Bokura ga ita

Вообще, это аниме я досмотрела ещё недели 2 назад, но написать об этом руки не доходили. А аниме стоит, чтобы о нём написали. Я действительно не пожалела, что посмотрела его. Нельзя сказать, что я сильно им прониклась, но всё-таки была тронута до глубины души некоторыми моментами. "Это были мы". Аниме о каждом из нас, каждый найдёт здесь себя. Я люблю такие вещи. И вообще приятно было вспомнить свои 15 лет и школу, это было хорошее время. И я прожила вместе с героями эту маленькую жизнь, и были моменты, когда я плакала вместе с ними. Хотя с первых серий аниме показалось мне смешным и лёгким, и лишь потом стало ясно, что не всё так просто. Это действительно жизнь. Это боль, которую не можешь забыть, прошлое со всеми его ошибками и потерями, которое висит над тобой, затмевая дорогу в будущее. Это и радость, светлая и чистая, радость первой любви.

Описание:
"Вечность, которая длится мгновение. Имена и лица, уже забытые, живы и юны только на старых фотографиях. И голоса, такие близкие, теперь звучат издалека. Всё прошло, промчалось, просочилось сквозь пальцы. Наши судьбы, когда-то пересечённые, отныне строго параллельны. Наша поступь замолкнет, как замолкают шум и гвалт после звонка в школьном коридоре. На наше место придут другие, и это не изменить и не поправить... Но всё же, это были мы, помнишь?"
За продолжением рецензии сюда
За продолжением картинок

сюда

@темы: аниме

---

Велкам! ^______^

Приветствую в своём дневнике,  Sehmett

@темы: ПЧ

---

Обалденные картинки *____*

Автор этих шедевральных рисунков - японский иллюстратор Atelier Efira. Лично мне его работы почему-то напомнили аниме Хаяо Миядзаки. А в общем, они напоминают о чем-то добром, светлом, тёплом... Просто даже не верится, что можно ТАК нарисовать одними акварельными красками! Я снимаю шляпу)))



Вот тут есть еще несколько, которые мне уже лень было выкладывать: Акварельные иллюстрации

ЗЫ: хочу написать детскую сказку! вдохновилась прям!=)

А вот ещё, которые понравились:
Волшебная страна
Роль философии
Фолк-арт и манга
Азиатки - китаянки
Картины маслом

@настроение: ^________^

@темы: эстетическое

---

Холодная зима. Глава 8 (последняя)

Глава 8
Прощение

«Не судите, и не будете судимы; не осуждайте, и не будете осуждены; прощайте, и прощены будете».
Евангелие от Луки

«Только сильные умеют прощать».
Элиза Ожешко

Жизнь никогда не стоит на месте. И даже если кажется, что вокруг ничего не меняется, незримые изменения происходят со всей возможной осторожностью: медленно, почти безболезненно и неслышно. И рано или поздно всё равно замечаешь, что теперь-то всё по-другому. Память – довольно коварная штука.
Сейчас холодно. И ветер безжалостно бьёт по лицу. И в небе догорает огненно-красный закат, предвещая ещё более сильные холода. Багровые облака растекаются на горизонте жуткими тонкими полосами, тающими в тёмной синеве ледяного неба.
Это была самая холодная зима на памяти Сеймея. Это было самое страшное небо, что он видел когда-либо. Но сегодня был особый день, а значит, и небо должно быть особенным. В дни, подобные этому, Сеймей всегда вспоминал время, когда Рицка ещё был маленьким.
Он помнил, как они лежали в парке на большом клетчатом покрывале. И было тепло. И они смотрели на небо, на плывущие по нему пушистые облака, похожие на застывшие причудливые образы из снов и тающие, как только разум подберёт им имя.
Рицке тогда было около двенадцати. Он щурился от солнца, зажмурив один глаз, и указывал пальчиком на облака, говоря, на каких зверей они похожи. Сеймей тоже невольно подключился к этой игре, но он не видел никаких зверей. Ни кошек, ни собак, ни даже медведей, которые так и чудились Рицке в каждом облаке. Когда медведи закончились, пошли самолёты. Прошлым вечером они вместе посмотрели фильм про американскую авиацию, и Рицка снова загорелся самолётами, как уже было лет пять назад. Но даже хоть чего-нибудь похожего на самолёт Сеймей не видел в тех облаках. Он видел то ястребов с добычей в когтях, то бабочку с одним крылом, а то клоуна, растянувшего губы в жуткой ухмылке. Он не говорил Рицке, что видел всё это, потому что Рицка пугался. Сеймей просто соглашался с ним, говоря, что да, это облако похоже на медведя, а это – на слоника. Он лгал. Он часто лгал Рицке.
Он даже лгал, что любит мороженое. И когда после облаков они пошли в ближайший киоск всё в том же парке, Сеймей купил себе порцию мороженого только потому, что знал, что Рицка один не любит есть. А Сеймею хотелось посмотреть, как Рицка будет есть мороженое. Как он перепачкается и будет смеяться и смущаться. И станет сразу самым милым ребёнком в мире. Ребёнком, который родился только для него. Почему ты вырос, Рицка?
Там было тепло, и облака были белые. И Рицка был маленьким и смеялся, держал его за руку и бежал чуть впереди, увлекая Сеймея за собой.
Здесь холодно и идёт снег, а облака окрашены в багряный цвет умирающего солнца. И Рицка здесь высокий и стоит напротив него, рядом с Соби. Здесь Рицка серьёзный и собранный, забывший улыбку и звонкий смех где-то в детстве. И в глазах его нет жалости.
Рицка. Ты так похож на меня сейчас.
Как же болезненны иногда бывают светлые воспоминания о том далёком времени, когда все были счастливы. Там они любили друг друга, а здесь – враги.
Когда Сеймей впервые взял красный кричащий комочек, называемый Рицкой, на руки, он решил, что больше никогда не отпустит его. И Рицка тогда сразу перестал плакать. И Сеймею казалось, что он сам особенный. Он всегда был уверен в своей уникальности. А если он был лучшим во всём, то разве удивительно, что судьба преподнесла ему в подарок лучшего ребёнка? Рицка всегда был только для него.
- Нисей, что стоишь?! Запускай систему!
Да… Он часто лгал Рицке. Он сказал вчера, что даст ему свободу, если Рицка выиграет эту битву. Он снова заставил Рицку поверить себе. Но это в последний раз. Он солгал в последний раз.
Конечно, он не отпустит Рицку. Он лучше умрёт. Или Рицка умрёт, но он не будет вместе с Агацумой. Никогда не будет. Никогда больше не будет держать его за руку, никогда не будет смеяться с Агацумой и гулять по парку, как когда-то давно с ним самим.
В этой битве не будет победителей и побеждённых, Рицка. Да, я солгал, но ты ведь простишь меня снова? В этой битве ты будешь либо со мной, либо мёртв. Да. Мне приятнее будет увидеть тебя в гробу, где много-много чистых белых цветов, чем с Агацумой. Наверное, это будет очень красиво. Прости. Прости меня, мой любимый маленький Рицка.

* * *

Сохранять хладнокровие всегда очень важно. Рицу-сенсей говорил, что спокойствие и собранность – основа битвы. Противнику всегда легко задеть того, кто очень боится этого.
И Рицка был спокоен. И он не боялся. Он хотел, чтобы его уверенность передалась и Соби, который нервничал с самого утра, но скрывал это всеми силами. Он спокойно, даже равнодушно смотрел на стоящего напротив Сеймея. Но внутри поднималась боль. Рицка думал, что, наверно, скоро научится жить с этой болью, и она уже не будет так сильно мешать ему. Но пока он ещё не научился. Он смотрел на этого родного для него человека и не понимал, как же так получилось, что они стоят уже не рядом. И уже никогда не будут стоять.
Это была боль, которую он так и не смог успокоить в себе перед битвой. Это была единственная его слабость, ну и пусть. Слабостей не нужно бояться. Рицу-сенсей говорил, что их просто нужно преодолевать в себе. Чтобы стать сильным, нужно постоянно работать над собой. Видимо, Рицка всё-таки плохо усвоил этот урок. Он так и не понял, как можно это преодолеть.
Как преодолеть то, что Сеймей постоянно лгал ему, и больше не чувствовать боли? Сеймей всё это время молча наблюдал, как Рицка медленно угасает. Он отвозил его в больницу, водил к психологу, увёз его подальше в Токио, чтобы как следует разыграть в это время смерть Соби в Хаконэ. Сеймей. Приносил ему три таблетки по утрам и три вечером, укладывал спать. Смотрел, как Рицка кладёт цветы на несуществующую могилу. Смотрел спокойно. Заставлял верить себе снова и снова. Сеймей. Сказал, что своими глазами видел Соби мёртвым. Сказал это так просто и даже как будто с какой-то обидой за недоверие. Сеймей. Убивал меня каждый день.
Нисей загружает систему. Он как всегда зол и решителен. Видно, хочет покончить с этим как можно скорее. И хотя бы в этом Рицка с ним полностью солидарен. Скорее бы всё закончилось.
И ветер стихает, и больше не холодно. Кроваво-красное небо скрывает чёрный кокон развернувшейся системы. Пространство системы всегда пустое. Иногда Рицка думал, что хорошо было бы, если бы так же пусто было у него внутри. Наверно, тогда и только тогда у него не было бы никаких слабостей.
Соби, стоящий как всегда на шаг впереди, поддевает пальцами бинты, открывая вечную незаживающую рану на своей шее. Наверное, как бы ни была сильна их связь, сколько бы усилий Рицка не прикладывал для её укрепления, то, что было заложено глубоко в подсознании, не так просто удалить по первому желанию.
- Я чувствую твою слабость, Рицка, - начинает своё заклинание Нисей. Светящиеся буквы имени пульсируют на среднем пальце его правой руки.
Рицка вздыхает. Неплохое начало, думает он. Если Нисей и правда чувствует его слабость, придётся как можно скорее преобразовать её во что-то полезное.
- Твой любимый брат сделал тебе очень больно, да? – Нисей ухмыльнулся. – Он постоянно лгал тебе, каждый день. Может, когда он говорил, что любит тебя, это тоже было ложью?
Рицка переводит дыхание. Брови сходятся на переносице. Нисей моментально пользуется едва заметным воздействием своих слов:
- Силой вечной лжи и боли я призываю разрушение!
Соби спокоен. Рука его поднимается вверх, с губ слетает одно простое слово:
- Защита, - и тут же шёпотом он добавляет в сторону Рицки. – Не слушай, Рицка. Всё это заклинания. Он пытается вывести тебя из равновесия.
- Я знаю. Не волнуйся, - отвечает Рицка и обращается непосредственно к Нисею. - Меня так легко не достать, Акаме.
Сейчас очередь Соби, и Рицка ещё больше сосредоточен, чем при отражении атаки. Соби нужна сейчас его поддержка. Ему нужна сила.
И Рицка находит его тёплую руку в пустом вакууме системы и сжимает её. Для Соби лучшая поддержка – просто знать, что он рядом, чувствовать его. Рицка знает также, что, сжимая руку Соби, он задевает Сеймея. А слабость Сеймея нужна им, чтобы победить. Да, именно так. Всё очень просто. Просто до тошноты.
Сегодня вечером, перед тем, как выйти из квартиры, чтобы ехать сюда, Рицка точно так же сжал руку Соби и в темноте прихожей приник к его груди. Он сказал тогда:
- Соби, пожалуйста, постарайся не причинять ему вреда. Я не хочу, чтобы ему было больно. Просто не нужно этого.
- Я знаю, Рицка. Ты не хочешь ничьей боли, - Соби тихонько вздохнул. – Я и сам не знаю, смогу ли причинить вред тому, кого привык защищать. А вот Нисея я поколотил бы с удовольствием.
И Рицка засмеялся, в то время как ему хотелось плакать.
- Я бы тоже его поколотил.
И было так хорошо стоять вот так обнявшись, что идти никуда не хотелось. Не хотелось расставаться с этим уютным спокойствием и идти навстречу неизвестности и неминуемой боли, своей и тех, кого ты любишь.
- Соби… Пусть всегда будет так, - шептал Рицка. – Пусть сегодня мы вернёмся сюда. Всё так же вместе. Пожалуйста, пусть всё будет так.
- Конечно, вернёмся, - шептал в ответ Соби. – Мы вернёмся и будем пить горячий чай, пока не согреемся. Всё будет так, как ты хочешь, Рицка. Мы вернёмся и будем жить.
И снова хотелось плакать от переполняющей его благодарности за эти замечательные тёплые слова. Всё будет так. У них всё ещё будет.
А если… А если нет, если это последний раз, когда они стоят вместе, обнявшись, то спасибо.
- Спасибо за всё, Соби.
Всегда идут по жизни вместе. Всегда неразлучны. Именно так говорят про настоящую боевую пару. Нет общего имени. Но так ли это важно, как все говорят? Мечты сбываются, когда просто держишься за руки, Соби.
- Я тоже вижу твою слабость, Акаме, - говорит Соби, а Рицка сразу замечает, как Нисей и Сеймей презрительно морщатся. Всё-таки они похожи. Почему он не замечал этого раньше? – Чтобы увидеть это, мне не нужно зрение. Люди, подобные тебе, всегда кажутся жалкими. Ты носишь имя «Возлюбленный», в то время как никто не любит тебя, и сам ты так и не познал любви. Это имя как насмешка. И даже тот единственный, кто должен любить тебя и уважать как своего бойца, не считает тебя достойным своей любви. Наверное, это очень неприятно, да? Когда человек, связанный с тобой судьбой, морщится от твоих прикосновений? И сколько бы ты ни стремился быть достойным, он будет продолжать отталкивать тебя. Твоё имя не способно дать тебе силу, ты жалок и слаб, ты погряз во тьме. Ты навсегда потерял свет своей жизни. Карающая тьма да уничтожит врага, да поглотит его сущность в пучинах океана возмездия! Да лишит воздуха недостойного дышать! Умри!
Тщательно подобранные изобличающие слова взрывают тишину пространства системы шумом тёмных, почти чёрных бушующих волн. Под ногами всё содрогается, а Нисей прикрывает лицо рукой, едва успевая выкрикнуть:
- Щит!
Но поток вызванной Соби воды оказывается настолько мощным, что щит срабатывает не полностью. И если Нисей ещё способен устоять на ногах, то Сеймей падает на колени, а на запястьях его поблёскивают оковы.
И Рицка оказался где-то в центре неразрешимой дилеммы между жалостью к брату и радостью, что образы, возникающие в воображении Соби, всё такие же яркие, несмотря на потерю зрения.
- Нисей, да что с тобой?! – кричит Сеймей голосом, полным ярости. – Не смей уступать! У нас одно имя и остальное не должно тебя волновать. Любит - не любит – это чушь собачья! Будь выше этого. Бей по Агацуме, - Сеймей не без труда снова поднимается на ноги. – У Рицки слишком хорошая концентрация. Его уверенность ты так просто не заденешь. Задень Агацуму. У него куда больше слабостей, чем у моего брата.
При этих словах стена хладнокровия, выстраиваемая Рицкой с такой тщательностью, неминуемо даёт трещину. Только не по Соби. Только не это. Если сам он может выдержать что угодно, то Соби сейчас слишком уязвим. Задеть его легко. Они все знали это.
Соби. Пожалуйста. Помни. Ты сказал, что мы вернёмся. И будем жить.

* * *

Быть сильным. Не уступать. Не поддаваться. Действовать решительно. Это то, что всегда требовали от него. Это то, что он умел очень хорошо.
Но в его мире темно теперь. Его мир рождает образы, которые не способна изобразить даже самая кошмарная реальность. Эти образы мелькают и наслаиваются друг на друга. И сопровождает их звон разбитого стекла. И уже не спасти…
Голос Нисея способен соткать в его сознании образы, которые он ни за что не увидел бы, если бы хоть капля света озарила эту вечную всепоглощающую тьму, на которую он был теперь обречён.
- Ты всерьёз думаешь, что можешь защитить Рицку? – Нисей смеётся. Его смех как осколки. – Да ты посмотри на себя! Ах да, пардон! Ты же не можешь даже посмотреть! Это ты не достоин его. Твоя жертва будет страдать из-за твоей беспомощности. Кому нужен такой бесполезный боец? Бедный Агацума! Рицка бросит тебя, как только ему надоест прислуживать тебе. Он найдёт себе сильного бойца. А ты не нужен. Это ты погряз в вечной тьме.
- Соби, нет! – голос Рицки кажется таким далёким. Соби почти не слышит его. Больно.
Нисей продолжает. В его голосе уже нет улыбки. Его голос настроен разрушать.
- Разбейся на осколки, пади в чёрную бездну! Беззвёздное небо сокроет свет надежды! Лишённый света жизни, погибни в вечной тьме слепой!
И нужно поставить защиту, но голос не слушается. Он прав. Он бесконечно прав. Глупо было хранить хоть самую маленькую часть веры в себя.
Почему так трудно дышать? Ах да… Ошейник сомкнулся на горле и стягивается, обжигает. И хочется поднять руку, чтобы попытаться ослабить его, но оковы на запястьях кажутся настолько тяжёлыми, что пошевелить рукой невозможно.
Рицка. Ему сейчас, наверное, ещё больнее. Прости. Я не смог защитить тебя.
- Соби!
В голове появляется странный шум, сквозь который голос Рицки почти не слышен. Прикосновения его рук тоже почти не ощущаются – приступы боли и удушья перекрывают всё.
- Соби! Возьми мою силу! Возьми моё зрение! Соби, я даю тебе возможность увидеть мир моими глазами! – из его горла вырывается хрип, и Рицка уже ничего не может сказать, только крепче сжимает его руку. Становится немного легче, совсем немного, и Рицка снова шепчет: - Соби… открой глаза…
Нет. Зачем? Везде темно.
- Ты можешь видеть сейчас. Просто поверь мне, - голос Рицки слабеет, как слабеет и он сам, опускаясь безвольно Соби на руки. Теперь совсем нельзя падать. Теперь нужно вспомнить всё, чему учили. Теперь он обязан быть сильным. И открыть глаза. Но если снова…
- Соби, немедленно открой глаза! Это приказ! – голос Рицки твёрд, хоть и дрожит от боли.
Приказ. Спасибо, Рицка. Теперь легче.
Он размыкает подрагивающие веки. В первое мгновение кажется, что ничего не изменилось. А потом ярчайший, невыносимый, ослепляющий свет жжёт глаза, заставляя снова зажмуриться от неожиданной боли. Глаза сразу начинают слезиться.
Соби переводит дыхание и делает ещё одну попытку. На этот раз свет уже не кажется таким ярким, и Соби даже замечает его голубоватый оттенок… Такой знакомый. Свет оков. Он бы никогда не подумал, что ему можно радоваться.
И он уже почти не ощущает боли, только неприятную резь в глазах, но и она понемногу проходит. Он видит теперь копну чёрных волос и маленькие, прижатые к голове бархатные ушки. Он думал, что уже никогда не увидит их.
- Соби? – Рицка с трудом поднимает голову и встречается с ним взглядом.
- Рицка… - выдыхает Соби. Сначала довольно сложно признать в этом красивом юноше смешного мальчишку, которого он помнил. Но Рицка вдруг начинает плакать, и Соби уже ни в чём не сомневается. Это Рицка, его Рицка.
- Ты меня видишь, - шепчет он, всхлипывая, улыбаясь. – Ты правда видишь меня. Сработало.
- Рицка, ты прекрасен, - искренне шепчет Соби в ответ.
И Рицка смущается – на его болезненно бледных щеках расцветают алые пятна румянца. И он становится ещё красивее. Красивее, чем Соби вообще способен был представить себе. Красивее всего.
Пусть хотя бы сейчас, в эти короткие мгновения битвы, они снова смогут видеть друг друга. Пусть только сейчас, но спасибо.
- Спасибо, Рицка. Я запомню тебя.
И Рицка плачет сильнее и прижимается к нему, шепчет горячо и сбивчиво:
- Теперь мы сможем, Соби. Теперь мы всех сильнее. Ты обязательно победишь.
Голос Рицки воспламеняет давно потухший огонь в сердце Соби, голос Рицки пробуждает утерянную силу и веру. Голос хозяина.
Вчера по телефону Рицу-сенсей сказал то, что не давало Соби покоя всю ночь и весь сегодняшний день перед битвой. Соби привык верить сенсею, его слова всегда воспринимались как истина. И никакой другой истины быть не могло. И вчера Соби снова поверил ему. И никогда вера сенсею не доставляла ему такого трепетного удовольствия. Минами Рицу сказал: «Сражайся за Рицку, Соби-кун. Забудь Сеймея как неприятное недоразумение. Как нелепую случайность на твоём пути. Я знаю, в тебе ещё достаточно сил, чтобы забыть его. Я учил Рицку всего полгода, но за это время он смог усвоить столько информации, сколько не могут усвоить среднестатистические жертвы за несколько лет. Сеймей тоже был способным ребёнком, но его способности не идут ни в какое сравнение с возможностями Рицки. За всю мою практику Рицка – сильнейшая жертва из всех мною виденных, а уж видел я немало, поверь. В паре с Рицкой твои способности тоже раскроются в полную силу. Он единственный, кто достоин повелевать тобой. Даже я признаю это. И ещё… кое-что важное. Рицка чистая жертва. Также как и ты чистый боец. Но бойцы, подобные тебе, не такое уж редкое явление. А вот Рицка уникален. Чистых жертв в мире не так много. И отсюда, конечно, основная доля его уникальной силы. Ты меня слушаешь, Соби-кун? Ты понял? У Рицки нет природного бойца, он волен сам выбрать его. Так что уж постарайся стать тем, на кого падёт его выбор».
Быть может, в глубине души Соби всегда мечтал получить ещё один шанс. Стереть из памяти все неудачные попытки, открыть чистый лист и начать всё сначала. Родиться снова. Это было бы прекрасно.
- Сияющий чистый свет, сорви покровы мрака! Слепцу даруй прозрение, врага сжигая в пепел! Свет жизни ослепляющий, горящий, опаляющий, сожги врагов, развей по ветру пепел! Уничтожение!
Нисей ещё не потерял боевую готовность, и его реакция оказалась неплохой, хотя бы потому, что он ожидал подобного фокуса от Рицки. Чего нельзя сказать про Сеймея, который до этого момента явно недооценивал своего брата. И Соби, получив снова возможность видеть, мог прочесть мельчайшие изменения настроения на лице своей бывшей жертвы. Он знал, что слёзы Рицки, его самоотверженность произвели на Сеймея сильное впечатление. И именно из-за этого минутного смешения чувств, которым Соби воспользовался, защита Нисея дала брешь.
Лучи вызванного им горячего ослепляющего света проливались через тщетно возводимый Нисеем купол и оставляли на коже красные вздувающиеся раны ожогов. Нисей держался долго, пока его защита не ослабла окончательно, и ему оставалось уже только закрыть лицо руками, чтобы защитить от ожогов кожу.
Каждая атака всё серьёзней. Задевает всё сильнее. Зачем они вообще делают всё это? Конечно, Соби догадывался, что так просто Сеймей Рицку не отпустит. Но какую цену он потребует? В любом случае, Соби решил, что сделает всё, на что способен, чтобы защитить его.
Когда свет потух, и снова стало тихо и темно, Сеймей с отвращением посмотрел на красные пятна на своей руке. Он был очень бледен и тяжело дышал, воздух с хрипами слетал с его пересохших от жара губ. Нисей выглядел не лучше.
Как и Рицка. Его бледность, его боль отравляли Соби всю радость от возможности снова видеть его. В его больших глазах, устремлённых на Сеймея, застыло отчаяние.
- Прошу тебя, Сеймей, давай остановимся! – закричал он. – Пока ещё не поздно, давай прекратим!
Сеймей улыбается через силу, болезненно, неестественно растягивая губы.
- Уже поздно, Рицка. Мы сражаемся до конца. Давай, Нисей. Твоя очередь.
Соби напрягся. Рицка и так серьёзно пострадал из-за того, что он пропустил предыдущую атаку, и новый удар может оказаться очень опасным для него.
- Что ж, - Нисей выступает вперед, встряхивая спутанными волосами. – Раз моя жертва не хочет хэппи-энда, поговорим о грустном. Я, конечно, рад за вас, и всё такое. Эта сцена была очень трогательной. Но хорошенького понемножку.
Сеймей вдруг тоже выступил вперёд, усмехнулся и посмотрел прямо Соби в глаза.
- Думаешь, Рицка будет лучше меня? Думаешь, он сильный и подходит тебе? Конечно. Рицка сильный. Но подходишь ли ты ему? Знаешь, будь я Рицкой, я ни за что не выбрал бы тебя снова.
Больно. Слова Сеймея всегда причиняли боль, но на этот раз они ранят особенно остро. Я знаю, Сеймей. Знаю. Незачем повторять всё это.
- Не стоит переоценивать себя, Агацума Соби. Я выбрал тебя лишь по глупости, по юношеской прихоти, и конечно, потому, что хотел забрать тебя у сенсея. Ты был лучшим тогда, но сейчас ты уже не тот. Сейчас Нисей намного сильнее тебя. Поэтому я выбрал его. Рицка мой брат. Мы очень похожи, и ты наверняка уже заметил это. Когда он найдёт себе бойца сильнее, он бросит тебя. Оказаться брошенным в третий раз будет не очень приятно, правда?
- Соби, не слушай! – Рицка сжимает его руку. Его голос тонкий и звенящий. – Я не брошу тебя!
Не бросишь? Звучит так, будто ты жалеешь меня. Мне не нужно жалости.
Вы с Сеймеем действительно похожи. Не потому ли я с тобой, что ты напоминаешь мне его?
- Конечно, я сильнее, - Нисей ухмыляется. – Сколько раз за этот год я слышал: «Этот Агацума просто ничтожество!» или «Он утратил всю свою силу!» Сеймей всегда говорил это, приходя ко мне. А ещё, знаешь? Он даже позволяет мне спать в своей постели. Я природный боец. А ты всегда для всех будешь лишним, – он поднял правую руку, скрещивая пальцы. – Как деревья сбрасывают увядшую ненужную листву, так и враг мой будет сброшен в пропасть собственного бессилия, сокрушен, раздавлен и разбит! Затоптан толпой! Пролейся, боль, сорви, ветер, последний лист, разорви на части! Поражение цели сто процентов!
- Отражение! Поражение ноль процентов!
Бесполезно. Такое ему не выдержать. Он снова сломался. Только на этот раз почти ничего не чувствуешь. Просто падаешь в пустоту. А потом просто больно. Везде.
Соби силился открыть глаза. Он крепко обнимал Рицку слабеющими руками, стоя на коленях. В голове была звенящая пустота. Одной рукой он потёр как будто горящие веки, а когда открыл глаза, увидел на руках кровь. Сначала ему показалось, что это из глаз у него идут кровавые слезы, а потом почувствовал порезы на лице. Тёплая кровь стекала по виску, к шее.
Рицка не двигался. Если он уже… То всё закончилось.
Вздох. Рицка поднимает голову, и Соби тоже начинает дышать. Пожалуйста. Пожалуйста. Дыши, Рицка.
Его лицо не просто бледное, оно белое, и только глаза большие, чёрные и сверкающие. В уголке таких же белых обескровленных губ застыла большая капля тёмной крови. Рицка хочет что-то сказать, губы его шевелятся, а капля стекает вниз тонкой ярко-красной струйкой.
Соби думал, что ничего не боится. Что внутри него всё умерло. Но сейчас он испытывал сильнейший ужас в своей жизни.
- Рицка! Рицка!!!
Тонкие белые пальцы мальчика сжимают его рубашку. Он кашляет, глотает кровь, разжимает руки.
- Рицка! Пожалуйста! Посмотри на меня! – Соби наклоняется, целует его холодные губы. – Пожалуйста, Рицка! Дыши!
- Ну что, Агацума? Ты сдаёшься? – Сеймей улыбается. Он уверен в своей победе.
- Да. Да… - шепчет Соби. Сердце то останавливается, то падает, когда взгляд Рицки тускнеет и уплывает куда-то.
- Нет… - вдруг произносит мальчик. – Ты не сдаёшься, Соби, - его голос хриплый, совсем слабый, но Нисей и Сеймей слышат его.
- Рицка, - спокойно произносит Сеймей. – Соби не может защитить тебя. Ты страдаешь из-за его слабости. Прекращай битву и пойдём домой.
- Нет, - снова повторяет Рицка, уже чуть громче. – Прости, Сеймей. Лучше убей меня. Мне совсем не страшно умереть. Это не больно. Но я не брошу Соби. Прости… Я… действительно хотел только… чтобы все, кого я люблю, были счастливы.
- Рицка, лучше прекратить, - произносит Соби, пересиливая жгучее отчаяние. – Не нужно жертвовать собой ради меня. Он ведь прав.
И Рицка вдруг улыбается и тянет руки к его лицу.
- Ты так и не понял, Соби. Я ведь люблю тебя. Я просто не смогу жить, если тебя снова не будет. Это мой выбор. И я ни о чём не жалею теперь. Ты мой боец. Поэтому сражайся, Соби. Не останавливайся. Мы пойдём до конца. Победи, Соби. Это приказ.
- Да. Да, я понял, - и Соби силится ответить на его улыбку, но что-то мешает. Колючий ком застрял в горле и не даёт дышать. – Всё будет хорошо, Рицка. И мы вернёмся домой. На этот раз я сдержу обещание.
- Я верю, Соби.
И Соби находит в себе силы и поднимается, взяв Рицку на руки. Он всё такой же лёгкий.
Он смотрит Сеймею в глаза. Во взгляде бывшей жертвы отчаяная ярость, ненависть, ревность. Соби знал, Сеймей никогда не простит Рицке этих слов любви. Никогда не простит его выбора. И внутри поднимается злость, она настолько велика, что Соби с большим трудом удаётся сдерживать её. Раньше он не мог себе этого позволить. Никогда. Но теперь, держа на руках слабеющего мальчика, который даже сейчас не перестал любить своего брата и извиняться перед ним, который даже сейчас не хочет причинять ему боли, в то время как сам Сеймей направляет на него сильнейшие атаки, не жалея его хрупкой жизни, Соби сразу забывает всё, что раньше останавливало. Рицке больно сейчас. Это главное. И этого он Сеймею не простит.
И Сеймей видит всё это в сузившихся заледеневших глазах Соби, он чувствует это и невольно делает шаг назад. Ибо в глазах Соби нет сейчас ничего, кроме обычного высокомерного презрения к своим врагам, а это значит, что он победил все свои слабости.
- Сердца, не ведавшие боли и не способные прощать. Сердца, огонь любви которым не суждено уже понять. Сердца, что бьются, но при жизни они давно уже мертвы. Да будут преданы забвенью сердца не знающих любви!
Нисей тоже отступил назад и судорожно вздохнул, как будто хотел что-то сказать, но ему не хватало воздуха.
- Нисей! – видимо, Сеймей хотел напомнить ему про защиту, но тоже не смог произнести ничего, кроме его имени. Они оба начали задыхаться.
Но Соби уже не смотрел на последствия своего заклинания. Его волновал только Рицка, которого он держал на руках. Мальчик изо всех сил старался держаться в сознании, но глаза его то и дело закрывались, и Соби приходилось окликать его. И Рицка открывал глаза и пытался улыбнуться, как будто хотел сказать, что с ним всё хорошо. И так хотелось вытереть кровь с его лица, пока он ещё может видеть. И так хотелось в эти последние секунды запомнить его всего, пока темнота снова не укрыла от него все краски окружающего мира.
- Рицка… Больно? – спросил он, склонившись к нему.
- Нет. Совсем нет. Просто устал немного, - ответил Рицка так просто и искренне, что хотелось ему верить. Рицка. Я всегда верю тебе.
Рицка. У него немного отросли волосы и заострились черты лица. У него очень красивые руки, сильные, но с тонкими изящными пальцами. У него взрослый взгляд. И… что-то ещё есть в его взгляде, чего Соби не помнил раньше. Он долго смотрел Рицке в глаза, но так и не успел понять, что именно в них изменилось.
И снова стало темно.

* * *

Сеймей всегда велел доводить всё до конца. Он не любил оставлять за собой следов. Он оставлял следы только в сердце своими меткими, тяжёлыми и острыми словами. И только однажды он оставил след на коже.
Сеймей остался верен себе до конца. И когда система закрылась, и Соби вновь лишился зрения, он услышал откуда-то его слабый хриплый голос. Сначала он даже не узнал его. Сеймей никогда не бывал в таком состоянии, когда они сражались вместе.
- Я здесь, Соби. Так что заканчивай быстрее.
Соби замер. Сеймей редко называл его по имени. В основном он вообще никак к нему не обращался.
- Хочешь, чтобы я убил тебя? – спросил Соби. Рицка сразу заворочался на его руках. Видимо, он ненадолго отключился.
- Разумеется. Мне больше нечего делать в этой жизни, ведь ты отнял у меня самое дорогое. Будь милосерден, дай мне хотя бы уйти достойно.
- Я не отнимал у тебя Рицку, Сеймей. Ты сам не уберёг его, - Соби не понимал, как так получилось, что он говорит Сеймею такие непозволительные слова и не чувствует за собой никакой вины. – Если я убью тебя, Рицке будет больно. А я не хочу его слёз. Он уже и так достаточно выплакал их из-за тебя. К тому же, ты больше не можешь мне приказать убить тебя.
- На тебе всё ещё моё имя, - тихо возразил Сеймей, но он и сам прекрасно понимал, что это возражение было довольно бледным и уже не имело веса.
- Но я уже не твой.
- Да, - отозвался Сеймей ещё тише. – Я и тебя потерял.
И Соби не мог понять, серьёзно ли он говорит или насмехается над ним. Если бы только он мог видеть его лицо сейчас…
- У тебя есть Нисей, - сказал Соби. – Он хорошо сражался, несмотря ни на что. Так что подбирай его и иди домой. А меня и Рицку оставь в покое.
- И всё-таки я не понимаю тебя, Агацума. Ты ведь можешь уничтожить меня без колебаний теперь. Рицка не узнает, что это ты добил меня. Но ты всё равно этого не делаешь. Играешь в благородство?
- Нет. Возможно, я просто учусь прощать. Так велел мне Рицка.
Услышав своё имя, Рицка снова зашевелился, что-то прошептал.
- Соби… Всё закончилось?
- Да, всё хорошо, Рицка. Как ты?
- Нормально… А где…
Видимо, он хотел спросить про Сеймея, но увидел его и замолчал.
- Что, Рицка, доволен? Ты победил меня, - Сеймей снова усмехнулся, но внезапный тяжёлый кашель подавил его смех.
- Сеймей! Как ты? – Рицка напуган, в его голосе снова бесконечная вина за всё. – Соби, поставь меня на землю!
Соби неохотно подчинился. Отпускать слабого пострадавшего Рицку ему не хотелось, особенно когда поблизости были Сеймей и Нисей. Но мальчик не убежал к брату, как он ожидал, и остался стоять, повиснув на Соби.
- Рицка… - прошептал Сеймей. – Лучше не подходи. И… уходи как можно скорее.
- Сеймей!
- Нет. Уходи. Я не могу… Мне тяжело тебя видеть. Лучше бы… Лучше бы ты умер.
Соби даже задержал дыхание, не доверяя своему слуху. Разве такое говорят ребёнку, которого должны любить и защищать? Сеймей. Ты совсем запутался.
Рицка молчит. И Соби кладёт руку ему на плечо со словами:
- Пойдём домой, Рицка.
Но Рицка всё молчит и не двигается. Соби напрягся, пытаясь уловить его состояние, но ничего не получилось – усталость и изнеможение давали о себе знать.
- Уходи же, - ещё раз повторяет Сеймей, на этот раз с каким-то остервенением. – Я ненавижу вас обоих сейчас. Так что убирайтесь! Мне не нужно твоей жалости, Рицка! И прощения твоего тоже не нужно! Ты сделал свой выбор, так что же ты стоишь? Всё закончилось теперь. Вообще всё закончилось. Поэтому просто уходи! И не смей оглядываться.
И Рицка, не говоря ни слова, разворачивается и тянет Соби за собой. И Соби впервые рад, что лишен зрения и не видит Сеймея, убитого, побеждённого, раздавленного. Он не хотел видеть его таким. Несмотря ни на что, он хотел запомнить Сеймея сильным.
На улице холодно. Ночной воздух обжигает раненую кожу, ноги слушаются с трудом и дышать тяжело. Рицка молчит всю дорогу, и Соби только слышит его короткие сбивчивые вдохи.
Рицка, неужели ты действительно сделал окончательный выбор? Ты ведь не будешь потом жалеть? Соби верил ему, но… Будучи обманутым столько раз, учиться доверять снова было слишком сложно. Родиться заново. Пожалуй, он был ещё способен на это. В нём ещё оставались силы, чтобы расправить крылья. И как бы больно ни было падать, ощущение полёта стоило любых жертв.
И они вернулись домой. И дома было тепло.
Войдя в прихожую, Соби сразу потянулся к выключателю. Ему свет был не нужен, но он уже привык включать его для Рицки. Но на этот раз Рицка вдруг остановил его руку.
- Что такое? – спросил Соби, почему-то шёпотом. – Нужно перевязать твои раны. Рицка?
Рицка молчал. Его пальцы вдруг смяли ткань рубашки Соби, и Рицка начал медленно опускаться на пол. Сердце Соби в тот же миг тоже опустилось куда-то.
- Рицка! Рицка, что случилось?! – он тоже сел на пол, и долго искал лицо мальчика. Всё время попадались складки одежды, меховой воротник пальто, спутанные волосы, холодные руки. Но, когда, наконец, пальцы Соби коснулись кожи Рицки, на лице его он обнаружил слёзы. Рицка тихо плакал и ничего не мог сказать.
- Рицка, ну что ты? – шептал Соби. Ему казалось, кто-то пытается безжалостно вырвать его сердце, и в груди вдруг стало очень больно. – Мы ведь дома. Теперь всё будет хорошо. Теперь всё точно закончилось. Рицка…
Судорожный вдох. И Рицка тянет к нему руки и обнимает. Он уже не может сдерживать тяжёлые рыдания. Он уже не стесняется плакать.
И Соби всё шепчет что-то, пытаясь скрыть собственный испуг:
- Рицка. Ты просто устал, это было очень тяжело для тебя. Но ты молодец. Без тебя бы я не справился. Ты очень сильный. Мы вернулись только благодаря тебе.
- Соби… - выдыхает Рицка. – Он… он… Сеймей… Может, лучше бы… я правда умер?
От этих слов холодно. И кто-то обрывает крылья. Смогут ли они летать снова? Летать как раньше?
И нужно что-то отвечать. Нужно найти правильные слова. Почему это бывает так трудно?
- Рицка… Сеймей сказал это не со зла. На самом деле он не хочет тебе смерти. У него это пройдёт, и вы сможете нормально поговорить.
- Он… он сказал, что ненавидит меня.
- Не принимай это всерьёз. Сеймей любит тебя. Просто… он любит по-своему.
- Он никогда меня не простит.
- Простит. Обязательно простит, Рицка. Ведь ты ни в чём не виноват перед ним. Он поймёт это со временем. Он обязательно всё поймёт. Вы оба простите друг друга, вот увидишь.
- Ты… ты правда думаешь, что он поймёт?
- Конечно, - Соби улыбнулся. – Должен же и Сеймей наконец повзрослеть.
Они помолчали немного, пока Рицка окончательно не успокоился.
- Скоро рассвет, - вдруг прошептал он.
- Да. Тебе нужно поспать.
- Соби, ты правда думаешь, что с ним всё будет в порядке?
Рицка, знаешь ли ты? Знаешь, что ты удивительный? Твоя забота о других бесконечна. Но страдать за всех невозможно. Иначе однажды у сердца оборвутся крылья, и ты уже никогда не сможешь летать.
- Я уверен, Рицка. С ним всё будет хорошо.
- А мы, Соби? Что мы будем делать?
- Мы? Мы будем просто жить.
Рицка тихонько усмехнулся, и его тёплое дыхание приятно щекотало кожу.
- Здорово звучит, правда? Мы будем просто жить. Я за.
- Я тоже. А сейчас давай я отнесу тебя в постель.
- Я и сам могу дойти! Нечего меня везде таскать… - сказал Рицка, но так и не сдвинулся с места.
Соби улыбнулся и взял его на руки.
И скоро взойдёт солнце и наступит новый день. И заживут раны. И будут петь птицы. И придёт новая весна.

* * *

Да. Жизнь никогда не стоит на месте. И багряный закат сменяется всепоглощающей тьмой беззвёздного неба. Но и тьма всегда оборачивается рассветом в розоватой дымке.
- Сеймей, если мы и дальше будем сидеть в снегу, замёрзнем до смерти, - нарушил тишину Нисей. Он уже давно стучал зубами, но продолжал сидеть рядом.
- Так иди. Я же не держу тебя, - отозвался Сеймей, не глядя в его сторону. Его взгляд был устремлён на первые слабые и неуверенные лучи восходящего солнца.
- И оставить тебя здесь подыхать?! Нет уж!
- Да что вам всем за дело до меня? – возмутился вдруг Сеймей, но тут же снова поник. – Умереть не дадут.
Нисей вдруг расхохотался.
- Видел бы ты себя сейчас, Сеймей! Жалкое зрелище!
- Замолчи. Неудачник. Проиграл Агацуме.
- Хех. Это не я проиграл Агацуме, а ты проиграл Рицке.
- Вот и уходи, - ответил Сеймей тихо и тут же сам устыдился своего обиженного тона. Ему казалось в тот момент, что ещё никогда он не чувствовал себя столь униженным.
- Уйти? – Нисей хмыкнул. – Не дождёшься! Такие подонки, как мы, должны держаться вместе. Мы теперь с тобой одни остались.
Сеймей опустил голову. Посмотрел на свои посиневшие от холода руки, на тёмные пятна крови на рукавах, на растаявший, перемешанный с грязью снег. Ему хотелось смотреть на чистоту бескрайнего неба, но сам он сидел в грязи. Раньше он никогда не пачкался. А если такое и случалось, он сразу бежал отмываться под струёй чистой воды, которую он включал на полную мощность. Он всегда отмывал грязь долго и тщательно, оттирая, намыливая и снова оттирая, так что иногда казалось, что скоро и кожа смоется. А теперь ему было всё равно.
Рука Нисея вдруг осторожно легла на его плечо. И Сеймей думал сбросить её с раздражением, но даже этого не хотелось. И он так и остался сидеть.
- Пойдём? – снова спросил Нисей, немного удивлённый его спокойствием.
- Не хочу. Я хочу сидеть здесь. Так что просто оставь меня в покое. Оставьте все меня в покое, - он уронил голову на колени, и в глазах защипало, но он закусил губу, пряча слёзы. Он не будет плакать. Они недостойны его слёз. Но они сейчас, наверное, уже дома, в тепле, а он сидит в грязи.
- Только не рыдай, - сказал Нисей, то ли изображая волнение, то ли на самом деле беспокоясь за него.
- Я не рыдаю! – воскликнул Сеймей, но головы так и не поднял, отчего его голос прозвучал глухо, как будто он на самом деле плакал.
- Ну-ну! Всё наладится, Сеймей! Давай-ка поднимайся.
- Да не рыдаю я, говорят тебе!
- Конечно, не рыдаешь. Просто немного подавлен. Давай, я помогу, - сказал Нисей, обнимая его за плечо и пытаясь поднять.
И Сеймей послушно поднялся, вздыхая от боли полученных ран. Он не понимал, почему Нисей такой покладистый сейчас, почему он не пытается подколоть его и даже утешает. Странно всё это. Может, он в самом деле так жалок, что даже в Нисее проснулось нечто наподобие сострадания? Эта мысль не радовала, но в какой-то момент Сеймею снова стало всё равно. И он не отмахивался от Нисея и позволял ему обнимать себя. Просто было всё равно. И холодно. А Нисей был тёплым.
Он всегда считал себя птицей высокого полёта. Он думал, что птицы, подобные ему, благородные, высокомерные, никогда не падают. А если падают, то разбиваются насмерть. И смерть их красива, поэтична и тоже благородна. Но он упал и не разбился. Он думал, что умрёт, и не умер. И он продолжал идти, а снег под ногами мешался с грязью, и вода хлюпала в промокших ботинках. И Рицки не было рядом, но солнце не потухло. И ничего не изменилось. Всё шло своим чередом.
- Ты как? – спросил Нисей. – Болит где-нибудь?
- Нет, - зачем-то соврал Сеймей. Он не ожидал услышать подобный вопрос от Нисея, но потом подумал, что возможно, это просто так проявляется инстинкт бойца, который волнуется за свою жертву. Да. Всё так, как и должно быть. Нисей его боец. И они остались одни со своими грехами. И Нисей принимает его таким, какой он есть.
И на горизонте только руины того счастья, которое он сам же и разрушил. Но он жив. Он не разбился. И Нисей идёт рядом, болтая какую-то чушь. И рука его по-прежнему лежит на плече Сеймея. А лучи разгорающегося солнца слепят глаза, обещая тёплый ясный день. И они просто идут домой.

* * *

Неделю спустя

Рицка очень давно мечтал оказаться за городом, где виден горизонт. Он хотел любоваться красотой сливающейся с небом земли, немного размытой как в тумане, но такой далёкой и желанной. Красота зимней природы, нетронутой человеком, успокаивала взгляд, и Рицка не уставал описывать сидящему рядом Соби все места и живописные виды, которые они проезжали.
Они ехали в Токио, уютно устроившись на последнем сидении автобуса. Было раннее утро, и природа только начинала просыпаться, а Рицка, хоть и спал ночью от силы два часа, был бодр, весел и неутомим.
Соби сидел рядом, откинувшись на мягкую спинку и закрыв глаза. Можно было подумать, что он спит, но на самом деле он внимательно слушал, иногда улыбался немного грустно и говорил:
- Спасибо, Рицка. Когда ты описываешь всё это, мне кажется, я снова могу видеть.
И Рицка тоже улыбался и замолкал ненадолго. И в улыбке его тоже было много горечи, которую он тут же отгонял звонким смехом, и они оба снова забывались.
Рицка теперь не только постоянно рассказывал Соби обо всём, что происходило вокруг, но и водил его за руку, когда они ходили гулять. Ему не нравилось видеть Соби с тростью, потому что так он напоминал ему Рицу-сенсея. А Рицке хотелось видеть рядом с собой Соби и только его, не находя в нём ничьих призраков. И ещё ему просто нравилось водить Соби за руку. Соби всегда шёл послушно и медленно, молча улыбаясь. Рицка знал, что ему тоже это нравилось.
- Ты теперь всегда будешь моими глазами, Рицка, - говорил он.
Но Рицка всё же надеялся, что насчёт этого «всегда» Соби преувеличивал. Ему вообще не нравилось слово «всегда». В нём было что-то безнадёжное. А Рицке хотелось видеть перед собой светлую дорогу, где есть место переменам к лучшему, где нет этого «всегда». Пару дней назад он узнал про знаменитую глазную клинику в Штатах, и теперь решил во что бы то ни стало отвезти туда Соби. Два дня Рицка только и говорил, что про известных врачей, которые-обязательно-смогут-помочь. В итоге Соби со вздохом согласился, и они решили отправиться сначала в Токио, чтобы навестить в больнице маму Рицки, а там видно будет. Может, они действительно соберутся в Америку. Сейчас же думать об этом не хотелось. Рицке нравилось принимать сиюминутные решения, он стал находить в них определённую прелесть и даже некоторую долю романтики.
- И всё-таки, я буду очень скучать по Хаконэ, - сказал Рицка, протирая рукой запотевшее от тёплого дыхания стекло.
- Мы ведь вернёмся, - отозвался Соби. – А то твои друзья будут тосковать по тебе.
- Твои тоже. Кио не переживёт очередной долгой разлуки с тобой, - Рицка улыбнулся, и сердце снова защемило надрывной тоской. На этой неделе он устроил Соби и Кио встречу, и теперь при воспоминании о ней у него так и вставал комок в горле.
Кио не требовал от Соби никаких объяснений, как это бывало раньше. Он вообще так и не спросил ничего в тот вечер. Он только смотрел на Соби и иногда плакал, но тихо, чтобы Соби не заметил. И когда Соби случайно узнал, что Кио тоже приносил цветы на его «могилу», он сказал немного хриплым, как будто и не своим голосом:
- Прости. Что тебе тоже пришлось пройти через это.
- Ничего, - ответил Кио с улыбкой. – Не извиняйся. Главное ведь, что ты жив, правда? И теперь Рицка позаботится о тебе. Правда ведь, Рит-тян?
- Конечно. Позабочусь, - ответил Рицка, улыбаясь и задыхаясь от застрявших в горле слёз. Но он научился не плакать теперь.
И всё снова стало как обычно, и Кио рассказывал про выставку картин Соби, про свои выставки и про работу, которую нашёл. Он ни разу не сказал ни слова о том, что Соби потерял зрение. И всё повторял: «Главное, ты жив. Ты жив».
И Рицка подумал, что, наверное, такими и должны быть настоящие друзья. Они просто принимают тебя таким, какой ты есть и любят тебя. Несмотря ни на что. Они могут всё простить тебе. Это тоже любовь. Только немного другая. У любви бесконечное множество обличий.
- Юйко тоже будет скучать, - сказал Соби, находя его руку, спрятанную в рукаве тёплого свитера. – Хоть она теперь и с Яёем, ты был её первой любовью. Девочки это так просто не забывают.
Рицка улыбнулся. Юйко всегда вызывала улыбку и приятное тепло на сердце.
- Надеюсь, с ней всё будет хорошо, - сказал он.
- А та, другая девочка? – спросил Соби немного изменившимся тоном. – Осаму, кажется? Или Комидзука-сан? Та, что ждала тебя на крыльце, когда мы пришли забирать вещи. Она ведь тоже твоя подруга?
- Да, - ответил Рицка, помрачнев. – Из старой школы.
- Ты не рассказывал про неё. И ещё, почему она спросила про меня: «Это он?». Ты ей что-нибудь рассказывал?
- Да не то чтобы… - ответил Рицка с ещё большей неохотой. – Это всё Юйко. Болтушка. Но именно благодаря Осаму я нашёл тебя. За это я и сказал ей спасибо.
В тот день, когда Рицка вернулся домой за вещами, перед самым отъездом в Токио, Осаму стояла на крыльце. Она ёжилась от холода и прятала руки в карманы. А когда увидела Рицку, что-то вспыхнуло в её остановившемся взгляде, но тут же потухло, когда рядом с ним она заметила Соби.
Рицка хотел поговорить с ней, но она тут же заторопилась уходить, изредка бросая на Соби косые взгляды.
- Нет. Теперь всё в порядке, Рицка. Теперь я знаю, что с тобой всё хорошо, и мне будет спокойно. Я пойду.
- Я был у Соби всё это время, а ты приходила сюда каждый день и ждала меня?
Она тут же смутилась, покраснела, отвела взгляд.
- Нет. Я только сегодня сюда пришла, совсем недавно, - Осаму посмотрела на его ушки, и тут же снова отвернулась, смутившись ещё больше. Рицке показалось, она была рада, что ушки его ещё целы.
- Осаму, я хотел сказать спасибо. Если бы не та фотография…
- Ничего. Не надо меня благодарить. Я просто сделала то, что должна была. Ты счастлив теперь, Рицка?
И Рицка подумал, что от его ответа зависит в какой-то степени и её счастье тоже. А ему очень хотелось бы, чтобы она была счастлива.
- Да. Я очень счастлив, - сказал он и улыбнулся.
И она тоже улыбнулась. И как будто и не было всего этого. И шёл снег. И снова стало больно и хотелось сказать «прости». Но это слово никому не сделало бы легче, оно только унизило бы Осаму, и вина снова осталась где-то внутри, где всегда холодно и пусто.
- Эта девочка, - сказал Соби тихо, почти прислонившись к его плечу и вырывая Рицку из тягучего омута воспоминаний. – Она была влюблена в тебя?
Рицка вздохнул. Отвечать не хотелось, но и скрывать что-либо от Соби он тоже не мог. Но Соби как будто и не нужен был его ответ. Он и так всё понял.
- Она, наверное, очень хорошая, эта Осаму, - сказал он.
- Да. Она хорошая. Но я не буду потом жалеть, Соби. Не волнуйся.
И Соби тоже вздохнул. И они снова ненадолго замолчали. А Рицка снова погрузился в воспоминания того вечера.
Когда Осаму ушла, и он зашёл домой за вещами, Сеймей был в своей комнате. Он так и не вышел к нему попрощаться. Зато вышел Нисей и даже вызвался помочь, на что Соби ответил решительным и весомым отказом.
- Грубиян ты, Агацума, - отозвался обиженный Нисей и собрался снова уйти, когда Рицка вдруг сказал:
- Я ведь так и не поблагодарил тебя.
Акаме обернулся и в изумлении уставился на Рицку.
- Не думай, что я забыл, - продолжал мальчик. – Я помню, что обещал уйти с твоей дороги. Мы с Соби уезжаем, и возможно, ты не скоро нас увидишь. И спасибо.
- Да не за что, - хмыкнул Нисей с каким-то смущением. – Если вы и правда исчезнете, будет круто. Сеймей, наверное, тоже обрадуется. Может… ему что-нибудь передать?
- Нет. Ничего не надо, - ответил Рицка.
Он думал, что пройдёт немного времени, и их с Сеймеем пути снова пересекутся. Потому что в мире всё идёт по кругу. Ему казалось иногда, что он простил Сеймея, а иногда эта уверенность исчезала, когда он снова вспоминал всё, что Сеймей сделал с ним и с Соби. Он смотрел на тонкие очертания букв на шее у Соби и не знал, может ли он простить. Он не понимал сам себя. Почему он не знает, если любит Сеймея всё так же сильно?
- Соби?
- Да? – он сжал его руку чуть сильнее, и стало теплее.
- А ты… простил Сеймея?
- Не знаю, Рицка. Сложно сказать. Но не нам судить его. У нас теперь своя жизнь.
- Да, - Рицка улыбнулся. – Пусть всё будет так, как есть. Мне больше ничего и не нужно.
И пусть имя Сеймея до сих пор оставалось на коже Соби, но оно уже перестало кровоточить. Оно было как въевшееся в рубашку пятно. Только здесь пятно было на сознании. Возможно, со временем и его не станет.
Просто есть вещи, с которыми приходится мириться. И Рицка знал теперь, что ничего плохого в этом нет. Он со многим теперь мог смириться. И даже то навязчивое чувство вины перед всеми, кого он любил, немного притупилось и поутихло в нём. Он примирился со своей виной. Смирился, что ему теперь жить с ней. Это и значит быть взрослым?
- Соби?
- Да?
- Я правда повзрослел?
- Да. Из тебя вырастает замечательный мужчина, - улыбнулся Соби. – Умный, благородный, добрый. Ты молодец.
Рицка смутился и коснулся свободной рукой своих детских ушек.
- Значит, можно быть взрослым даже с ушками, - сказал он.
- Конечно. Но лишаться ушек тебе ещё рано, - заявил вдруг Соби.
Рицка вспыхнул.
- Почему рано?! Мне уже пятнадцать!
- Всё равно ещё маленький, - возразил Соби, напустив на себя знающий вид.
- А я говорю, что не маленький!
- Так хочешь поскорее подарить мне свои ушки, Рицка?
- Соби, ты! Ты просто…
- Куда нам спешить, Рицка? – спросил он вдруг серьёзно. Но улыбка его была тёплой и спокойной. – У нас впереди целая жизнь.
И Рицка снова умолк. И сердце стучало быстро-быстро, но при этом было так хорошо, спокойно и легко. А за окном расстилалась широкая, залитая солнечными лучами дорога и виден был горизонт.
Раньше Рицка каждый день искал ответы. Ему казалось, что пока он не найдёт их, жизнь его так и не наполнится смыслом. А вопросов было так много, и все были вечные. Для чего мы живём? Зачем мы здесь? И почему люди умирают? Но сейчас, когда Соби сжимал его руку, ему казалось, что все ответы у него уже есть. Он думал, что, наверное, нужно просто жить. У людей столько проблем. Но все они надуманны и пусты. Из-за них можно пропустить самое интересное, самое красивое вокруг. Самое главное. И Рицка решил просто жить.
И ему было всё равно, что ждёт их там, за горизонтом. Всё равно, возможно ли для них совместное будущее. Главное, что они оба живы, и это здорово. Главное, что Соби снова улыбается ему. Это и есть жизнь.






 

@темы: творчество, loveless

---

Холодная зима. Глава 7

Глава 7
Любовь

«Еще слишком похожи они друг на друга.
Поистине, даже самого великого из них
находил я – слишком человеческим!»

Ф. Ницше.

«Воля к власти есть неискоренимая,
связанная с самым глубоким основанием
человеческой личности, потребность
быть абсолютным творческим центром бытия».

Ж. Делез

«Я люблю тебя не за то, кто ты, а за то, кто я, когда я с тобой».

Г. Г. Маркес

Мир ощущений – удивительный мир. И даже, когда кажется, что все его грани тебе уже знакомы, всегда и неожиданно найдётся та, о которой ты не имел ни малейшего понятия. Зрительные образы – лишь абстрактная, отвлечённая, существующая сама по себе красота, или обратное красоте безобразие. Это внешний мир, существующий всегда, независимо от того, открыты наши глаза или закрыты, спим мы или бодрствуем, работает ли у нас вообще этот орган чувств – зрение. Человек может быть слеп, но на красоте цветов, растущих под его окном, это никак не отразится. Цветы красивы, даже если не видишь их.
Ощущения же – это то, что всегда с тобой, независимо от того, видишь ли ты или нет, слышишь или нет, думаешь о чём-то или забылся. Пока мы дышим, мы будем ощущать, холодный или тёплый воздух проникает в наши лёгкие. Пока мы живы, мы будем ощущать.
Раньше Соби не приходилось думать об этом. Мир ощущений был для него прост и элементарен. Давно изучен и понятен. Он думал, мир ощущений такой же статичный, как и весь остальной его мир и уже не ждал чего-то нового. Он считал себя обыкновенным взрослым человеком, с устоявшейся системой представлений обо всём. Он не знал, что вся эта его система способна перевернуться за одну секунду.
Он ощущал сначала только холод. Пальцы, сжимающие ручку пакета и трость для слепых, почти потеряли чувствительность и не разгибались. Он шёл домой привычным быстрым шагом, уже не боясь столкнуться с кем-нибудь из прохожих. Он уже привык к своему новому положению. Жить с этим было не намного сложнее, чем раньше. Просто больнее.
И он уже подходил к своему дому, когда совершенно новое ощущение, поднявшееся с кончиков пальцев, пробежало мурашками по всему телу. И Соби остановился. Он продолжал ощущать порывы ветра на своей коже, но посреди всего этого холода, центром которого являлся он сам, родилось вдруг ощущение совершенно необъяснимого тепла. А потом это случилось. Разом, моментально, за одну долгую секунду. Случилось и разрушило. Перевернуло. Уничтожило то, чем он являлся эту секунду назад.
И кто-то вдруг едва не сбил его с ног. И чьи-то пальцы вдруг вцепились в него, и чьи-то руки обнимали его, и чье-то горячее дыхание обжигало его шею там, где было имя. И кто-то звал его:
- Соби…
И Соби разжимает застывшие пальцы. Пакет и трость падают в снег, но он уже не помнит о них. Он касается своими холодными руками чьей-то горячей кожи, и тепло передаётся ему самому, и бежит по кончикам пальцев давно забытым покалыванием. И Соби запускает пальцы в чьи-то волосы, поднимается выше, находя маленькие, прижатые к голове детские ушки. И сердце на долю секунды останавливается и снова продолжает биться, когда он опять возвращается к лицу. Он должен знать. Он должен убедиться. Только кожа может помочь ему сейчас.
Он ощущает под пальцами сухие губы, хватающие воздух быстро и часто, ощущает мокрые от слёз щёки, касается даже влажных длинных ресниц и подрагивающих век. И всё ещё чего-то не хватает, и Соби уже почти не отдаёт себе отчёта в том, что делает. Он всё ищет чего-то, и пальцы опускаются на шею и встречаются с чем-то холодным. И Соби поддевает это что-то пальцами, перемещаясь от одного крошечного звена цепочки к другому, и снова в обратном направлении. И снова к губам. Ему хочется изучить всё, но он уже нашёл ответ, и он произносит только одно, сам не понимая, что говорит:
- Рицка.
И слышит короткий вздох, и пальцы, держащиеся за него, вдруг слабеют и разжимаются, и Соби едва успевает поймать Рицку, сам еле удерживаясь на ватных ногах.
Мне нельзя падать. Если ещё и я упаду, это будет конец. Меня не учили падать.
Рицка. Ты стал выше. Ты, наверное, сильно изменился, Рицка. Для меня время стояло на месте, а ты прожил целую жизнь.

* * *

Тепло. Не хочется двигаться. Не хочется открывать глаза. Сознание возвращается медленно, осторожно, а в голове приятная тяжесть, хмельная и тоже тёплая. Льющийся откуда-то мягкий свет, какой бывает только от маленьких прикроватных ламп, сумрачно-жёлтый, наполняющий комнату причудливыми тенями.
Нельзя открывать глаза. Откроешь – и всё закончится. И снова будет холодно, потому что зима никогда не кончается. Потому что, открывая глаза, неизменно оказываешься на стерильной, белой больничной кровати или в своей комнате, с колышущимися на зябком ветру шторками цвета лаванды. И ничего не меняется, и холод бесконечен, и только, когда израненное сердце перестанет биться, боль закончится. И будет вечный покой и пение птиц, и прозрачная синева небесной выси, освещаемой косыми скользящими лучами солнца. И, может, будет тепло. Как сейчас.
И вновь Рицка ощущает бегущие по щекам слёзы. Они горячие. И он так давно не плакал, целых шесть месяцев не уронил ни одной слезы. Ему казалось, что так он скорее сможет стать сильнее. И ему казалось, он уже стал сильным. Казалось.
А сейчас он боится даже открыть глаза. И невольно вырвавшийся всхлип уже не остановить. Страшно. Больно.
И кто-то вдруг сжимает его руку, но вместо того, чтобы успокоиться от этого тепла, Рицка вдруг начинает плакать ещё сильнее. Ему казалось в тот момент, что вся боль, всё отчаяние, горечь и бессилие, скопившиеся в его сердце со дня смерти Соби, вдруг решили вырваться, разорвав сердце, растревожив незаживающие раны, причиняя боль, не менее сильную, чем в тот миг, когда он услышал два страшных холодных слова: «Соби погиб».
- Рицка.
По телу пробегает дрожь от звука почти забытого голоса, и Рицка открывает глаза.
Смерть – это то, что человек никогда не сможет осознать до конца и принять не сможет. Смерть – это всегда что-то выше нас.
Вера в вечную жизнь – это крошечная частица вечности в нас, в каждом из нас. И иногда её бывает достаточно, чтобы победить смерть. Потому что, пока есть вера, жизнь всегда сильнее.
Соби сидит на краю кровати, на нём нет очков, и он не смотрит на Рицку. Как в том далёком сне, когда мальчик видел его, сидящего на террасе и смотрящего пустым холодным взглядом на заход солнца. Тот Соби был далёк, по ту сторону ледяной поверхности стекла, а этот Соби тёплый и держит его за руку. Его можно коснуться. Можно обнять. Не боясь проснуться.
И Рицка приподнимается из последних сил, шепчет что-то, чего сам не понимает, тянется к Соби, и сердце замирает, когда Соби находит его и обнимает в ответ. И Рицка вдыхает забытый запах табачного дыма и свежести и шепчет:
- Мне сказали, ты умер.
И Соби вздыхает, его горячие пальцы сминают ткань рубашки мальчика, прижимая Рицку к себе так крепко, сильно, что дышать уже невозможно. Невозможно уже остановить слёзы.
- Всё хорошо, Рицка. Я жив. Не надо плакать.
Но Рицка всё плакал и плакал, ещё сильнее, взахлёб, обнимая, сжимая, царапая, тяжело и судорожно дыша, отпуская на волю всю жестокую, беспрестанно мучавшую его тоску, холодную, чёрную и непосильно тяжёлую боль.
Теперь всё хорошо. Теперь больше не холодно. Самая долгая зима в его жизни наконец закончилась.

* * *

Сколько времени прошло, они не знали. На улице стихли голоса последних припозднившихся прохожих, но Рицка не мог ещё успокоиться, всхлипывая иногда тихонько, заставляя Соби крепче прижимать его к себе.
- А как же… - Рицка попытался говорить, но голос был хриплый, чужой, непослушный. – Как же ты теперь рисуешь свои картины?
Вздох.
- Я больше не рисую, Рицка.
От слёз мальчик уже не чувствовал глаз, но каждое новое слово Соби вызывало очередную истерику. Пусть лучше вообще молчит тогда. Снова слышать его голос невыносимо. Мёртвые не разговаривают.
- Не плачь. Я привык уже, - и Соби силится улыбнуться, но получается с трудом, и когда Рицка пытается отстраниться и посмотреть на него, Соби отворачивается, закрывая глаза. – Не смотри на меня, Рицка.
- Соби…
- Я не хочу, чтобы ты смотрел на меня. Видел меня таким.
- Тогда я закрою глаза, - успокаивающе шепчет Рицка, прижимаясь губами к его щеке. – Только не отворачивайся больше от меня, – и он вдруг ощущает губами слёзы, но не свои. Соби плачет. Дрожит. Вздыхает. Сжимает пальцы. Прости.
- Прости меня, прости, прости, - сбивчиво повторяет Рицка. В своих письмах, в своих снах и молитвах он всегда повторял это, без надежды, что Соби услышит его.
- За что? – в его голосе лёгкое недоумение, такое милое, что хочется целовать его и улыбаться сквозь слёзы. Но Рицке кажется, что он уже забыл, как это делать.
- За то, что велел тогда поворачивать. За то, что кричал. За то, что так и не сказал, как сильно люблю тебя. Прости.
И снова вздох и дрожь, как будто Соби силится остановить рыдание. Не открывая глаз, Рицка вытирает его слёзы лёгкими прикосновениями кончиков пальцев.
- Соби… тебе совсем не обязательно казаться сильным. Тебе можно плакать. Я итак знаю, что ты сильный. Самый сильный, самый лучший. Мой Соби.
- Рицка… - короткий судорожный вздох. – Я думал, что умер. Без тебя.
- Прости…
- И ты прости, Рицка. Прости, что оставил тебя. Забыл тебя. Тогда в машине я ведь пообещал не забывать. Я обещал помнить, как ты проколол мне уши, как я сказал, что люблю тебя и пообещал быть твоим, как мы гуляли в парке с фотоаппаратом и сделали много-много счастливых воспоминаний. Я нарушил обещание. Я забыл. Прости меня, Рицка.
- Ничего, Соби, - шепчет Рицка, улыбаясь. – Это всё ничего. Ведь теперь всё хорошо, правда? Теперь ведь нас никто не разлучит?
- Никто и никогда. Я больше не умру, Рицка. Я не обещаю, но ты… просто поверь мне.
- Конечно. Я верю.
Верить, доверять, прощать, получать прощение, избавление. Любить.
Соби находит пальцами его ушки, целует их, шепчет:
- Я так рад, что они целы.
- Вот и не умирай больше. А то пропустишь самое интересное.
- А ты… отдашь их мне? – Соби смеётся.
- Хватит об ушках! Мы год не виделись, так неужели поговорить больше не о чем! – отвечает мальчик, и тут же сам смеётся над своим детским возмущением. С Соби он снова может чувствовать себя ребёнком. С ним это всегда позволено.
- Год, - эхом повторяет Соби. – Какой сегодня день?
- Двадцать первое декабря, - отвечает Рицка деловитым тоном, и снова тихонько посмеиваясь. Он почти забыл, каково это – смеяться искренне.
- Двадцать первое, - снова повторяет Соби. – Тебе же пятнадцать сегодня. А мне даже нечего подарить тебе.
- Глупый! Лучший подарок ты мне уже сделал! И кстати… спасибо за ту цепочку.
И Соби тут же находит цепочку, спускаясь пальцами по его шее, и так хочется открыть глаза, но нельзя. Ощущения туманят голову.
- Мне так жаль, Рицка. Что тебе пришлось пройти через всё это.
- Теперь уже не важно.
И они оба думали о Сеймее, но ничего не говорили о нём. Рицка – из нежелания отравлять безграничное счастье новой болью, Соби – из страха снова очутиться в мире пустоты и холодных комнат, вечно заканчивающихся сигарет и тесных лифтов. Но прекратить думать они не могли. Сеймей – это то, что связывает их. Сеймей – это то, что всегда между ними.
- Знаешь, Соби… Я ведь писал тебе письма. Около полугода. Я всё надеялся на что-то… А потом… - он вдруг осёкся. Потому что потом был Рицу-сенсей и уроки мужества в полутёмных комнатах, и ночное сидение над книгами, и запах чайной заварки. Потому что потом была Осаму и прогулки с фотоаппаратом, и мороженое, и её несмелые, как будто случайные прикосновения, и позвякивание браслетов на её тонких запястьях. Но ни о Рицу, ни об Осаму, Рицка не хотел сейчас говорить. Ему вдруг начало казаться, что он натворил что-то нехорошее, как будто провинившийся в чём-то ребёнок, и сразу стало стыдно, так что хотелось ещё крепче зажмуриться.
- Письма – это хорошо, - тихо сказал Соби, улыбаясь. – Я люблю получать письма. Прочитаешь их мне как-нибудь?
Рицка смутился ещё больше. Занервничал, но Соби вдруг подул тихонько в ушко, и всё прошло.
- Хорошо. Прочитаю.
- Рицка?
- Да?
- Можно тебя поцеловать?
И тысячи мыслей со скоростью света проносятся в голове.
Страшно. Но надо быть взрослым. Это в детстве я только кричал на Соби и ничего не разрешал. А теперь ведь можно? Мы не виделись целый год, значит можно. Но вдруг я разучился? Я боюсь. Но ведь я сам сказал, что люблю его. Ужас, я правда это сказал?!!! Нет, теперь ещё страшней будет! Сердце сейчас остановится. Нужно что-то ответить… Я не могу говорить. И постель у него какая-то жёсткая, неудобная и дурацкая! Это всё из-за неё! И душно, и жарко, а если он меня поцелует, я совсем задохнусь! А руки куда девать? Вечно они мешаются. Да и вообще, опасно всё это. Мы тут одни, Соби про мои ушки заикался…. Он ведь только поцелует? Но я так соскучился. Это ведь ничего, если он меня поцелует? Нет, я умру тогда! Но это всего лишь поцелуй. Только дети этого так боятся. Да, именно так! Я уже не маленький!
- Рицка? – вопрошающий шёпот Соби щекочет шею. Его дыхание такое тёплое и спокойное. Может, хотя бы его сердце бьется так же быстро, как у меня?
- Что?! – Рицка вздрагивает.
- Мой вопрос так смутил тебя? – Соби тихонько хихикает, и становится совсем щекотно. И Рицке кажется, что он не выдержит этого жгучего стыда. И он чувствует себя до жути глупым и смешным. И вдруг с удивлением обнаруживает, что ему это даже нравится.
- И вовсе не смутил!
- Тогда каков будет ответ?
- Соби, ты садист! Сколько можно спрашивать?!
- Понял, в следующий раз буду без разрешения. Значит, можно?
- Да. Можно, - Рицка вздохнул. И услышал ответный вздох Соби. Что, не ожидал, что я соглашусь?
И снова тысячи мыслей, только на этот раз они в миг прерываются, когда Соби касается его губ. Соби не спешит. Он целует медленно, осторожно, в уголок губ, вынуждая Рицку самого спешить от нетерпения, ища его губы, обвивая руками шею.
Соби. Сколько времени прошло… Рицка думал, что сумел за этот год найти себя, примириться со своими потерями и повзрослеть. И когда он был один, когда ходил на уроки к Рицу-сенсею и говорил с ним о «делах», когда гулял с Осаму и встречался с друзьями, ему казалось, он по-прежнему оставался собой. Однако ему постоянно чего-то не хватало, он беспрестанно искал что-то, и он думал, что ищет силу, что именно её не достаёт ему. Но оказалось, что искал он ту часть себя, что расцветала в нём красивейшими цветами любви, нежности и безграничного доверия, всякий раз, когда Соби был рядом. И пока этой части не было с ним, Рицка не был собой в полном смысле этого слова. И все попытки обрести силу обернулись бы провалом. И только сейчас он был настоящим Рицкой, только это сейчас и было важно, потому что сердце его было наполнено и спокойно. И только сейчас в нём возникала та долгожданная уверенность, которую раньше приходилось вызывать искусственно. И заживали все раны. И он мог обретать прощение и сам прощать. Воскрешение, искупление грехов. Любовь. И больше не будет слёз. Ни твоих, ни моих. Никогда не будет.

* * *

Ему снился удивительный сон, такой яркий и красочный, что казалось, будто он снова обрёл зрение. Ему снился берег океана, с искрящейся на солнце водой и белыми барашками прибрежной пены. Чистейший, почти белый песок, тоже сверкающий, омываемый волнами и тут же высыхающий. Ему снился Рицка, стоящий у самого берега, босыми ногами в прохладной воде. Рицка смеялся и расплескивал воду, и его чёрные волосы трепал тёплый ласковый ветер. И в руке у Рицки были ракушки самых разных форм, и он всё говорил что-то и снова смеялся. Он был счастлив. Он был таким, каким Соби его запомнил.
Но сейчас Рицка другой. Как жаль, что нельзя уже увидеть его. Ты, наверное, стал очень красивым, Рицка. Я могу только представлять тебя, касаясь твоей кожи. Могу только рисовать тебя в своём воображении. Это единственное. Но так хорошо, что есть хотя бы это.
Рицка. Такой тёплый, сонный. Не хочется тревожить его сон, ведь он так устал вчера. Но так хочется обнять его, услышать его сонное бормотание. Он всё такой же милый. Рицка. Теперь уже никто не отберёт у него это имя. Нарушить приказ нельзя, но нельзя и умереть, потому что он обещал больше не оставлять Рицку. Сеймей…. Почему ты заставил дорогого тебе человека так страдать? Почему позволил это, если любишь его? Почему ты сохранял невозмутимость, в то время, пока Рицка плакал? Почему не сделал всё возможное, чтобы остановить его слёзы, не допустить этих слёз? Сеймей. Ты… Нельзя думать такое. Запрет. Но. Сеймей. Ты… Ошибся.
Рицка. Скоро проснётся и проголодается. Соби знал, что уже не сможет приготовить что-нибудь, столь же вкусное, как раньше. Но он ещё помнил, что любил Рицка. Конечно, может, для завтрака это и слишком, но тунец быстро жарится и с ним не надо долго возиться. И что-нибудь сладкое. Рицка любил сладкое. И Соби надеялся, что у него остались ещё какие-нибудь конфеты, потому что сам он их почти не ел.
Рицка поворачивается на бок, прижимается к нему. Рицка любит спать в обнимку. Как можно было забыть обо всём этом? Как можно было жить без этого? Рицка. И хочется сказать: «Не бойся. Я никуда не уйду». И хочется пообещать ему счастье. Но нельзя будить. Пусть поспит ещё немного. Нельзя обещать невозможные вещи. Даже, если в этот момент кажется, будто способен на всё.
Рицка. Говорил, что я самый сильный. Пусть я буду таким хотя бы в твоих глазах. Пусть я буду таким, пока ты веришь в это.
Соби удалось выбраться из постели, не разбудив Рицку и дойти до кухни, ни обо что не споткнувшись. Он умел вести себя тихо. Его учили вести себя тихо. А рядом с Рицкой сразу хотелось вспомнить все уроки, нужные и ненужные, только, чтобы угодить ему, только чтобы порадовать его, защитить его. За этими уроками можно было спрятать свои слабости, даже забыть о них на какое-то время. И снова стать нужным.
На его кухне был идеальный порядок. Всё должно лежать на своих местах, иначе он не найдёт это. Соби стоило большого труда запомнить, где лежат мелкие предметы, и поначалу он часто путался, да и память тогда постоянно подводила. Сейчас было легче. Сейчас ему не приходилось ощупывать всю поверхность столешницы в поисках солонки. Сейчас он знал, что солонка лежит в пяти сантиметрах влево от набора ножей и в двух сантиметрах вправо от чайника с заваркой.
Ему без особых проблем удалось нарезать тунца, приправить его и положить на сковородку, а вот конфеты найти всё никак не удавалось. Он точно помнил, что положил их в крайний от входа шкафчик, но вместо них там стояли какие-то бокалы, которых Соби вообще не помнил. Он потянулся на вторую полку и был уверен, что она пуста, но проклятые бокалы были и там, и Соби, не рассчитав, смахнул один из них ладонью.
Бокал сначала ударился о столешницу, но не разбился, и только соскользнув на пол, с оглушительным для утренней тишины звоном, разлетелся на осколки. И вместе с этим Соби вдруг показалось, что и в нём самом разбилось что-то. Пару мгновений он не мог пошевелиться, потом сделал неловкий шаг назад и наступил босой ногой на острый осколок стекла.
Он не думал о боли, не думал о том, как тёплая кровь потекла из глубокой раны, оставляя тёмно-красные следы на полу. Он думал только, что нужно скорее убрать все эти осколки, пока Рицка не проснулся. Скорее убрать, чтобы он не поранился, чтобы найти для него конфеты. Чтобы Рицка не увидел его промаха. Чтобы считал его нужным.
И Соби склонился над осколками, пытаясь находить их на ощупь, но постоянно колол пальцы, искал снова и промахивался. И сердце колотилось, и куда-то исчезла вся привычная выдержка, и в голове плыли слова Сеймей, брошенные как будто невзначай, и не менее колкие: Ты не нужен мне. Сейчас ты бесполезен. Теперь любой боец победит тебя. Ты ничего не можешь. Ты только будешь мешать. Отвернись, мне противно смотреть в твои пустые глаза.
Боль. Слова, которые нельзя стереть из памяти. Слова, которые убивают. Сеймей.
- Соби! – крик Рицки совсем рядом, словно будит, и, возвращаясь к реальности, одна боль сменяет другую. – Ты весь в крови! Что случилось?!
Нет. Уходи. Не смотри.
- Опять отворачиваешься?! Соби…
И Соби слышит звон, как будто Рицка сгребает осколки в сторону, и тут же чувствует его тёплые руки, обнимающие его сзади. Это хорошо, можно не отворачиваться. Его руки… сильные.
- Ну почему ты меня не позвал? Я бы помог, - прошептал Рицка, согревая кожу горячим дыханием.
- Рицка… я бесполезен. Тебе не нужен такой боец как я. Даже такой слабый человек рядом тебе не нужен.
- Соби, это всего лишь стакан. Все иногда их разбивают.
- Я неловкий. Я постоянно буду что-нибудь разбивать. От меня одни проблемы. Я только мешаюсь. Я даже защитить тебя не смогу, если что-то случится. Я не нужен. Сеймей поэтому не приходил ко мне, - и Соби говорил и уже не мог остановиться. Повторял заученные слова Сеймея, в которые сам верил теперь безоговорочно. Говорил о Сеймее, выпуская всю боль, связанную с ним. Раньше он никогда не позволил бы себе подобного при Рицке, но сейчас, сидя на полу у горы осколков, с окровавленными пальцами и опущенной головой, он ощущал себя слабым и уязвимым как никогда, и ему казалось, что терять уже нечего. А потом он вдруг опомнился, что, говоря всё время о Сеймее, может причинить боль Рицке, и замолчал, запнувшись на полуслове.
А Рицка вдруг ещё крепче прижал его к себе.
- Не слушай ты его. Сеймей наговорил тебе кучу гадостей. И, даже если ты не нужен ему, ты нужен мне.
И Соби замирает. Голос Рицки такой спокойный, без тени сомнения. Его словам хочется верить. Его словам невозможно не верить. Его слова как заклинания.
- Ты очень нужен мне, Соби. Как боец. Как человек рядом со мной. Ты – неотъемлемая часть меня самого, Соби. Поэтому, пожалуйста, будь сильным. Оправдай мою веру в тебя. Но, если вдруг у тебя что-то не будет получаться…. Например, ты будешь постоянно колотить стаканы, я не перестану любить тебя.
Вздох. И что-то внутри электрическим током отзывается на эти слова. Слова, преисполненные силой. Слова, которым хочется подчиняться.
- В своём сердце я всегда верил, что ты жив где-то. Даже, если всё говорило против этого, даже если я сам впадал в отчаяние, во мне теплилась вера, и я всегда поднимался на ноги. Только благодаря этой вере я сам не умер. Вера в тебя, в твою жизнь, в лучшее в тебе – это то, что всегда было со мной, Соби. Ты не просто нужен, ты необходим.
Слова, наполняющие светом мир вечной темноты перед глазами и тьмы в сердце. Слова, озаряющие путь. Дающие смысл одинокой и пустой жизни.
И Соби вдруг понял, что всё это время был мёртв не для Рицки, а для Сеймея. Сеймей сказал, что он умер, что он не нужен, а Рицка писал ему письма, весь год носил цепочку, подаренную им, видел его во сне, плакал по нему и звал его. Значит, всё это время, он был нужен Рицке, а не Сеймею. А меня учили быть нужным. Сеймей назвал меня мёртвым, а мёртвые не нужны. Если я умер для тебя, Сеймей, я буду жить для Рицки.
- Соби, - тихонько шепчет Рицка в самое ухо. – А куда подевались твои серёжки? Я ещё вчера спросить хотел, но уснул. Если Сеймей выбросил их, я куплю тебе новые. Хочешь?
- Да, - отвечает Соби хриплым, непослушным голосом. – Я хочу принадлежать только тебе, Рицка.
- И ты волен быть со мной, Соби. Если хочешь, будь. Мне плевать на все нелепые условности, потому что ты уже часть меня. Остальное – неважно. Важно только то, что мы сами чувствуем.
- Рицка… Ты стал очень сильным.
Короткий вздох.
- Поэтому тебе придётся тоже постараться, Соби. Ты можешь быть сильным, сильным по-настоящему, как только перестанешь стыдиться своих слабостей. И не пугай меня так больше с утра пораньше. Осколки я потом сам уберу, а сейчас давай лучше займёмся твоими порезами. Ты как? Лучше?
- Да. Спасибо, Рицка.
Быстрый смущённый поцелуй в щёку – и Рицка встаёт, помогая и Соби подняться.
- А что так вкусно пахнет? – спрашивает он. – Опять какой-нибудь шедевр готовишь? Я даже проголодался.
- Всего лишь тунец, - и Соби сам уже не может сдержать улыбки. Счастья, облегчения. – Выключи плиту, а то он уже сгорел наверное.
- Обожаю тунец! Спасибо! Но это потом. У тебя аптечка есть?
Рицка, ты такой смешной и милый, когда разводишь какую-нибудь деятельность. Эта деловитость так идёт тебе.
И хочется позволить ему всё, что он захочет. И больше нигде не болит.
Рицка перевязывает мелкие порезы с такой виртуозностью, что Соби даже не замечает этого. Он слушает беззаботное щебетание мальчика о том, что снилось ему под утро, о том, что у него, у Соби, жутко неудобная кровать, и надо купить новую. И лёд внутри понемногу таял, и забывался разбитый бокал и холодные на ощупь острые осколки.
И Соби даже не отворачивался. Он начинал привыкать к мысли, что Рицка видит его.
А потом его отвлёк звон металла. Голос Рицки сразу стал глуше в его восприятии, и Соби сосредоточил все усилия своего слуха на этом звуке.
- Что такое? – спросил Рицка.
Слух Соби был теперь на порядок острее, поэтому он услышал звон ключей в коридоре сразу. И ещё потому, что этот звук был хорошо знаком ему.
Когда ключ вошёл в замочную скважину, это услышал и Рицка. Он тоже замолчал. И снова стало тихо, холодно и пусто. Пожалуйста, не забирайте его у меня.
Но Рицка вдруг взял его за руку. Осторожно так, чтобы не коснуться свежих порезов. Этим он как будто сказал: «Я не уйду».
Этим он как будто бросал Сеймею вызов, который, войдя в комнату, увидел их держащимися за руки. И долго ещё никто из троих не произносил ни слова. И тишина говорила всё за них.

* * *

Когда Соби было лет семь, Рицу-сенсей в очередной раз довёл его до слёз, и, слушая его рыдания, раздражался всё больше. Он сказал тогда фразу, которую Соби помнил и сейчас: «Не думай, что все люди такие добрые, что будут дарить тебе игрушки и угощать конфетами. Человек по своей природе жестокое и довольно эгоистичное создание. Будешь искать в людях лучшее – значит, будешь постоянно подвергаться обману и разочарованию. Я не призываю тебя ненавидеть людей. Но и любить их не за что. Будет лучше, если ты уже сейчас поймёшь это и станешь относиться к окружающим ни больше ни меньше, как равнодушно. И даже, если кого-то будут убивать на твоих глазах, не вмешивайся, только если не убивают твою жертву. Только жертва будет иметь значение для тебя. И в своей жертве тебе придётся любить всё. И терпеть всё».
Идя по жизни, Соби постоянно примерял эти слова сначала на Рицу-сенсея, потом на Сеймея, на Рицку. Любить и терпеть. Соби хорошо знал теорию. Но на практике не всегда получалось. Он чётко знал, что Жертва – то, что любишь. Остальные люди – ничто, пустота. Он всегда старался следовать этому правилу, но остаться равнодушным к Кио так и не получилось. Не получилось остаться равнодушным к друзьям Рицки, он тоже полюбил их. Не получилось остаться равнодушным и к Нисею, ибо этого человека Соби ненавидел. Наверное, он всё-таки оказался не таким идеальным, каким представлялся Рицу-сенсею.
И теперь, когда перед ним были два человека, значившие для него одинаково много, он снова вспоминал этот урок, который так и остался невыученным. Он ощущал этих людей рядом с собой, их силу, их власть над собой, и впервые перед ним вставала проблема выбора. Впервые он сомневался в одном из этих людей.
Соби успел выучить, что Сеймей всегда прав. Но сколько раз он сам уже говорил Рицке: «Что бы ни случилось, знай, что я всегда буду на твоей стороне». И если раньше ему удавалось закрывать глаза на неправоту Сеймея, то теперь, когда она коснулась другого дорогого ему человека – Рицки, Соби пришлось задуматься. Серьёзно задуматься. Сеймей всегда прав, и Сеймей заставил Рицку страдать. Когда прошлым вечером Рицка всё никак не мог перестать плакать и цеплялся за него, рассказывал, как писал ему письма каждый день, как приносил цветы на его могилу, Соби чувствовал всю глубину его боли. И эту боль он не мог простить Сеймею, будь тот хоть тысячу раз прав.
- Рицка. Ты убежал вчера, даже ничего не сказав. Я волновался за тебя, - сказал Сеймей.
Соби удержал вздох. Он знал, что Сеймей всегда умел находить для Рицки правильные слова. Сеймей любил, чтобы другие чувствовали себя виноватыми перед ним. Но Рицка по-прежнему держал Соби за руку, и от этого ему становилось спокойнее.
- Ты сам ничего не хочешь объяснить мне, Сеймей? – спросил Рицка. В его голосе появились интонации, которых Соби не помнил раньше. Это были интонации тщательно скрываемой, но огромной боли и обиды. Однако при этом его голос не терял своей силы. Скорее даже возвышался над нотками лёгкой нервозности в голосе Сеймея.
- А что ты хочешь услышать от меня, Рицка? Что я солгал тебе? Ты это итак уже видишь. А оправдываться я тоже не собираюсь, потому что у меня одно оправдание, о котором ты уже знаешь – это моя любовь к тебе.
И снова Соби невольно ощущает, какой болью эти слова отзываются в Рицке, и крепче сжимает его руку в ответ.
- Я вижу, ты не веришь мне, Рицка, - в голосе Сеймея улыбка. – Людям всегда нужны доказательства любви. А раз так, я докажу тебе. Хочешь забрать себе Соби? Если ты так уверен, что этот ни к чему не годный боец, тебе пригодится, я предлагаю честное сражение. Если сможешь победить меня при помощи Агацумы, он будет твой. Я подарю его тебе. Он будет только твоим. И тебе самому я тоже дам свободу. Потому что люблю тебя.
- Прекрати повторять, что любишь меня, Сеймей. Прекрати использовать эти слова, чтобы парализовать мою волю. Это нечестный ход. Тем более, мы ещё даже не сражаемся, - теперь голос Рицки был холоден и твёрд. Это был голос человека, за которым всегда оставалось последнее слово. – Ты не можешь дать мне свободу, потому что я не твой. И ты мне не принадлежишь. И Соби тоже не принадлежит мне, потому что связь – это больше, чем обыкновенная принадлежность бойца жертве. Любовь – не принадлежность, Сеймей. Любовь – это свобода. Но твой вызов я принимаю.
- Хм, - Сеймей попытался усмехнуться, но вышло неестественно. – Так вот как ты теперь заговорил, да, Рицка?
- А ты думал, я буду вечным ребёнком?
Короткое молчание, как будто Сеймей не может найтись с ответом.
- Значит ли это, что теперь я навсегда потерял тебя, Рицка? – спросил он, наконец. – Ты уже не любишь меня? Ты уже не простишь меня больше?
- Сейчас мне тяжело говорить о любви к тебе, Сеймей. Ты сделал мне очень больно. И продолжаешь сознательно причинять боль, спрашивая об этом. Я действительно не знаю, люблю ли тебя сейчас. Но, пожалуй, я смогу ещё раз поверить тебе. А значит, и простить смогу. Со временем.
И Сеймей говорил что-то ещё, но Соби уже не слышал этого. Для него голос Сеймея навсегда потонул в голосе другого человека. Это был голос взрослого, осознающего свою ответственность, обладающего определённой мудростью, спокойствием и уверенностью, решимостью к действиям. И в вечной для него тьме этой комнаты Соби чувствовал сейчас только одного человека. Чувствовал его только зарождающуюся, но уже безграничную силу. А больше всего Соби всегда хотелось принадлежать сильнейшему. Только сильнейший может властвовать над ним.
И Сеймей ушёл, закрыв дверь ключами. А Рицка остался и держал его за руку. Рицка остался.
- Соби, с тобой всё хорошо? Выглядишь бледным, - спросил Рицка с заботой. Соби знал, Рицка волнуется за него просто так, а не как за полезную вещь, которая может сломаться.
- Извини. Со мной всё нормально.
- Теперь ты можешь быть спокоен, Соби. Я думаю, Сеймей сюда больше не вернётся.
Имя Сеймея уже не режет слух, уже не причиняет той боли, как утром. Имя Сеймея как будто стало немного дальше от него. А Рицка сидит рядом.
И преодолевая лёгкое, словно пьяное головокружение, Соби опускается на пол, на колени перед Рицкой, взяв обе его руки в свои, закрыв глаза, как будто это могло помочь ему поймать эти новые необычные ощущения.
- Эй, Соби, ты чего это вдруг? – Рицка удивлён и смущён. И доволен.
- Можно мне просто посидеть так немного?
- Да… Конечно.
И Соби неторопливо целует его руки, а Рицка молчит, и Соби кажется, будто он слышит биение его сердца. В этой тишине им не надо говорить. Они просто так слышат друг друга. У них просто есть то, что сильнее связи и власти имён. То, что всего сильнее.

* * *

Настенные часы в комнате Сеймея тикают так громко, будто специально задались целью свести Нисея с ума. Это утро стало для него одним из самых болезненных за долгое время. Всё-таки вчера надо было вовремя остановиться и не выпивать следующие три бокала. Да ещё и Сеймей как назло сгинул за своим Рицкой и не от кого было подпитываться силой.
Нисей приоткрыл один глаз. Темно. Тихо. Он ненавидел эту комнату с её опустошающей тишиной, серым потолком и этой мягкой прохладной постелью, на которую Сеймей никогда не позволял ложиться. Ненавидел эти часы, всегда действующие на нервы, ненавидел колышущиеся на холодном зимнем ветру занавески. Ненавидел всё здесь, потому что эта комната принадлежала Сеймею.
Он снова начал проваливаться в сон, когда дверь тихонько приоткрылась, и вошёл Сеймей. Нисей оживился и вскочил, головная боль сразу отпустила. Но Сеймей прошёл мимо, даже не взглянув на него, к окну. Он даже не рассердился, что Нисей лежал на его кровати. Он вообще ничего не говорил долгое время, а потом вдруг спросил, опускаясь на первый попавшийся стул:
- Это ведь ты рассказал ему, да?
- Кому и о чём? – ровным голосом переспросил Нисей.
- Ты прекрасно знаешь.
Нисей усмехнулся.
- Ты тоже знаешь, и всё равно спрашиваешь. Можешь отрезать мне язык, как и угрожал.
Сеймей не двигался с места. Потом вдруг закрыл лицо ладонями, опустил голову и спросил всё также тихо:
- Зачем ты это сделал?
- Наверное, потому что я такой же подонок, как и ты, - Нисей снова хотел усмехнуться, но почему-то не получилось. Он всё пытался понять, что происходит с его жертвой, которая, по его представлениям, должна была уже давно убить его, или хотя бы начать кричать и разносить всё вокруг. Но Сеймей всё сидел, не двигаясь и не поднимая головы. Его мокрые от снега волосы падали на глаза. И Нисей вдруг понял, что Сеймей просто убит горем.
- Из-за тебя я потерял Рицку навсегда, - прошептал он.
- Нечего валить всё с больной головы на здоровую! Причём здесь я, Сей? Неужели ты так и не понял, что потерял Рицку ещё, когда только разыграл свою смерть и подсунул ему Агацуму?
- Нет. Тогда Рицка простил меня. И мы всё могли начать сначала. А теперь уже нет.
И Нисей снова хотел что-то возразить ему, но слова так и застряли в горле. Он смотрел на опутывающую Сеймея холодную, вязкую и отчаянную боль и пытался вызвать в себе хоть подобие некой жалости, но не чувствовал ничего, кроме отвращения. Сеймей был жалок.
- Оставь ты его в покое уже, - сказал Нисей, поморщившись. – Даже мне это наскучило.
- Оставлю. Если ты проиграешь Агацуме.
- Что?! – Нисей вскочил с кровати. – С чего я должен проигрывать ему?
- Можно сказать, я заключил с Рицкой пари. Если они победят нас, оба будут свободны.
- Да какого черта, Сей?! Ты со мной не пробовал договориться сначала?!
- Не ори. Я всю ночь не спал, и голова раскалывается, - Сеймей потёр виски.
- Но зачем тебе драться с ними?!
- Как зачем? Я не понимаю тебя, Акаме. Не ты ли мечтал померяться силами с Агацумой? Не ты ли собирался «размазать его по стенке»? Я предоставляю тебе такой шанс, а ты не доволен? Неужели испугался Агацумы?
Нисей молчал. Он не боялся Соби. Соби был болен и слаб, и перспектива сражаться с таким противником не представляла для него интереса. Куда больше его волновал младший Аояги. Именно поэтому он приложил вчера столько усилий, чтобы раз и навсегда убрать Рицку с дороги. Подстраховаться на будущее. Потому что Рицка был сильнейшей жертвой их всех, что Нисею доводилось видеть. И если Сеймей этого ещё не понял, ослеплённый чувством своего ущемленного достоинства, то Нисей, по крайней мере, оставался в здравом уме.
- Знаешь, Сей… - вкрадчиво начал он. – Если ты думаешь, что моя победа над Агацумой, вернёт тебе Рит-тяна, и ты сможешь своими хитрыми уловками вымолить у него прощение, то ты ошибаешься. Твой брат скорее умрёт, чем расстанется с Агацумой.
- С чего ты это взял? У Рицки сейчас просто трудный возраст. Это скоро пройдёт, как пройдут и чувства к Соби.
- О, нет… - Нисей закатил глаза с театральным вздохом, как будто собрался падать в обморок. – Меня окружают одни идиоты! Влюблённые люди так глупы и слепы, что не видят дальше собственного носа!
- О чём ты? – кажется, Сеймей начинал раздражаться, и это вызвало у Нисея ядовитую усмешку.
- Я расскажу тебя, о чём я! – передразнил он. – Знаешь, вчера, когда Рицка вымаливал у меня адрес Агацумы, я тоже заключил с ним кое-какое пари.
Сеймей побледнел, и Нисей, удовлетворённый произведённым эффектом, продолжил:
- Я поставил условие, что если скажу ему, где его ненаглядный, он сам вместе с ненаглядным, разумеется, навсегда уберётся с нашей дороги. Что забудет вообще, что такое битвы, пары, имена и связи. Что пожертвует своим блестящим будущим жертвы, пожертвует своей неутолимой жаждой справедливости только, чтобы увидеть его. И знаешь, что ещё? Если бы я сказал, что эта встреча будет стоить ему жизни, он бы согласился без колебаний. Ты можешь видеть здесь трудный возраст и всё что угодно, продолжая закрывать глаза на очевидные вещи. Но я вижу здесь сильную жертву, готовую жертвовать всем ради своего бойца.
Теперь молчал Сеймей. И Нисей кожей ощущал, как оседает в комнате его боль, тяжёлая и сильная, с горьким привкусом во рту. Это была боль, которую Сеймей уже не мог скрывать, она была в нём, повсюду. Была в его дрогнувших губах и кончиках пальцев, была в его потухшем взгляде и опущенных ушах. Нисей не понимал его чувств. Он никогда не был привязан к кому-либо столь же сильно. И он думал раньше, что в этом с Сеймеем они похожи. Сеймей представлялся ему невозмутимой холодной машиной, всегда знающей своё дело и не тратящей время на глупые эмоции. Сеймей в его представлении ушёл дальше обычных людей со всеми их слабостями, вроде любви, и за это он уважал его. Сейчас же он видел перед собой человека, всего лишь человека, в чём-то ещё ребёнка, с особым, свойственным лишь детям эгоизмом. И у него сразу пропадало привычное желание говорить колкости и подсмеиваться над ним.
Расплата за грехи. Может, она в самом деле существует?
Нисей готов был поверить в это, когда выходил из комнаты, оставляя Сеймея наедине с его наказанием, с чашей его вины, испить которую ему не хватит жизни.

* * *

Рицка сидел на кровати и ел конфеты в разноцветных шуршащих фантиках, а Соби лежал рядом и очень смешно рассказывал, как Кио пытался списать у него на зачёте по всемирной истории искусств. Рицка долго и весело смеялся, а потом сказал:
- Кио ведь тоже считал тебя мёртвым, Соби. Ты обязательно должен сходить к нему. Он просто с ума сойдёт от радости.
- Да. Сходим вместе?
- Угу, - Рицка потянулся за очередной конфетой, а Соби услышав шуршание разворачиваемого фантика, не выдержал:
- Рицка, зубы испортишь.
- А вот и не испорчу! Я уже сто лет конфет не ел! И вообще, зачем тогда накупил столько, да ещё и разных?!
Соби засмеялся и спросил:
- А ты не успокоишься, пока все не попробуешь?
- Ну, разумеется! – Рицка хотел ещё возмутиться, но его прервал телефонный звонок. Новый модный рингтон мобильника Рицки огласил своим резким трезвоном уютную тишину вечерней комнаты. С замирающим сердцем Рицка пошёл за телефоном. Соби молчал. Оба были уверены, что это Сеймей.
И Рицка не удержал вздоха облегчения, когда увидел номер Рицу-сенсея. Потом покосился на Соби. Он ведь так и не придумал, как объяснить всё это ему. Но теперь думать уже не было времени, и Рицка вздохнул ещё раз и снял трубку:
- Да, Рицу-сенсей, - сказал он.
- Сенсей?! – Соби тут же сел на кровати.
- Рицка? – Минами откашлялся. – Я звоню предупредить, что не вернусь и на следующей неделе. Командировка оказалась интереснее, чем я предполагал.
- Ничего. Всё равно я не буду уже сдавать ваш экзамен.
- Это ещё почему?!
- Потому что я больше не участвую в вашей войне. Я пообещал Акаме Нисею, что если он скажет мне, где Сеймей спрятал Соби, я навсегда уйду с их дороги.
- Спрятал Соби? – переспросил Рицу дрогнувшим голосом. – Ты имеешь в виду…
- Да, сенсей. Соби жив. Вы были правы. А Сеймей лгал мне.
- Значит, - сенсей вздохнул. Ему стоило большого труда снова придать своему голосу всегдашнее спокойствие. – Ради Соби-куна ты решил больше не сражаться за восстановление справедливости?
- Да. Именно так.
- А Сеймей что? Он тоже оставит вас в покое?
- Не совсем. Он бросил нам вызов. Завтра мы сражаемся на закате. Сеймей сказал, что если мне удастся победить, он отдаст мне Соби.
Рицу-сенсей усмехнулся.
- Сеймей ничего не понимает. Он не замечает, что Соби-кун уже принадлежит тебе. И, наверняка, он как всегда уверен в своей победе. Ведь он не знает, что я готовил тебя. Что ж, Рицка. Я думаю, эта битва будет во многом очень полезной тебе. Она способствует укреплению вашей с Соби-куном связи. Можно сказать, это будет своего рода экзаменом для тебя. Соби-кун сейчас с тобой? Я хотел бы сказать ему кое-что важное накануне битвы.
- Да, конечно. Я передам ему трубку, - Рицка протянул телефон Соби, который тут же попятился от него с возгласом:
- Нет! Я не хочу с ним говорить!
- Соби, не упрямься! Он хочет сказать тебе что-то важное по поводу завтрашней битвы! Просто выслушай его!
Соби тяжело вздыхает и берёт трубку из рук мальчика.
- И нечего так вздыхать! – пробормотал Рицка.
Он с интересом наблюдал за поведением Соби во время разговора. И сейчас в очередной раз заметил, что при общении с Рицу-сенсеем Соби из уверенного в себе молодого человека без комплексов превращается в обиженного ребёнка. Через несколько минут он снова вернул телефон Рицке, а сам ушёл есть конфеты.
- Рицка! Слушай внимательно, больше повторять не буду, - голос Рицу-сенсея твёрд и холоден, так что Рицка сразу возвращается на землю из своих размышлений о Соби и конфетах. – Если Соби-кун потерял зрение, вам придётся нелегко. На своих занятиях мы с тобой ни разу не рассматривали подобную ситуацию. Нельзя позволить, чтобы слабость такого рода стала преимуществом ваших противников.
Рицка нахмурился. Сенсей объяснял всё кратко и предельно понятно, но чем больше он говорил, тем меньше у Рицки оставалось уверенности в своих силах. Сможет ли он всё сделать правильно? Сможет ли он поступить как должен, когда потребуется?
- Ты всё понял? – спросил, наконец, Рицу.
- Да. Спасибо за полезную информацию, сенсей.
- И ещё. Я хочу, чтобы ты знал, Рицка. Мне очень жаль терять таких воинов в своих рядах, как ты и Соби-кун. Ведь потеря вас, значит победу Сеймея. Но это твой выбор, и я должен уважать его.
- Можно спросить вас кое о чём, сенсей?
- Да, Рицка?
- Как бы вы поступили на моём месте? Выбрали бы вы борьбу за справедливость или Соби?
Какое-то время в трубке не слышно ничего, кроме чьих-то шагов и далёких голосов, а потом Минами Рицу ответил:
- Знаешь, пожалуй, несколько лет назад, когда я был помоложе, я выбрал бы глупую и никому не нужную войну. Я свято верил бы, что совершаю что-то великое во благо всех. Но ведь жертва всегда должна быть за своего бойца, всегда и при любых обстоятельствах. Она жертва, она жертвует ради него всем. Тогда это по-настоящему сильная пара. Самоотдача должна быть с обеих сторон. Сейчас я понимаю это. Поэтому сейчас я выбрал бы Соби. Значит ли это, что ты уже сейчас мудрее меня? Предоставляю тебе самому делать выводы. И не забывай, что я сказал тебе. И береги Соби-куна. Он очень ранимый. Это я тоже только сейчас понял.
И стало трудно дышать. И Рицка вздохнул, но воздуха как будто и не было. Горечь чужих ошибок иногда бывает болезненна как своя собственная. Как бы хотелось, чтобы никто никогда не ошибался, и не жалел потом мучительно о том, чего уже не вернуть.
- Хорошо. Я понял, сенсей, - прошептал Рицка.
А потом он положил трубку, и в комнате стало вдруг очень тихо. И он вернулся в кровать к Соби, который вдруг обнял его крепко-крепко. Его дыхание сбивалось, и Рицка не знал, что сказать.
- Рицка, Рицка, - шептал Соби. – Почему ты мне ничего не сказал обо всём?
Мальчик невесело усмехнулся.
- Что, теперь ты понял, каково быть в шкуре того, кому вечно ничего не говорят?
- Рицка, спасибо тебе. Спасибо. Я в неоплатном долгу перед тобой теперь. За то, что ты выбрал меня… Я даже не думал… Я никогда ни на что подобное не смел надеяться. Рицка…
Рицка запустил пальцы в его мягкие волосы. Они долго молчали, а потом мальчик спросил:
- Что тебе сенсей сказал?
- Ничего интересного, - пробормотал Соби всё тем же обиженным детским тоном.
Рицка улыбнулся и прошептал:
- Соби, прости его.
Соби замер, и, казалось, даже перестал дышать. А Рицка осторожно продолжал:
- Он осознал свою вину перед тобой и глубоко раскаивается. Даже если он ещё не нашёл слов, чтобы выразить это, даже если его гордость не позволяет ему попросить прощения, ты в любом случае постарайся простить его. Тебе ведь тяжело жить с этим. Так отпусти это, Соби.
И Рицка знал, что говорит правильные слова. Но это были тяжёлые слова, оседающие на плечи неподъёмным грузом. Грузом всего того, что он сам ещё не простил. Люди, бесконечно причиняющие друг другу боль. Это будет всегда, это то, что так трудно отпустить. Это то, что давит на сердце и сжимает его, то, что является во сне со слезами на влажных подушках. Бесконечная боль и обида, чужая и своя, ничья и общая.
И когда Рицка уснул в ту ночь, ему снилось, что он бегает по бесконечным тёмным коридорам и лестницам, стучится в холодные комнаты, где всегда открыты окна и повсюду пыль, грязь, паутина. И везде, в каждой из этих комнат, ему говорили, что Соби мёртв. Все знали об этом, но Рицка не верил, и всё бегал и плакал, и звал.
И он проснулся от взволнованного шёпота Соби. И в комнате было темно.
- Рицка, проснись. Это просто кошмар.
И Рицка открывает глаза и чувствует слёзы на своём лице.
- Мне приснилось, что тебя снова нет, - шепчет он в испуге.
Но Соби обнимает его, успокаивает, и он тёплый. И он есть. И, кажется, сколько бы ни было боли и потерь, обид, которых невозможно отпустить и поверить снова, кажется, он сможет вынести всё, просто пока Соби будет обнимать его. Пока Рицка будет слышать, как бьется его сердце. Пока он жив и любит его. И нет ничего, чего они не могли бы сделать, пока они вместе.


 

@темы: творчество, loveless

---

Холодная зима. Глава 6

Глава 6
Освобождение

"You're my obsession
My fetish, my religion
My confusion, my obsession
The one I want tonight
You're my obsession
The question and conclusion
You are, you are, you are
My fetish you are."

Cinema Bizarre “My obsession”

6 месяцев спустя

Говорят, путешествия во времени невозможны. Говорят, что в пространстве существует лишь одна точка, которую принято считать настоящей реальностью. И только в этой точке может находиться человек. А то, что за её пределами, весь остальной мир со всем его многообразием вариантов, может жить лишь в человеческом воображении. Потому что шагнуть за пределы своей точки, своей крохотной клетки, которую ему выделил кто-то высший, человек не может. Все мы чётко разграничиваем свои клетки и чужие, прошлые и будущие. И единственное, что мы можем — это смотреть через прутья, протягивать руки, пытаясь коснуться прошлого или будущего. Но переместиться не можем. Потому что расплата за такой шаг – безумие.
Но иногда бывают дни, когда две клетки стоят друг к другу так близко, что, протянув руку, можно коснуться соседних прутьев. Это особые дни. Дни, когда нам кажется, будто мы попали в прошлое, перенеслись во времени, совершили невозможное.
В комнате было прохладно, и когда Рицка коснулся кончиками пальцев ледяного оконного стекла, по коже побежали мурашки. Но убирать руку не хотелось. Хотелось, чтобы холод завладел телом, проник в каждую клеточку, блокировал нервные окончания, усыпил. Успокоил. Хотелось замёрзнуть как в тот день, до дрожи, и чтобы зубы стучали. И чтобы снова бежать под снегопадом, глотая обжигающе холодный воздух, щекочущий горло. И чтобы волосы намокли от снега и тоже стали холодными, а потом согрелись и высохли в машине от тёплого дыхания Соби. И чтобы снова смеяться как тогда. Лучшее время, беззаботное время. С тобой.
Есть вещи, которые никогда не меняются. И когда глядишь на них, кажется, что и остальное не изменилось. Когда Рицка смотрел на падающий снег из окна своей комнаты, на занесённую улицу и тихий дворик своего дома в свете уличного фонаря, ему казалось, что с того вечера прошло не более пары дней. Но стоило отвернуться или задвинуть шторки, спуститься в гостиную или открыть книгу, как всё тут же возвращалось на свои места. Перемещение во времени действительно невозможно. Как невозможно множество других не менее желаемых вещей. Но от этого нисколько не грустно. К этому привыкаешь.
И Рицка задёрнул шторы и вышел из комнаты, попутно взглянув на часы. Скоро все придут. Сегодня дом Аояги будет полон. Сегодня придут все, кто что-то значит для него. И все они соберутся за одним столом и вспомнят прошлое, пытаясь коснуться прутьев соседней клетки и слегка досадуя из-за того, что руки слишком короткие. И все они будут говорить о Соби или молчать о нём. И все поздравят Рицку с днём рождения, но сделают это тихо и слегка потупив взгляд, потому что в такой день любое поздравление прозвучит слишком громко и вычурно. Потому что это день смерти Соби.
Когда раздался первый звонок в дверь, Рицка уже знал, что это Осаму. Она всегда звонила коротко, нажав на кнопку два раза подряд. Она обещала прийти пораньше, чтобы помочь накрыть на стол для других гостей.
- Ух, ну и холодина, - воскликнула Осаму с порога и улыбнулась, заглядывая Рицке через плечо в гостиную. – Ты один?
- Да, проходи.
И Рицка тоже улыбнулся, глядя на её мокрые и слегка вьющиеся от влаги волосы, на покрасневшие от холода тоненькие пальчики, которые она прятала в карманах коротенького пальтишка, на её смешно торчащие ушки. Он улыбался, а сердце щемило тёплой, надрывной, почти ностальгической тоской по всему тому, что так изменилось теперь. Он даже тосковал немного по своей боли, которая трансформировалась до тёплого воспоминания, всего лишь воспоминания о чём-то, что было так давно, в другой жизни какого-то другого Рицки, а не его самого.
- Сильный снегопад? – спросил он у проходящей на кухню Осаму.
- Ага, - она поставила пакет на стол. – И ветер ещё, так что снег прямо в лицо. Очень неприятно. Я принесла обещанный десерт, - она выложила на стол пару коробок. – Когда все придут?
- В шесть.
- Должны успеть, - она вдруг отвлеклась от содержимого своего пакета и взглянула на Рицку. – Ты как? Нормально себя чувствуешь?
- Вполне.
Она вдруг улыбнулась, но не той улыбкой, которую Рицка привык видеть на её красивом лице. Это была та самая надрывная улыбка – отражение его собственной тоски по чему-то тёплому, далёкому, утерянному.
- Рицка, Рицка, - сказала она тихо. – Иногда я совсем тебя не узнаю.
- Правда? Почему же? – он сел на табурет у стола, посмотрел в окно, где шёл гипнотизирующий его снег.
- Не знаю, - она тоже села, как будто забыв про грядущий ужин, и попыталась поймать взгляд Рицки. – Ты другой какой-то стал.
- Да брось. Все взрослеют. Твоя внешность тоже несколько изменилась.
- Я не о внешности, Рицка. Ты теперь немного напоминаешь мне своего брата, но только немного, наверное, из-за высокого роста. И ты стал таким уверенным. Знаешь, я как будто чувствую это исходящее от тебя спокойствие. Раньше этого не было. Что же так повлияло на тебя, интересно знать? Или кто?
- Да никто, - Рицка улыбался, но глаза его оставались серьёзными. – И хватит уже разбирать меня по косточкам, мне от этого не по себе становится.
- Хорошо. Тогда не будем о серьёзном. Расслабляйся. Тебе сегодня пятнадцать, имеешь право отдохнуть. Я тебя уже поздравляла по телефону, и ты велел ничего не дарить, но… - она снова вернулась к пакету, приклеив к лицу всю ту же беззаботную улыбку. Теперь Рицка знал, что когда она улыбается так, это значит, она пытается скрыть своё огорчение. Он расстроил её своей холодностью, хоть и не хотел. Он знал, что сегодня она ждёт от него чего-то особенного, причём сама даже не знает, чего, и поэтому она надела эту короткую чёрную юбку, хотя Рицка и не думал, что юбка может что-либо изменить в их отношениях. И Осаму тоже это знала, ведь она была не глупой, но всё равно надела, потому что надеялась и сама пугалась и стеснялась своей надежды, что делало её очень милой в глазах Рицки. Но не больше. А Осаму хотела большего. Хотела быть не просто милой, а нравиться ему, и улыбалась потому, что это нравилось ему, даже если несколько секунд назад он неосознанно причинил ей боль.
- Вот, - Осаму протянула ему конверт из плотной жёлтой бумаги. – Это не подарок, но нечто вроде того. Просто на память. Я отобрала свои лучшие снимки за последние несколько месяцев. На каждом из них подписи, мои комментарии и даты. Раньше ты любил такие вещи. Вот я и подумала…
Рицка взял конверт из её чуть подрагивающей руки. Ему было очень приятно и в то же время как-то неловко, потому что он не знал, чем теперь можно отблагодарить её. А отблагодарить нужно. Она так старается. Может, у неё скоро получится. Может, те трогательные чувства, что она вызывает в нём, однажды станут немного похожи на то, что он уже чувствовал однажды.
Времени рассмотреть фотографии у Рицки не было, и он с сожалением отложил конверт на потом.
Первыми пришли Юйко и Яёй и тоже помогли им немного. Рицка рад был их приходу, с ними он сразу почувствовал себя свободнее, потому что оставаться наедине с Осаму после того вечера, когда она почти призналась ему в любви, было по-прежнему тяжело. Рицка никогда не любил натянутость в отношениях и всячески старался избегать её. Он знал, что напряжение между людьми очень часто может перерасти во что-то большее, во что-то, от чего он старался держаться в стороне.
Когда всё уже было готово, в дверь позвонили Шинономе-сенсей и Кио, которые то ли встретились по дороге, то ли пришли вместе, в любом случае, их несколько встрёпанный вид показался Рицке странным. Вместо подарка, который Рицка запретил дарить, Кио принёс картину Соби, упакованную и перетянутую верёвкой. И снова поток смешанных чувств растревожил сердце Рицки. Ему хотелось развернуть картину, погрузиться в эти образы, вдохнуть запах краски, который стал для него теперь запахом прошлого. Ему казалось, что всё это было с ним так давно. Рицу-сенсей сказал ему однажды, что в молодости один год равен десяти годам в старости. Наверное, он был прав. Рицу-сенсей очень часто бывал прав. И часто, слушаясь его советов, Рицка был благодарен ему, и в то же время вся его сущность противилась этому.
Больше Рицка никого не ждал сегодня. Он даже не думал, что Сеймей появится дома этим вечером. Он вообще не думал о сегодняшнем вечере. Не мог и не хотел. Это была всего лишь привычная обязанность, каких много. Один вечер рождения и смерти последней надежды, и снова всё пойдёт своим чередом. Так скорее бы он уже закончился.
Когда все собрались за столом, мобильник у Рицки в кармане запиликал каким-то новым модным рингтоном, к которому мальчик ещё не успел привыкнуть, и сначала даже не понял, что это ему звонят. На дисплее высветилось имя Рицу-сенсея, и Рицка, поспешно извинившись, вышел из комнаты.
- У тебя так шумно, я помешал? – спросил Минами.
- Просто друзья пришли, - Рицка прильнул к окну.
- Ах да. День рождения. Я только хотел сообщить, что завтрашнее занятие отменяется. У меня командировка.
- А помнится, вы говорили, что завязали с командировками и ведёте сидячий образ жизни, - Рицка усмехнулся. Почему-то ему хотелось сейчас поговорить с ним, а не с друзьями.
- Всё-то ты помнишь. Ладно, уличил. Доволен?
Рицка засмеялся. У Рицу явно было хорошее настроение, иначе он не говорил бы с ним таким шутливым тоном. Этот тон Рицка у него совсем недавно заметил. Иногда он даже замечал, что они говорят, как обыкновенные друзья, на равных. А не так давно Рицу-сенсей заявил за чашкой чая: «Общаясь с тобой, я вдруг резко подобрел, Рицка. Не нравится мне всё это. Такое ощущение, что это ты учишь меня, а не наоборот».
- Когда вернётесь?
- На следующей неделе. А ты не расслабляйся. Учи, что я тебе задал. И хорошо учи. Приеду – устрою тебе экзамен.
- Экзамен? Вы же говорили, что проэкзаменуете меня весной?
- Планы изменились. Ты слишком способный, чтобы возиться с тобой до весны. Мы только зря тратим время и топчемся на месте. Пора тебе проявить свою силу, Рицка.
- Хорошо. Я постараюсь оправдать ваши ожидания.
- Ты не постараешься, а оправдаешь. Понял?
- Да, - Рицка снова заулыбался. И почувствовал вдруг, что этот холодный человек, с которым он проводил долгие осенние вечера, улыбается тоже.
- Ну и конечно, чуть не забыл. С днём рождения, Рицка.
Знакомый трепет в груди стал отзвуком этих слов. Рицка не ожидал, что Рицу-сенсей подобрел настолько, чтобы поздравить его с днём рождения.
- Спасибо. За всё, - сказал он. – И за то, что помогаете мне.
- Не надо благодарить, Рицка. Я ведь уже говорил тебе, что все люди эгоистичны. А мы с тобой эгоистичны особенно, потому что оба жертвы. И помогал я тебе только ради себя. Знаешь ли, даже у меня есть совесть, которая мучает меня по ночам. Поэтому, возможно, я затеял всё это, чтобы искупить свою вину перед Соби-куном.
- За то, что отдали его Сеймею?
- Да. Знал бы, ни за что не отдал. Лучше бы ты владел им, Рицка.
- В таком случае, не так уж вы и эгоистичны, как говорите. Раз вы желали Соби добра, значит, любили его.
- Хватит отыскивать во мне хорошие стороны. От этого я чувствую себя сентиментальным стариком со слезящимися глазами.
- Вы не старик.
- Вот и отлично. Потому что, будь так, я бы бросил преподавание, ибо чувствовал бы себя слабее тебя. А учитель должен быть сильнее ученика.
- Значит, как только вы почувствуете себя слабее, наши занятия прекратятся?
- Конечно. И именно поэтому твой экзамен переносится на следующую неделю.
- Хотите поскорее закончить? Но ведь не может быть, чтобы я уже стал сильнее вас.
- Разумеется, нет. Но станешь, если прекратишь болтать попусту и устраивать посиделки с друзьями. И вообще, я сегодня уже и так наговорил тебе много лишнего. До встречи.
Они попрощались, и Рицка снова убрал телефон в карман джинсов, и улыбка, вызванная словами Рицу-сенсея, растаяла на губах. И он смотрел во двор и на снег, искрящийся в луче фонаря. И он знал, что ему нужно возвращаться к друзьям. Они ждут его. Но теперь было слишком много ответов, которых не было раньше. И эти ответы останавливали его. Теперь он, наконец избавился от этого непонятного ощущения неопределённости, которая всегда появлялась в нём при общении с друзьями. Раньше он не понимал этого своего состояния, а теперь осознал, насколько всё было просто. Просто до боли. Просто они жили в разных мирах. Только и всего. И как бы Рицка ни хотел присоединиться к их миру спокойной будничной жизни обычных людей с обычными проблемами и заботами, он не мог этого сделать. И уже давно прекратил все попытки. Потому что сам он был частью иного мира с холодным голосом Рицу-сенсея и его холодными руками, с запахом зелёного чая в фарфоровых маленьких чашках, с тишиной его полутёмной комнаты и шелестом перелистываемых книжных страниц. С бойцами и жертвами, с именами и заклинаниями, с приказами и битвами, цепями и оковами. Это был его мир, и Рицка наконец-то свыкся с ним и принимал его таким, какой он есть. Ему даже казалось, что он полюбил его.

* * *

Рицка не ждал ничего хорошего от этого вечера, и вскоре ему предстояло убедиться, что интуиция снова не подвела его. Как только последние гости скрылись за дверью, оставив Рицке прощальные пожелания и пустоту в сердце, вернулся Сеймей в прескверном настроении, а вместе с ним Нисей, от которого несло алкоголем и сигаретами. Нисей вёл себя развязно и кажется, тоже был зол.
Осаму, как всегда оставшаяся помочь Рицке с уборкой, растерялась и постоянно поглядывала на мальчика, ища у него поддержки.
- О, Сеймей, они так похожи! – протянул Нисей, заглядывая на кухню и повиснув на дверном косяке. – Эта девчонка случайно не его боец?
- Замолчи, идиот! – не выдержал Сеймей. – Поднимайся в мою комнату, быстро!
Когда Нисей ушёл, Рицка приготовился объяснять Осаму, что значит «боец», и почему вообще ей пришлось стать свидетельницей этой малоприятной сцены, но Осаму ничего не спросила. Она, ничего не говоря, вытерла последнюю тарелку и хотела поставить её на подставку, но рука соскользнула. Рицка вздрогнул. Он давно не слышал звука бьющейся посуды. С тех пор как Сеймей положил маму в клинику, в их доме было тихо.
Осаму тихонько охнула и склонилась над осколками, бормоча какие-то ненужные извинения. Она была так расстроена, что казалось, сейчас заплачет. Снова он виноват. Снова люди страдают по его вине. Как бы сильно он ни любил их, он не может сделать так, чтобы они никогда не знали боли.
- Я помогу, - сказал Рицка, тоже присев на пол. – Осторожно, не поранься, они острые.
И осколки уже были собраны, а они всё сидели на полу, и Рицка слушал сбивчивое дыхание Осаму. Он знал, что своей близостью заставляет её нервничать. Но это не вызывало в нём чувства вины. И он не понимал, почему продолжает смотреть на глубокий вырез её бледно-голубой блузки, если всё равно не чувствует того, на что Осаму надеется. Или чувствует? Что он вообще чувствует? Ему определённо нравится, когда Осаму рядом, несмотря на это напряжение, а скорее даже благодаря ему. Ему нравится слушать её частое дыхание, ловить смущённый румянец на её щеках, её робкую улыбку. Всего этого он не знал в ней раньше, когда они были только друзьями. Он многих мелочей тогда не знал, а сейчас мог распознать любое изменение её настроения. И это ему тоже нравилось.
- Рицка, не смотри так, - прошептала она.
- Как? – Рицка улыбнулся её трогательному смущению. Ему нравилось чувствовать свою силу перед ней и её хрупкость. Нравились её ушки, которых так и хотелось коснуться. Всё в ней нравилось.
- Пристально.
- Хорошо, не буду, - сказал Рицка и тут же отвернулся, собираясь подняться с пола. Его и самого уже начинала нервировать эта неловкая ситуация, как вдруг Осаму схватила его за рукав и потянула к себе. В её огромных глазах застыло отчаяние. Оно потрясало до глубины души.
- Нет! – воскликнула она громким шёпотом. – Посмотри ещё немного! Не уходи!
Сердце упало. Холодно. Не надо. В висках стучало почти забытое волнение, а мысли приятно путались. Может, ему в самом деле стоит попробовать? Начать нормальную жизнь. Забыть, наконец, его прикосновения. Те отношения, что были у них с Соби, вели в никуда, и в будущем не могли оставить после себя ничего, кроме пустоты и сожаления обо всём, что не сбылось. А Осаму могла подарить ему будущее. И это будущее было бы полным до краёв сияющим светом, искупающим грехи, дарующим избавление. А Рицка так хотел его, этого избавления.
Осаму тянулась к его губам, и в это короткое мгновение время снова остановилось для Рицки. Вселенские часы замедлили свой ход. И ему действительно хотелось прижимать её к себе, тёплую, живую, такую милую, целовать её, забывать. Но изнутри против его воли поднималась что-то холодное. Оно проникало в самое сердце и разливалась там, и застывало, превращая ещё бьющееся сердце в бесполезный кусок льда. И это холодное нечто не растопить было ничем, и тепло Осаму, тепло её чистой и наивной первой любви не могло уже согреть его. Потому что он ещё помнил. Помнил, какими горячими были пальцы Соби, какими обжигающими поцелуи, даже если Соби просто слегка прикасался к его губам. Помнил его сильные руки, его смех и волнующий тембр его голоса. И его взгляд, вынимающий душу и играющий с ней, касаясь неведомых струн, и заставляющий их звучать долгой и прекрасной мелодией отчаянного запретного чувства.
И это больше не повторится. Ни с кем. Его призрак тенью стоит за спиной Рицки. Он не пускает. Это его наваждение, его отчаяние, его погибель, его крест.
Мы обречены причинять боль своим любимым.
- Прости, - Рицка отвернулся, чтобы не видеть острые иглы её боли, неумолимо впивающиеся в него вместе с ощущением очередной вечной и бесконечной вины. – Я не могу.
Она вздохнула. И Рицка, хоть и не смотрел на неё, ясно представил, как потух её взгляд. Прости.
- Ничего. Я понимаю, - она встала, отряхнула юбку, и Рицка поднялся вслед за ней. И снова неловкость, к которой теперь примешивалась ещё и вина. И Рицка не знал, куда девать руки и куда смотреть, и ему так хотелось извиниться перед ней, сделать для неё хоть что-нибудь, что он даже готов был помочь ей отряхивать юбку.
- И не надо извиняться. Ты ничего плохого не сделал. Быть может, будь я твоим бойцом, ты любил бы меня чуточку больше.
- Что? Ты… Знаешь? – Рицка побледнел, отступил на шаг.
Осаму попыталась улыбнуться, но только растянула губы в жалком подобии той безмятежной улыбки, которую Рицка так любил, и от которой теперь осталась лишь тень.
- Конечно, знаю. Это вполне естественно – хотеть знать всё о человеке, которого любишь.
Ещё шаг назад. Не надо. Не надо всех этих слов. Они причиняют теперь только боль.
- Он был твоим бойцом, я это тоже знаю. И хоть я и мало что понимаю в этом, одно могу сказать точно. Он гордился бы тобой. Ты умеешь хранить верность, - слёзы блеснули в её глазах, и она поспешила сморгнуть их и спрятать боль за улыбкой, на этот раз вполне искренней.
- Осаму…
- И не смотри на меня с такой жалостью. Я девушка, и у меня есть гордость. Ещё раз с днём рождения. Можешь не провожать меня.
Она ушла, а Рицка ещё долго сидел за кухонным столом и слушал, как из незакрытого крана капает вода. Потом этот звук начал выводить его из себя, и Рицка встал, плотно закрутил вентиль, вздохнул. Он так устал сегодня. Какой длинный вечер. А снег всё идёт.
Взгляд невольно упал на лежащий на подоконнике конверт из жёлтой бумаги. Ну конечно. Он ведь бросил его туда, чтобы не мешал на столе и так и забыл посмотреть фотографии. Была ещё картина, которую принёс Кио, но она лежала в его комнате, а путь туда показался Рицке неимоверно далёким.
Рицка взял конверт и снова уселся за стол, приготовившись немного отдохнуть. Судя по толщине конверта, фотографий там было около тридцати, а если ещё и читать приписки Осаму, удовольствие может растянуться. У неё всегда были не только красивые снимки, но и интересные комментарии к ним.
Рицка не спеша распечатал конверт, стараясь не порвать край, осторожно вынул свежераспечатанные фотографии, ещё хранящие запах краски и фотобумаги. Взглянул на первый снимок, побледнел, губы дрогнули, и вся стопка вдруг выпала из рук, рассыпавшись по столу со звуком рухнувшего карточного домика. Появилась неожиданная слабость во всём теле, так что руки безвольно упали на колени, и если бы Рицка не сидел, он непременно не выдержал бы и опустился на пол. Кончики пальцев снова покалывало, в ушах шумело, тошнота комом застряла в горле. Рицка зажмурился, потому что боялся потерять сознание, но когда он снова открыл глаза, на фотографии по-прежнему был Соби. Его фигура застыла среди других, проходящих мимо на фоне осенних увядающих деревьев и асфальтированной узенькой улочки.
Рицка приказал себе успокоиться. Такое ведь уже было много раз. Очередной похожий на Соби человек. Нужно только присмотреться повнимательнее, и сразу найдётся множество отличий. И Рицка смотрел, впивался взглядом, и чем дольше он вглядывался в эту фигуру, тем больше он находил сходства с Соби, тем больнее кололи крошечные иголочки, в которые превратились его нервные окончания. И когда Рицке удалось разглядеть бинты на шее, сомнений не осталось. Это Соби. Соби.
Разум отказался работать, когда порвалась его последняя зацепка – дата фотографии. Четырнадцатое октября этого года. И Осаму говорила, что собрала лучшие снимки за последние несколько месяцев. В левом уголке фотографии было что-то написано её аккуратными убористыми иероглифами.
«Знаешь, Рицка, мне всегда казалось, что ты ищешь что-то. Ты из тех, кто постоянно задаёт вопросы. Вопросы себе, окружающим, всему миру. И ты всегда получаешь на них ответы, потому что тот, кто ищет, обязательно находит. Я не знаю, то ли это, что ты так стремишься отыскать, но если всё-таки то, надеюсь, ты скажешь хотя бы «спасибо», когда вспомнишь об этом. Потому что я сделала это для тебя, Рицка. Потому что желаю тебе только счастья.
Комидзука Осаму».
Когда Рицка выбегал из кухни, снег за окнами по-прежнему падал, а осколки разбитой тарелки так и лежали на полу, поблёскивая острыми краями в свете лампы.

* * *

В мире не так много вещей, которые столь же мучительны, как невозможность вспомнить что-либо. Возникает ощущение, что в этих утерянных воспоминаниях как раз и заключается самая важная часть твоей жизни, а всё, что есть сейчас перед тобой – лишь жалкое подобие того, что ты забыл. И можно сколько угодно цепляться за всплывающие в сознании образы, но они всё равно не дадут полноты и цельности картины, той гармонии, к которой Соби так стремился всегда. И чем сильнее это стремление поймать, тем мучительнее бывает сознавать потом своё бессилие, когда образы расплываются, ускользают, оставляя после себя мир отчаянной, чёрной и всепоглощающей пустоты, так что иногда Соби казалось, будто он стоит на берегу необитаемого острова и смотрит, как где-то на горизонте проплывает мимо корабль – его последняя надежда.
В последнее время Соби всё сильнее мучился от этих то появляющихся, то исчезающих на горизонте образов-воспоминаний, поразительно реальных снов и видений наяву. После того, как выпал снег, что-то изменилось в статичном, застывшем и пустом мире маленькой квартирки Соби на восемнадцатом этаже. Когда несколько дней назад он как обычно открыл окно, чтобы покурить, ветер был особенно сильный, порывами врывающийся в комнату, моментально выстужая её. Но Соби любил холод, ему нравилось ощущать, как леденеют пальцы и запястья, как замедляет свой бег кровь. Ветер свистел в ушах, обжигал кожу, ветер был повсюду. Это особый ветер – ветер высоты. Высота, расстилающийся внизу городок, свистящий ветер в кабинке чёртового колеса – цепочка ассоциаций-образов выстраивалась в его сознании, и Соби замирал, и сигарета затухала в его холодных пальцах, потому что он сам переносился из своей комнатки в тесную кабинку с прозрачными стёклами, с гладкими выкрашенными скамейками, и слышал рядом чистый детский смех.
А вчера он вдруг обнаружил проколы в собственных ушах. Он лежал на кровати и, не думая ни о чём, теребил мочку уха, пока не обратил внимания, что поверхность мочки неровная. Массируя её, Соби чувствовал под пальцами что-то наподобие твёрдого шарика, вроде маленькой бусины. Тогда Соби нашёл иголку и тупой стороной продел её в прокол на коже. И почему-то он нисколько не удивился этому, и когда его пальцы встретили конец иголки с внутренней стороны мочки, ощущение дежа-вю оказалось настолько сильно, что в сознании сразу всплыл образ серёжки-гвоздика в форме синей бабочки. Когда он успел проколоть уши, Соби не помнил. И как только начинал думать об этом, тут же натыкался на глухую стену и уже ничего не мог поделать, кроме как ждать, что однажды сможет вспомнить больше. Он уже привык ждать. Он ко всему быстро привыкал.
Он шёл по тихой улице, слушая, как свистит ветер, ощущал тающие хлопья снега на коже и докуривал последнюю сигарету. Был уже поздний вечер, и Соби направлялся в круглосуточный магазин, как и каждую неделю с тех пор, как Сеймей снова вернул ему ключи. С того же момента Сеймей приказал не выходить на улицу раньше одиннадцати вечера. Он сказал тогда: «Всё равно ты слепой, так не всё ли равно, выйдешь ли ты ночью или днём?» И, конечно, Сеймей был прав, разницы никакой не было. Сеймей всегда был прав. Вот только всякое упоминание об этом физическом изъяне было так болезненно для Соби, что слова Сеймея ещё много раз всплывали в его памяти, растравляя незаживающую рану. Это было единственным, что ещё болело в нём.
Улица, несмотря на поздний час, была полна людскими возгласами, шумом проезжающих машин, шелестом шагов прохожих. Каждый звук был теперь для Соби необычайно громок и резок, его обострённый слух выхватывал каждый крик и каждый шёпот, каждый смех. Иногда Соби казалось, будто он слышит всё.
- Сфоткай меня здесь, Мияги-кун! – раздаётся высокий девчоночий голос с интонациями неприкрытого кокетства.
- Здесь? – хрипловатый голос весёлого и, возможно, нетрезвого подростка.
- Да. Вот так! – звонкий заливистый смех.
Щелчок фотоаппарата, ещё один. И Соби замедляет шаг и останавливается посреди улицы, а в его сознании рождается целая серия таких щелчков и вспышек, а вместе с ними голос того мальчишки из снов: «Соби! Встань вот здесь, я тебя сфоткаю!»
И Соби зажмурился, как будто от сильной боли, и уже не слышал ничего вокруг, сосредоточившись только на этом образе, из последних отчаянных сил стараясь сплести из обрывков воспоминаний цельную нить.
...Соби, я потом распечатаю фотки. Ты только не выбрасывай их...
…Без фоток я всё забуду. Сначала фотки, а потом всё остальное…
… Это странно, что на фотках только ты. Что за коллекция такая...
… Соби! Отстань от моего хвоста...
Рицка. Откуда он знает это имя? От Сеймея? Первый раз он точно слышал его от Сеймея, а потом…
Виски пронзила острая боль, голова закружилась, и Соби едва удержался на ногах. Сигарета выпала из пальцев и зашипев, потухла в снегу. Больше Соби уже ничего не мог вспомнить. Далёкий корабль его надежды снова проплыл мимо.
Он обещал Сеймею, что как только вспомнит что-либо, сразу сообщит об этом. Это был приказ. То, что нельзя нарушить. Тогда почему он до сих пор не рассказал? Ведь то, что происходило с ним, было по меньшей мере странным, но Соби казалось, что этими откровениями он снова разозлит свою жертву. Интуитивно он чувствовал, что Сеймею не понравится это, возможно, он даже накажет его, хотя Соби и сам не понимал, в чём успел провиниться. И эти навязчивые воспоминания, которых он и желал и боялся одновременно, сразу становились чем-то постыдным. Они словно бы тоже были его физическим недостатком, таким же, как окончательная потеря зрения, недостатком, который мучает постоянно, за который стыдно и больно.
И если он скажет Сеймею, тот наверняка сочтёт его совсем бесполезным и бросит. И так почти бросил. А если Сеймей вообще перестанет приходить и звонить, его пустая одинокая жизнь утратит свой последний смысл. Или уже утратила?
Сеймей ведь уже нашёл себе другого. Его звали Нисей, и Соби никогда не видел его, знал только, что тот невысокого роста, хотя Соби и казалось, что они встречались раньше, и имя его было знакомым.
Нисей был сильнее его. Соби осознавал, что, утратив зрение, он лишился важнейшего боевого преимущества, и теперь уже не был так уверен в своих силах, как раньше. Теперь ему казалось, что не было бы ничего удивительного, если бы этот Нисей победил его, а Сеймей, в свою очередь, не уставал напоминать ему об этом, хотя Соби и казалось, что убедить он пытается прежде всего себя самого.
Порыв ледяного ветра снова привёл Соби в чувство, и он вспомнил, что так и стоит посреди улицы, «высматривая» в себе очередные изъяны. Головокружение прошло, а боль отпустила, и Соби мог бы снова попытаться вернуться к воспоминаниям о фотографиях и мальчике по имени Рицка. Ведь Рицка? Кажется, он снова забыл. Но такие вспышки сознания, как несколько минут назад, случались нечасто, и только во время них появлялась возможность вспомнить хоть что-нибудь. Сейчас бесполезно. Бесполезно. Он снова бесполезен. Никчёмный. Никудышный боец. Не удивительно, если Сеймей бросит его.
Сеймей был первым, кого Соби вспомнил, когда очнулся в больнице. Он услышал тогда его голос, и этот голос в памяти сразу накладывался на образ Сеймея, который всегда был смыслом жизни, вечной силой, довлеющей над ним, повелевающей им. Какой-то знакомый врач, к которому Сеймей привёл его на осмотр, сказал, что ему будет сложнее восстановить пробелы в памяти, чем обычному зрячему человеку. Потому что Соби мыслил образами, зрение было центром его мира, и оно, несомненно, помогло бы ему со временем восстановить утраченное, если бы он снова ходил каждый день по знакомым местам. Но теперь в его мире темно. И Сеймей сказал тогда с колкой досадой, когда они уходили от врача: «Ну вот, только зря провозился с тобой. Столько сил вложил, и всё впустую».
Прости, Сеймей. Я так виноват. Ты ведь поэтому запер меня здесь, оторвав от мира? Прости.
В мире не так много вещей, которые были бы столь же мучительны, как невозможность искупить свою вину.
И Соби казалось в тот момент, что он заслужил любое наказание. А впрочем, он и так уже был наказан. Наказан сполна.

* * *

И бывают дни, когда время ломается, искажается, замедляется. И тогда тяжёлые замки открываются сами по себе, и двери клеток распахиваются настежь, и можно бежать, пока воздух в лёгких не закончится, падать и снова бежать, потому что надо успеть. Во что бы то ни стало, пока временные границы не сомкнулись снова, ценой жизни, но надо успеть.
И это было единственное, что Рицка знал, единственное, о чём думал, когда бежал в прихожую, сжимая в руках фотографию Осаму. Он не думал уже ни о самой фотографии, ни о Соби, ни о том, что Соби был… жив? Эти мысли как будто уже не умещались у него в голове. А голова была такой тяжёлой, как будто Рицка провёл без сна несколько суток. Он не думал, но взгляд, ставший вдруг цепким как никогда, отмечал все окружающие детали, которые в обычном состоянии Рицка ни за что не заметил бы.
На часах было около одиннадцати, и Рицка вдруг обратил внимание, как медленно ползёт секундная стрелка, и что она не однородного чёрного цвета, а чуть красная на конце. А серебристая дверная ручка отливает зелёным. А у вазы с цветами слегка отбит край, но раньше этого не было видно из-за листьев цветов, которые мама ставила в вазу каждые три дня.
А на полу под дверью сидит Нисей. И Рицка с трудом узнал его, но не потому, что Нисей изменился внешне, а потому, что что-то изменилось внутри самого Рицки, и теперь ему всё казалось другим, ослепительно ярким.
Нисей сидел, уткнувшись лицом в колени, и Рицке сначала показалось, что он плачет. Потом он вспомнил, что Нисей был пьян. И ему хотелось как-то окликнуть его, но Рицка только стоял и смотрел на сидящего на полу Нисея, как на дополнение всеобщей сюрреалистической картины.
А потом Нисей поднял голову, и Рицка окончательно убедился, что он не плачет, потому что взгляд Нисея горел таким яростным огнём бессильной злобы, что невольно захотелось сделать шаг назад. Но Рицка остался стоять на месте и выдержал этот взгляд. А Нисей вдруг заулыбался, даже оскалился, и поднялся на ноги.
- Куда спешишь, Рит-тян?
- Не твоё дело. И где Сеймей, почему ты сидишь здесь один?
- Он прогнал меня, - Нисей изобразил печальный вздох. А Рицка впервые подумал, что своими театральными ужимками Нисей лишь пытается скрыть настоящие чувства. На самом деле он бы ни за что не признал свою боль от того, что Сеймей в очередной раз проявил безразличие к нему. – У тебя такой жестокий брат, Рит-тян. Закрылся в комнате, меня не пускает. Может, хоть ты повеселишь меня?
- Лучше уйди с дороги, Нисей.
- Торопишься? Куда это ты на ночь глядя? Любимый старший братик будет волноваться. О, а что это такое интересное я вижу у тебя в руке?
Рицка сжал фотографию, так что она смялась по краям, и завёл руку за спину.
- Ну-ка, ну-ка! Что это ты там прячешь, Рит-тян? – Нисей пьяно хихикнул. Даже в нескольких шагах от него Рицка чувствовал сильный запах дешёвого алкоголя. Он отступил назад, готовясь к бегству, готовясь защищать фото любой ценой.
Но Нисей, несмотря на своё состояние, оказался необычайно быстр. Судя по всему, он не был настроен играть в догонялки и предпочитал действовать решительно и сразу, прыгнув на Рицку и повалив его на пол.
Рицка только охнул, больно ударившись завёрнутой за спину рукой. Нисей был сильнее, и сколько бы они ни катались по полу, Рицка всё равно сдастся первым. Он знал это, так же как знал и то, что мог бы закричать, позвать Сеймея, который был всего этажом выше. Но кричать было нельзя. Нельзя, чтобы Сеймей узнал обо всём. Потому что, если это случится…. Рицка не знал, что будет, если это случится. Знал только, что тогда всё закончится. Навсегда.
Когда, наконец, измятая, с оторванным уголком фотография оказалась в руках Нисея, Рицка уже окончательно потерял силы к сопротивлению и лежал, раскинув руки и тяжело дыша. Он так устал сегодня, что на какой-то миг снова стало всё равно. Снова вернулось привычное равнодушие.
- Ох… - Нисей сделал короткий вдох, прищурился и поднёс снимок поближе к глазам, перевернул, прочёл дату. – Откуда это у тебя?
- Да какая разница?! Может, ты уже слезешь с меня?!
Нисей даже ухом не повёл и вставать, похоже, не собирался. Он вдруг рассмеялся и ещё долго не мог остановиться, размахивая фотографией в воздухе.
- Ну Сеймей и попал! – хохотал он. – А ведь я предупреждал!
- О чём ты? – прошептал Рицка. Мысли снова спутались в тугой колючий клубок. Люстра светила в глаза, комната плыла перед ним, а Нисей, навалившийся сверху, мешал сделать нормальный глубокий вдох.
Нисей отсмеялся, и тут же стал серьёзен. Он вдруг отбросил фото в сторону и вцепился обеими руками Рицке в горло. Его пальцы были сильными и холодными, и надави он чуть сильнее, Рицка бы точно задохнулся, а пока только закашлялся.
- Ты хоть знаешь, как я ненавижу тебя, Рит-тян?! – шипел Нисей в самое ухо. – Уверен, ты даже представить этого не можешь, чёртов святоша. И тебя, и этого Агацуму. Обоих ненавижу.
- Пусти, - выдохнул Рицка. Глаза слезились, пересохшие губы отчаянно хватали воздух.
- Я бы так хотел убить вас обоих…
Глаза Рицки широко распахнулись.
- Соби…. Соби правда жив? – он думал только, что если Нисей его сейчас задушит, он умрёт спокойно, если получит ответ на свой вопрос.
- А ты ещё сам не понял этого, тупица?! Такое ощущение, что это ты ослеп, а не он, - руки Нисея чуть разжались, позволяя Рицке вдохнуть спасительный воздух. – Жив, почти здоров. Только память слегка подводит. Видать, сильно башкой стукнулся тогда в машине. Так сильно, что о тебе вообще понятия не имеет. И живёт себе спокойненько. Ну, ещё ослеп малость. Но это так, пустяки. Всё пустяки, пока он ещё жив. Какая жалость, что он не сдох тогда. Он до сих пор стоит на моём пути. Так же, как и ты.
- Где… он? – шепчет Рицка. Комната плывёт, стены нагромождаются одна на другую, а потолок то уходит в сторону, то словно опускается на него, неумолимо опускается, чтобы раздавить, уничтожить.
- Хочешь знать? – Нисей хихикает. – Конечно, хочешь. Бежать к нему, увидеть его. В это сложно поверить, да? Ты ведь хочешь?
И снова слёзы, только на этот раз от другой боли, почти забытой, и снова рвущей, терзающей, невыносимой. Такой сильной, что невольно начинаешь молиться, только чтобы всё кончилось поскорее.
- Я знаю его адрес. Я могу сказать тебе его. Но это будет стоить тебе кое-чего. Согласен на любое условие, Рит-тян?
- Да… Да.
Нисей ухмыляется, довольный победой.
- Тогда тебе придётся убрать Агацуму с моего пути. И самому исчезнуть. Признаюсь, мне уже порядком поднадоела эта ситуация с двумя бойцами. Надоело, что чуть что, Сеймей бежит к этому ублюдку. А если не к нему, так к тебе. «Ути-пути, мой маленький сладенький Рицка»! – передразнил Нисей Сеймея хриплым, звенящим на высоких нотах голосом. – Бесит! Я мечтаю только, чтобы вас обоих не было. Только вы ещё стоите у меня на пути. А потому укради у Сеймея Агацуму. Забери себе эту марионетку, и проваливайте, чтобы я больше никогда вас не видел. Сможешь? – его глаза сверкнули, и тут же, не дожидаясь ответа, он продолжил. – Это не так просто, как тебе может показаться, Рит-тян. Потому что я – это зло. И твой братик тоже зло. Самое чистое, аристократическое зло с голубой долбаной кровью. А ты святоша. Настолько правильный, что аж тошнит. И ты так просто не сдашься, я ведь знаю. Ты захочешь помешать, остановить. Правда ведь? А ради Агацумы тебе придётся уйти в сторону раз и навсегда. Засунуть свою жажду справедливости куда подальше. Короче, убраться с нашей дороги, понял?
- Да.
- Да?! И ты пойдёшь на это? Зло будет торжествовать в нашем с Сеймеем лице, мы будем, так сказать, бить и грабить, а ты просто уйдёшь? И будут гибнуть невинные люди, но ты уже ничего не сможешь с этим сделать, даже если станешь в десятки раз сильнее нас. Ты не сможешь остановить зло, потому что выбрал Агацуму. Тебя действительно устраивает такой вариант?
- Да! Да! – тихонько вскрикнул Рицка, и слёзы снова застилали ему глаза. Да, согласен. Да, на всё. Только покажите мне его. Только позвольте взглянуть на него ещё хоть раз. Пожалуйста.
- Отлично, - Нисей слез с мальчика и потянулся за брошеной фотографией. – Сеймей ещё спасибо мне потом скажет, что я убрал таких серьёзных противников с его дороги. Хотя делал я это исключительно для себя. Мы так похожи с твоим братом. Два эгоистичных подонка. В любом случае, мне терять уже нечего.
Он что-то накарябал на обратной стороне фотографии и протянул её Рицке. Адрес. Адрес, по которому живёт Соби.
- Смотри, Рит-тян, если забудешь, о чём мы тут с тобой договорились, и сунешь нос не в своё дело, я уже не стану щадить тебя и просто придушу.
- Я не забуду.
- Вот и правильно. Будь умницей.
Рицка с трудом поднялся на нетвёрдые ноги. Голова тут же закружилась, и Рицка снова чуть не упал.
- Эй, ты поосторожнее. А то и до Агацумы не добежишь, сдохнешь где-нибудь в пути! Мы так не договаривались!
Рицка сделал пару глубоких вдохов, прикрыв глаза, и когда он снова открыл их, комната больше не расплывалась.
- Если Сеймей хватится меня, не говори ничего, - сказал он, направляясь к двери, обуваясь, натягивая неожиданно тяжёлую куртку.
- Конечно. Я ещё не совсем рехнулся, чтобы себя же продавать. И ещё.
Рицка обернулся.
- Считай, что я вернул тебе должок, - сказал Нисей. – Тогда ты перевязал мои раны, а я даже не сказал «спасибо». Ведь так, кажется, делают все порядочные люди? – он усмехнулся. – Когда найдёшь Агацуму и свалишь с ним далеко и надолго, не забудь прислать открытку с благодарностью. Мне этого будет вполне достаточно. Я не жадный, знаешь ли.
Рицка ничего не сказал в ответ и выбежал в ледяную ночь, такую же снежную и тёмную как в тот день, год назад. Только в эту ночь он вдруг увидел на небе звёзды.

* * *

Такси неслось по дорогам ночного города, и Рицка провожал взглядом тысячи огней, горящих в окнах. Он по-прежнему не мог ни о чём думать, хотя езда в машине и успокоила его немного. Он только смотрел на чужие окна и молился, чтобы все эти незнакомые люди были счастливы в своих домах, чтобы они любили и берегли своих близких, чтобы им всем было тепло, и чтобы никогда не приходилось плакать. В эту ночь Рицка за всех хотел молиться.
И слёзы застывали в глазах. И мальчик с трудом понимал, что с ним происходит. Ему хотелось то улыбаться и смеяться, а то вдруг ледяной страх пронзал сознание, так что только сердце колотилось, и даже шевельнуться было страшно. Иногда перед глазами вставал Сеймей, тот, другой Сеймей, которого Рицка уже начал забывать. Но думать о нём было слишком больно, и Рицка отмахивался от этих мыслей. Ему всё казалось, что Сеймей не мог так обмануть его. И хотелось продлить это неверие как можно дольше. И тут же он думал, что лучше бы Сеймей лгал. Лгал, умышленно обманывал, умалчивал, всё что угодно, только бы Соби бы жив на самом деле. Потому что Рицке казалось, что если Соби действительно жив, то он снова сможет простить брату всё. И даже сможет ещё раз поверить ему.
И он доставал из кармана куртки мятую фотографию, но в такси было слишком темно, чтобы разглядеть что-либо. А Рицке было достаточно уже того, что он может держать фотографию в руках.
Когда такси остановилось, водитель заявил:
- Дальше дорога слишком узкая, мне там не проехать. Дойдёте сами? Нужный вам дом вон там, - он указал пальцем на высокую серую многоэтажку.
- Да, конечно, дойду. Спасибо.
После тёплого, даже душного салона автомобиля, ночной воздух показался по-настоящему морозным. Улицы здесь и правда были узкие, занесённые вечерним снегопадом. Подождав, пока такси уедет, Рицка побежал. Он просто не мог идти шагом. Запнувшись, он упал на колени, и голые руки потонули в снегу. Но Рицка не чувствовал их.
На щеках его снова зарделся пятнами тот болезненный румянец, с которым его не раз госпитализировали. И снова тошнота, и странный шум в ушах, непохожий на свист ветра. Он чувствовал также лёгкую боль и першение в горле от быстрого бега, а потом вообще вдруг перестал что-либо чувствовать. И сознание куда-то уплыло.
Очнулся Рицка, когда уже стоял перед дверью квартиры с номером 187, а он сам совершенно не помнил, как здесь оказался, как поднимался на восемнадцатый этаж, ехал в лифте. Но теперь сознание вернулось, и снова было трудно дышать, а в висках стучало, и снова вернулся страх. Ему ведь нужно только нажать на кнопку звонка. И всё? Не может быть. А вдруг ему откроют чужие люди и начнут кричать на него за то, что он ходит здесь ночью? С каких это пор сведения, предоставленные Нисеем, можно считать истиной в последней инстанции?
Если его обманули снова, в этом нет ничего удивительного. И тогда он просто уйдёт отсюда, вернётся домой и ляжет спать. А утром проснётся и будет жить дальше, как будто ничего и не было. Но как он вернётся домой, если такси уехало? Уже так поздно. Если не получится поймать попутку, он может переночевать прямо здесь, а утром уехать на первом же автобусе.
И только после того, как его воспалённый мозг прокрутил все возможные безумные сценарии развития событий, Рицка нажал кнопку звонка. Он заметил, как дрожали при этом его покрасневшие пальцы, заметил тоненький слой пыли на кнопке, как будто ею уже очень давно не пользовались.
Сначала ему казалось, что у него просто закончилось терпение, и сейчас обязательно кто-нибудь откроет. Ему казалось, что просто для него время течёт слишком медленно. Но когда никто не открыл ещё после нескольких звонков, Рицка испытал нечто среднее между безысходным отчаянием и облегчением. Вот и всё. Он может возвращаться домой, представляя, что видел всё это во сне.
Только он мог купиться на пьяные россказни Нисея, отправившего его на другой конец города к пустой квартире шутки ради. А на фотографии наверняка был кто-то другой, просто он как всегда обознался. В очередной раз позволил себе поверить в чудо, позволил себе увлечься бесполезной надеждой, приносящей только боль. Теперь это точно последний раз. Ему казалось, что он наконец повзрослел, но видимо, ещё нет, раз примчался сюда посреди ночи. Рицу-сенсей бы долго смеялся, если бы узнал.
И он вызвал лифт и зашёл в тесную кабинку с затхлым запахом дешёвого одеколона. И всё старался убедить себя, что это даже к лучшему. И что он сможет жить, как будто этого не случилось. И идти дальше к своей цели. Стать сильным, взрослым… и… Только почему тогда так больно?
И Рицка вышел из подъезда, не замечая, что слёзы снова застилают глаза. Ему казалось, что в этом доме он оставляет последнюю живую часть себя. И всё, что ждёт его за порогом - очередное бездумное существование во мраке, называемом реальной жизнью.
На улице снова шёл снег. И от холода сразу защипало в слезящихся глазах. И Рицка заметил, что коленки у него мокрые и холодные, но уже не помнил, что падал в снег. И куртка тоже намокла, и он долго возился с молнией, пытаясь застегнуть её.
А когда поднял глаза, кто-то шёл ему навстречу. Он был одет в длинное тёмное пальто, отороченное чёрным мехом. Его длинные, намокшие от снега волосы трепал ветер. Он был призраком, несущим в руке белый пакет с красной эмблемой супермаркета. Он был Соби.

продолжение следует...



 

@темы: творчество, loveless

---

Вечер в фотошопе))

Раскрасила тут двух Нан ^^""

тык

@темы: творчество, аниме

---

Холодная зима. Глава 5

Глава 5
Воскрешение

«Нет большей боли, чем эта боль;
с ней не сравнится ни удар остро заточенным кинжалом,
ни огненное дыхание дракона.
Ничто так не сжигает сердце,
как пустота от потери чего-то или кого-то,
когда вы не измерили величину этой потери».

Роберт Сальваторе "Тёмный Эльф/отступник"

«Привет, Соби. Прошло уже полгода с того дня, как ты умер. В Хаконэ сейчас начало лета, которое обещает быть очень жарким. Я пишу тебе на коленках, сидя на крыльце своего дома. Это не очень удобно, но дома так душно, что у меня сразу начинает кружиться голова. Я снова вернулся в школу и быстро наверстал упущенное. Приятно снова видеться с друзьями каждый день. Это здорово, когда знаешь, что кто-то ждёт тебя и очень расстраивается, если ты не приходишь. Это здорово – быть нужным кому-то.
Весь последний месяц я вёл странную жизнь, и, если бы год назад мне сказали, что я поступлю подобным образом, я бы ни за что не поверил. Я бы не поверил, что не буду верить Сеймею. Вот так. Я следил за ним. Почти весь месяц, каждый день. После того намёка, услышанного мной в разговоре брата с Нисеем, намёка на то, что ты жив, я следил за ним, подслушивал его разговоры с Нисеем и другими. Мне много чего удалось узнать про Семь Лун, про то, чего добивается Сеймей. Мне было больно узнавать всё это. Я отвык от этого, почти забыл. Эти проблемы были так далеки от меня, что мне казалось, будто они как маленькие кораблики маячат на горизонте, но мне никогда не дотянуться до них, потому что я стою на берегу.
Это было очень тяжело. Узнавать каждый день новые неприятные вещи про человека, который тебе дорог. Раньше Сеймей был для меня всем. И для тебя он тоже был всем. И ты бы, наверное, тоже всё прощал ему, как я сейчас. Для меня очень важно прощать его, верить в его искренность хотя бы передо мной, потому что, если бы я не прощал, я бы не смог даже видеть его. Конечно, мне бы хотелось, чтобы он изменился. Чтобы он снова был для меня таким, как четыре года назад. Чтобы он на самом деле был таким, каким я представлял его раньше, примером для подражания: взрослым, умным, рассудительным, вежливым, добрым, заботливым. Но я понимаю, что человек не имеет права пытаться изменить кого-либо. Это нехорошо и неправильно. Единственное, что мы можем – это научиться прощать. И это самое сложное. Если мы не научимся прощать, то и сами никогда не будем прощены.
Я узнал столько вещей, о которых предпочёл бы не иметь ни малейшего понятия, но раз уж я узнал их, значит, так было нужно. Плохо только, что я так и не узнал того, чего хотел. Ни слова про тебя. Ничего. Изо дня в день разгоравшиеся надежды затухали, и сколько бы я ни говорил себе: «Перестань надеяться!», я не мог прекратить, хоть это и было очень больно. Я не мог приказать себе не надеяться, как ты однажды приказал себе любить. Наверное, я недостаточно силён для этого.
Сейчас, когда я пишу это и смотрю на чистое голубое небо, я думаю, что, наверное, моя надежда снова угасла. Ты умер, и это было моей слабостью – поверить хоть на секунду, что что-то могло случиться иначе. Да и вообще, трудно продолжать верить во что-либо, когда я каждые выходные приношу тебе на могилу цветы. Я постепенно свыкся с мыслью, что на могильном камне высечено твоё имя. Наверное, человек ко всему может привыкнуть. И я привык. Я смотрю, как синеву неба прорезают чёрные крылья далёких птиц, как колышется на ветру зелёная листва деревьев, растущих в нашем саду. И ветерок такой лёгкий и приятный, приносящий запахи степей, долин и гор, запахи лета, чистых озёр и океана с прозрачной, сверкающей на солнце водой. Я чувствую всё это, стоит только сделать глубокий вдох. И мне так хорошо. Я думаю о совершенстве и вечной красоте природы, и мне сразу становится немного легче от этого. И спокойнее. И единственное, во что я ещё могу и хочу верить, это в то, что ты сейчас где-то там, где так же хорошо и спокойно, где так же светит солнце.
Прости мне все мои слабости и все мои неудачи. Я хочу пообещать тебе, Соби, что стану сильным. Не важно, сколько времени пройдёт, но однажды я почувствую эту силу в себе. Потому что единственное, с чем я никогда не смогу смириться, это со злом, смотрящим на меня свысока. Если у меня появится возможность предотвратить зло, я не пожалею жизни для этого. Я бы так хотел, чтобы ты гордился мной, Соби. Может, теперь ты не считал бы меня таким уж бесполезным. И мы смогли бы сражаться как нормальная пара, разделив силу на двоих. Прости за то, что этого уже не будет. Прости за всё, чего уже не будет.
Мне пора идти. Есть много дел, которые ждут меня, потому что жизнь не стоит на месте, как мне казалось несколько месяцев назад. Поэтому, до следующего письма.
Пока, Соби».

* * *

Жаркий день клонился к вечеру, когда Рицка дошёл до парка и скрылся в спасительной тени деревьев. Он пожалел, что не взял с собой воды, потому что поблизости продавали только мороженое, от которого захотелось бы пить ещё больше. Обгоревшие вчера плечи ныли под футболкой, и Рицка старался по возможности не шевелить лишний раз руками. Козырёк кепки мало спасал от палящего солнца, и мальчик постоянно щурился, пытаясь рассмотреть лица гуляющих в парке людей. Он искал среди них только одно и почти отчаялся найти, когда увидел высокую худую фигуру с тростью.
Рицу шёл совсем как в тот день, ощупывая свой путь тростью и постукивая её наконечником по выложенной плиткой дороге. В его тёмных очках отражалось солнце, светлыми волосами играл ветер, а бледные губы были слегка поджаты.
И снова изнутри поднялось что-то холодное и пугающее, парализовавшее мальчика на долгую секунду, так что он не только не мог окликнуть сенсея, но даже пошевелиться и пойти ему навстречу был не в состоянии. Вид больного Минами Рицу с тростью для слепых вовсе не был жалким. Наоборот, даже будучи таким, он казался Рицке наполненным какой-то неведомой внутренней силой, которой ему самому так недоставало.
А потом это прошло, и Рицка снова мог двигаться и говорить, и уже не понимал и не мог точно сказать, что творилось с ним минуту назад.
- Рицу-сенсей, - сказал он и хотел задать приготовленный вопрос, но так и не задал почему-то.
Минами повернул голову на звук его голоса и остановился напротив мальчика.
- О, Рицка. Как дела? Я ждал тебя. И ты пришёл наконец-то.
- Ждали меня?
- Конечно. А ты думаешь, я просто так гулял здесь? – он усмехнулся. – Я был уверен, что однажды ты придёшь сюда, потому что не знаешь, где ещё искать меня. Кстати, в прошлый раз было не очень вежливо с твоей стороны просто сбежать. Я ведь просил тебя помочь мне найти дорогу из парка, помнишь? А впрочем, ладно. Ты ведь ещё ребёнок, не удивительно, что мои слова расстроили тебя, и ты заплакал. Надеюсь, теперь ты понял, что пора взрослеть?
Его голос был всё так же холоден и неприятен, неприятен настолько, что вызывал почти физическое отвращение и дрожь. Рицка поспешил сказать то, зачем пришёл, пока не передумал, и, набрав в лёгкие воздуха, выпалил:
- Я прошу вашей помощи, Рицу-сенсей. Я почти ничего не знаю и многого не могу понять, и мне больше не к кому обратиться. Я хочу, чтобы вы научили меня всему, что знаете сами, сенсей.
Сказав это, Рицка тут же расслабился, и ему было уже всё равно, что ответит Рицу. Главное, что он сам сказал то, на что не мог решиться целый месяц.
Рицу снова усмехнулся.
- Интересно получается, да? Все люди постоянно оказываются то в роли просителя, то в роли того, у кого просят. И эти роли меняются. Всё всегда меняется.
- Так вы поможете мне?
- Кто знает, как всё сложится, Рицка. Для начала предлагаю просто поговорить в неформальной обстановке обо всём, что тебя заинтересует. А потом ты сам решишь, хочешь ты, чтобы я помогал тебе, или нет.
- Я уже решил.
- Не торопись. Слова – это то, что нельзя вернуть назад. И тебе прежде всего нужно научиться не бросаться словами.
- Я не бросаюсь. Если решил, то решил.
- Ну, хорошо. Если ты настаиваешь. Только не передумай потом.
Но Рицка слишком долго не мог отважиться на это, чтобы, когда решимость наконец пришла, передумать снова. Как там говорила Кацуко-сенсей? Есть много людей, которые могут нам помочь, нужно только не стесняться просить помощи. Это один из тех немногих вопросов, ответ на который Рицка знал теперь точно. Человек не способен всё сделать сам. И в этом нет ничего плохого.
Минами Рицу жил в тихом квартале, и дом его был намного меньше и скромнее, чем представлялось Рицке. Окружённый ухоженным садом домик слегка возвышался над пышными кронами деревьев и утопал в тени их сочной зелени. Этот сад напомнил Рицке тот, что был у них в Токио. Интересно, туда прилетают птицы? Интересно, как там мама?
Они прошли по тропинке к крыльцу, и Рицка залюбовался покоем и уютом, царящими в этом месте. Ему всегда казалось, что дом такого человека как Рицу-сенсей должен быть не менее эксцентричным, чем сам хозяин, но оказалось, что Рицу тяготеет к классике, утончённости и простоте. Это немного успокаивало мальчика и примиряло с тем, зачем он пришёл сюда.
- Только предупреждаю, Рицка, мой дом внутри не представляет собой ничего особо элегантного, - сказал Рицу, звякнув ключами и потянувшись к замку. – Всего лишь каморка обычного холостяка. Надеюсь, ты извинишь мой беспорядок?
Рицка ничего не ответил и прошёл в дом. Его сразу поразило то, что Рицу назвал «беспорядком», потому как в прихожей и комнатах была идеальная чистота. Всё на своих местах, так, будто порядок – самое важное, что только может быть для хозяина. Нигде нет ничего лишнего, и кажется, будто этот дом уже «родился» таким, а вовсе не был обустроен человеком. Порядок во всем, в том числе и в мыслях, видимо, это то, что Рицу ценит очень высоко.
- Какой чай ты любишь? – спросил Рицу, провожая Рицку в гостиную и указывая на диван у маленького деревянного столика.
- Мне всё равно, - вздохнул мальчик, готовясь к долгому неприятному разговору и пытаясь отпустить все терзающие его сомнения и страхи. Ему хотелось производить впечатление уверенного взрослого человека. Но с Рицу это не получалось.
- Тогда я заварю тебе зелёный, - Рицу поставил свою трость к стене, и только тут Рицка спохватился и спросил:
- Может, вам помочь?
Он улыбнулся.
- Ничего. Я научился прекрасно справляться сам. Нагиса уже предлагала мне искусственные глаза, созданные ею самой, но я отказался. В мире не так уж много того, чего я ещё не видел. Так что это лишнее.
Рицка проводил его удивлённым взглядом. Не так уж много? Но разве мир не настолько прекрасен, что сколько ни смотри, всё равно мало? Всё равно хочется впитывать в себя его красоту снова и снова. Рицка не понимал.
Может, однажды настанет момент, когда он устанет от жизни так же, как этот странный человек. Одинокий человек. Только сейчас мальчик понял, что Рицу бесконечно одинок. И это тоже немного примиряло его с ним.
Он сел на диван и откинулся на мягкую спинку. Захотелось закрыть глаза и послушать тишину. Как же здесь тихо, в этой комнате. Запах сигарет, который, казалось, впитали даже стены, а ещё аромат каких-то незнакомых Рицке пряностей, немного похожих на корицу. И ещё чего-то… Чего-то, напоминающего о Соби. Запах краски. Рицу-сенсей рисует?
Рицка окинул взглядом стены. Какая-то одинокая гравюра – первое, что бросилось в глаза. А потом он увидел картину. Ярко-красные пионы и две белые бабочки с тоненькой паутинкой чёрных прожилок на крыльях. Одна бабочка уже сложила крылья и почти коснулась лапками лепестка цветка, другая – застыла в полёте.
Если бы Рицу-сенсей действительно рисовал, Рицка готов был поспорить на что угодно, что это не его картина. Мальчик тут же забыл про свою приятную расслабленность, которую он с таким трудом собирал в себе по крупицам, и снова превратился в натянутую струну. Он хотел встать и рассмотреть картину поближе, но тут услышал шаги Рицу и не стал подниматься, только впивался взглядом в полотно, отмечая каждую деталь неповторимого стиля Соби.
- Эта картина, - сказал он, когда Рицу поставил чашки на столик и сел напротив. – Это работа Соби?
- А ты как думаешь? – Рицу взял свою чашку и откинулся на спинку дивана, положив ногу на ногу. – Что заставило тебя решить, что эту картину рисовал именно Соби-кун?
- Просто… мне кажется, что только Соби мог так нарисовать, - Рицка всё смотрел и смотрел и чувствовал нечто похожее на то, что ощущал, когда разглядывал картину с лилиями у себя дома, но он не мог облечь в слова свои чувства. Это было выше его возможностей.
- Попробуй описать, что чувствуешь. Что отличает эту картину от других для тебя? Что сближает её с Соби-куном в твоём понимании? Жертва должна хорошо знать своего бойца.
- Я… я вижу обострённое чувство прекрасного. Соби мог найти красоту во всём окружающем, мог воспринимать красоту отвлечённо и оживлять её. И всегда, когда я смотрел на его картины, я не думал о чём-то вроде: «Правильно или неправильно». Я просто думал, что это красиво. Его красота всегда существовала сама по себе. Всегда тонкая и едва уловимая. Чёткие, уверенные линии, и в каждой из них то, что Соби не мог передать иначе, лишь посредством своей живописи. В них хрупкость, присущая Соби, но тщательно скрываемая им, в них сила, которую он всегда стремился показать, чтобы я был уверен в нём. В них тепло… - Рицка вдруг запнулся, растерянно заморгал и оторвался от картины, поражённый тем, что извлекает чувства из самых глубин своего раненого сердца перед этим чужим человеком. - В общем, примерно так.
Минами Рицу вздохнул. В его элегантной позе больше не было расслабленной непринуждённости, и Рицка мог отчётливо уловить возникшее в нём напряжение. Бледные тонкие пальцы Рицу сжимали ручку фарфоровой чашки и слегка подрагивали.
- Я вижу, ты успел неплохо узнать его, Рицка, - сказал он. – Твои рассуждения довольно близки к Соби-куну. Это хорошо, что ты можешь связно выразить свои мысли. Хотя, конечно, с этим тоже неплохо было бы поработать. Если будешь сбиваться и отдавать нечёткий приказ, результат тоже получится расплывчатым. Итак. Хорошо. Но что бы ты ответил, если бы я сказал, что картину писал другой художник?
- Я бы вам не поверил, - Рицка отхлебнул чай из своей чашки, и вкус ему очень понравился. – Я точно знаю, что это рисовал Соби.
- И ты, конечно, прав, - он снова вздохнул. – Не сомневаться в своём бойце очень важно, Рицка. Если ты это уже понял, хорошо. Будет меньше работы. Но у меня нет времени, чтобы выяснить, что ты знаешь, а что нет. Поэтому тебе придётся воспринимать мои уроки как есть. Знаешь – прекрасно, значит, просто повторишь. Согласен?
- Конечно. Я ведь с самого начала сказал вам, что согласен.
- Тогда, может, однажды Соби-кун мог бы даже стать твоим бойцом. Я бы был не против.
Рицка поставил чашку на стол. Ему не хотелось снова заводиться после того, как он с таким трудом успокоился в прошлый раз. Но если Рицу-сенсей продолжит напоминать ему об этом при каждой встрече, заниматься станет гораздо сложнее. И мучительнее.
- Соби умер, - сказал он ровным голосом. – Неужели вы до сих пор не осознали этого?
- Я уже сказал, что ты успел неплохо узнать Соби-куна. Но только лишь неплохо. Есть много вещей, о которых знаю только я, а ты даже не догадываешься, Рицка. Поэтому тебе придётся привыкнуть, что мои слова не пустой звук. Я вполне научился разбираться в людях, Рицка. Многих из них я вижу насквозь. А вот тебе стоит этому поучиться, прежде чем делать подобные заявления. Я ведь уже говорил тебе не бросаться словами.
Спорить уже не было ни сил, ни желания. Поэтому Рицка сказал только:
- Ладно. Я больше не буду говорить, что Соби умер. Но если я перестану говорить, это не значит, что я перестану верить в его смерть.
- Хм. Ты действительно думаешь, что веришь в это? В таком случае ты лишь обманываешь себя. Человеку неподвластно до конца осознать смерть. И поверить до конца тоже невозможно. Даже если ты думаешь, что Соби-кун умер, есть какая-то часть тебя, которая продолжает верить и надеяться, что однажды он снова будет идти рядом с тобой.
И снова остатки уверенности разбрелись по самым тёмным уголкам сердца. Возможно, этот человек действительно видит всех насквозь, и с этим тоже придётся смириться? Сколько ещё в мире вещей, которые придётся принять, даже через боль и естественное отторжение?
- И может, ты даже скрываешь от себя самого причины своего прихода ко мне, - продолжал Мимами. – Ты можешь думать, что жаждешь справедливости. Можешь думать, что хочешь остановить зло, творимое твоим братом. Но истинная причина одна, и она довольно проста и эгоистична. Ты хотел бы владеть Соби-куном. Хотел бы, чтобы он был лишь твоим бойцом, и только для него ты хотел бы стать сильнее Сеймея. А тебе хотелось бы быть сильнее. Скажешь, что это не так? Давай. Интересно послушать.
Рицка вздохнул. Посмотрел в окно. Тихая улица была окрашена лучами закатного солнца. В саду допевали свою вечернюю песню птицы.
- Быть может, раньше мне и хотелось превзойти Сеймея и стать для Соби тем, кем был мой брат. Соби не воспринимал меня всерьёз, видел во мне только ребёнка, которого нужно защищать, а не напарника, союзника в битве, способного разделить боль и силу. Меня это жутко бесило. И сейчас я действительно хочу стать сильным. Даже если Соби мёртв и уже не сможет быть моим бойцом, мне всё же хотелось бы стать достойным его. Но у меня нет совершенно никакого желания привязывать Соби к себе. Он самостоятельный человек, который мог бы сам выбрать, с кем он хочет быть. Я думаю, что если не дать человеку определённой свободы, он никогда не будет принадлежать тебе. Чем больше стараешься привязать, тем больше вероятность, что перетянутый поводок порвётся. Свобода не менее важна в паре, чем связь. Так мне кажется.
- Да. Возможно, я бы даже сказал, что у тебя куда больше шансов, чем у Сеймея.
- В каком смысле? – Рицка подался вперёд.
- Да так просто. Не обращай внимания. Я думаю, раз мы поняли друг друга, можно назначить и время занятий. Когда тебе удобно?
- После школы, наверное.
- И ещё кое-что. Исключи, пожалуйста, из своего лексикона это слово «наверное». Оно тебе ни к чему. Ты никогда ни в чём не должен сомневаться, Рицка.
- Хорошо, сенсей. Я буду приходить к вам после занятий, - Рицка улыбнулся. Он и правда почувствовал себя уверенней.
- Как чай? – вдруг спросил Рицу. В нём сейчас очень мало осталось от прежнего Рицу-сенсея. И мальчику он показался обычным человеком.
- Очень вкусно, спасибо.
- Это хорошо. А то, по правде сказать, я всё время боюсь что-нибудь перепутать и насыпать в чайник не то, что нужно. На ощупь нелегко определять. А по запаху тоже можно спутать. А впрочем, я становлюсь слишком мнительным. Старею, видимо.
Раздался стук в дверь, но Рицка сначала даже не понял, где стучат. Атмосфера тихой комнаты со множеством незнакомых запахов и ровный голос Рицу-сенсея целиком поглотили его восприятие.
- Извини, кажется, у меня незваные гости, - Рицу медленно поднялся и пошёл в прихожую, хотя уже до того, как он открыл дверь, Рицка понял, кто осчастливил их своим визитом. Крики Нагисы сложно было спутать с чем-то другим. Мальчик пожалел, что не ушёл раньше, и ему придётся столкнуться с этой шумной женщиной.
- Аааа! Рицу, что это значит? Что этот мальчишка делает у тебя дома? – было первое, что Рицка услышал, когда Нагиса-сенсей влетела в комнату. – Я не желаю больше видеть никаких ушастых мальчиков в твоём доме! Я не выдержу этого снова!
Рицка пожалел, что никто ещё не изобрёл для неё регулятор громкости.
- Что ж, я пойду, пожалуй, - сказал он, поднимаясь. – Всего доброго.
- Это не твоё дело, сколько ещё ушастых мальчиков побывает у меня дома, - сказал Рицу с усталым вздохом. – Не надо было открывать тебе дверь.
- Но я принесла тебе новую модель глаз! Эти должны тебя устроить, я уверена, просто посмотри мои схемы!
- Даже слышать ничего не желаю.
Рицка прошмыгнул мимо них в прихожую, где поспешно обулся и повесил сумку на плечо. Он ещё слышал их перебранку, но почему-то ему казалось, что Рицу-сенсей совсем не сердится. И Нагиса знает, что он не сердится. И это у них своего рода игра. И Рицка улыбнулся за них. И Рицу уже не казался ему таким устрашающим, а Нагиса истеричной, более того, вместе они представлялись ему очень даже милыми.
Он так и ушёл, улыбаясь. И было хорошо и спокойно, как будто он разделил с кем-то свою тяжёлую ношу. И Рицка был по-настоящему рад, что пришёл сюда.
А улица была полна мягким рассеянным вечерним светом, и было тепло, а свежий воздух уже предвещал ночную прохладу. Да. Жизнь действительно продолжается.

* * *

Он встретил Осаму около дома. Она была в длинной развевающейся юбке с оборками и босоножках на тоненьком изящном каблучке. Она снова не предупредила, что придёт, и снова ждала его возвращения. Она снова улыбалась, и Рицке показалось совершенно естественным пойти погулять с ней. Он чувствовал себя виноватым перед ней за ожидание. А она так заразительно смеялась. Рицке очень нравился её смех, ему хотелось смешить её, чтобы слушать его снова и снова. Она была очень красивой сегодня. И Рицка знал, что она надела всё это для него. И это было приятно.
- Ну что Рицка, это свидание? Куда пойдём? – спросила девочка, улыбаясь.
- Глупости. Никакое не свидание, - Рицка тоже улыбался. – А ты куда хочешь пойти?
- Может, просто погуляем по городу? Вечером здесь так красиво! У меня фотик с собой, - она подмигнула ему.
- Отлично. Давай погуляем по городу.
Осаму сделала очень много красивых и живых снимков в тот день. На них застыли прогуливающиеся люди, играющие в мяч и смеющиеся дети, пожилая пара, держащаяся за руки, последние лучи закатного солнца на обагренном небе с тающими перистыми облаками.
- Знаешь, Рицка, после школы я бы хотела стать фотографом, - сказала Осаму, убирая фотоаппарат в сумочку и улыбаясь усталой, но счастливой улыбкой. – Это моя мечта уже давно. Здорово бы было, как думаешь?
- Конечно, здорово. Из тебя вышел бы очень талантливый фотограф.
- А ты? Не думал, кем хочешь стать в будущем?
Рицка посмотрел на пролетающих по небу птиц. Небо было таким высоким, что немного кружилась голова, и дыхание перехватывало.
- Не знаю. Я даже не думал ещё об этом, - сказал он. – У меня нет особых талантов.
- Но всё равно должно же быть что-то, чем тебе нравится заниматься. Подумай над этим. Я уверена, у каждого человека есть свой Путь. Тот, который подходит тебе больше всего. Нужно просто выбрать его среди множества других вариантов. И тогда будешь счастлив.
- Я тоже так думаю, - Рицка вздохнул. – Мы сами выбираем своё будущее и свою дорогу по жизни. А ты разве не веришь в Судьбу и всё такое? Я думал, вы, девчонки, должны быть помешаны на таких вещах?
Она засмеялась.
- Видимо, ты плохо знаешь девчонок. Я никогда не верила в Судьбу.
Они купили себе по ванильному мороженому в хрустящем вафельном рожке и устроились на лавочке отдохнуть. Последний раз Рицка ел мороженое с Соби. Правда, тогда оно было фисташковым, и сейчас Рицка специально взял то, которое они не покупали ни разу. Ему не хотелось есть с Осаму то же мороженое, что и с Соби. И он не знал, почему. Но было весело.
- Ты весь перемазался, - заявила Осаму, заливаясь смехом.
- Ты тоже, - улыбнулся Рицка, вытирая губы. – У тебя мороженое прямо на носу.
- Правда? Здесь?
- Нет. Повыше. Вот здесь.
Уже совсем стемнело, когда Рицка проводил её домой. На небе скоро зажгутся первые звёзды. Красивая летняя ночь. И совсем не хочется домой. Дома Сеймей. Дома всё, что он пытается забыть. Дома все его кошмарные сны и слёзы в подушку. А здесь Осаму, которая смеётся.
- Спасибо за свидание, Рицка, - сказала девочка. – Было очень весело.
- Не за что. Только это не свидание.
- Да, конечно. Прости, что я к тебе с этим свиданием сегодня прицепилась. Тебе это должно быть неприятно. А я такая бестактная. Я знаю, что вы с тем взрослым другом были близки.
Наверное, если бы на небе уже были звёзды, то в этот момент они непременно померкли бы для Рицки.
- Ты… Откуда ты знаешь про Соби?
- Мне Юйко рассказала, - Осаму опустила глаза. На щеках её расплылись пятна румянца. – Она сказала, что вы с ним были не просто друзьями.
- Да? А что ещё она тебе сказала?
- Прости, Рицка. Я лезу не в своё дело. Можешь ничего не говорить.
- Да ладно. Что уж там. Ведь это правда.
Отрицать ничего не хотелось, да и не нужно было это.
- Прости. Я обещаю, что больше не буду заикаться ни о каких свиданиях, - голос её чуть дрожал, и Рицка ощутил нечто похожее на давно забытую нежность. – Пока рана ещё болит, я не буду, Рицка. Я только хочу, чтобы… Чтобы ты знал, что ты мне очень нравишься.
- Что? – Рицка недоверчиво улыбнулся. Он был уверен, что она не шутит, но всё же хотелось надеяться на это. – Мы ведь это уже, кажется, проходили?
- Я серьёзно, Рицка. Но я подожду. Я буду ждать, сколько потребуется.
Она развернулась, тряхнув длинными волосами, и побежала к крыльцу, и так же быстро скрылась за хлопнувшей дверью, словно убегая от того, что сама только что сказала. А Рицка ещё долго смотрел на мелькающие тёмные фигуры в горящих окнах её дома. Он почему-то не мог сдвинуться с места. Он не верил. Ему хотелось прокрутить плёнку сегодняшнего вечера назад и стереть с неё последние мгновения. Чтобы никогда больше не слышать этих слов. Эти слова так ненадёжны, они внушают только боль и растерянность, а ещё сожаление. Не надо всего этого. Не надо.
В ту ночь он долго не мог уснуть. Перед глазами появлялся то образ Рицу-сенсея, сидящего на диване и сжимающего дрожащими пальцами чашку с зелёным чаем, то образ Осаму, встряхивающей волосами и беззвучно напевающей мелодию боли. Он слышал шелест её юбки и стук каблучков, позвякивание браслета на тоненьком запястье, как будто снова ощущал её хрупкую женственность рядом с собой.
А потом, когда он, наконец, уснул, ему снился Соби. Это были очень странные сны, похожие на обрывки без начала и конца. Но центральным образом всех снов был сад, в котором Рицка раньше никогда не был. Он совершенно точно не знал и не помнил этого места. Он видел залитую лучами заходящего солнца террасу, видел сидящего на скамье Соби. Но с ним было что-то не так. Соби больше походил на статую, высеченную из мрамора, чем на живого человека. И Рицка подошёл к нему, он звал его, но, как всегда бывает во сне, не слышал своего голоса. А Соби не видел его. Он смотрел сквозь него на заходящее солнце, или ещё куда-то, и Рицка был для него прозрачной стеной. Как будто они оба существовали по разные стороны зеркала, и, пытаясь коснуться Соби, Рицка мог дотронуться лишь до собственного отражения на холодной поверхности стекла.

* * *

Сегодня снова всё было как обычно. И снова мучительно чего-то не хватало. И снова он бродил по комнате, ощупывая слегка шершавую поверхность стен, вдыхая едкий запах побелки и ступая по холодному полу, шаг за шагом, по кругу в мире, где никогда ничего не меняется. Ему хотелось снова вдохнуть запах своих красок, но в этом новом доме их не было. Здесь много чего не было. Ни света, ни тепла, ни привычных на ощупь холстов, ни мягких кисточек, которыми можно провести по лицу, так что сразу становится немного щекотно. Здесь не было чего-то ещё. Чего-то очень важного. Но он не знал, чего именно.
Зато здесь был холодный пол. Он привык к деревянному, пахнущему сосной, шершавому на ощупь, но тёплому полу. Здесь было слишком шумно. Он привык к своей тихой улочке за окном старого дома, к пению птиц и шелесту опадающих листьев. Столько прекрасных, ласкающих слух звуков было там. А здесь только шум машин и свист ветра. Здесь восемнадцатый этаж. Душная коробка лифта со спёртым воздухом и примесью различных затхлых запахов: ядовитого одеколона, пота, грязи, дешёвого мыла. И стены здесь тоже холодные.
Он стал необыкновенно чувствителен к таким вещам. Холод или тепло, гладкая или шершавая поверхность, шум, острые запахи. У человека ведь всего пять органов чувств: обоняние, осязание, слух, вкус, зрение. Зрение.
Он сел на пол, прикрыл глаза. Потёр кончиками пальцев веки. Лёгкая боль и больше ничего. Почему они отзываются, если больше ничего не могут? Ему хотелось бы вообще не чувствовать своих глаз. Так было бы намного проще. И не так мучительно. Не чувствовать, как будто их вообще никогда не было.

* * *

Голова раскалывалась, ломила, ныла как больной зуб, и Нисей, зажмурившись и стиснув зубы, массировал кончиками пальцев пульсирующие виски. Иногда он ненавидел жгучей, яростной и бессильной ненавистью свою жертву, как сейчас, например. Ненавидел всё в нём: его самонадеянность, доходящую порой до абсурда, его гордость и брезгливость, его вежливость и деликатность змеи, сворачивающейся в кольца вокруг твоей шеи. Почему он должен терпеть всё это? Он не из тех, кто терпит, он из тех, кто сражается и побеждает.
- Живой ещё? – голос Сеймея раздался откуда-то сверху, такой громкий, что Нисей только сдавил виски ещё сильнее и прошипел в ответ:
- Пошёл ты.
- Ладно, завтра будет тебе выходной. А то умрёшь – станешь совсем бесполезным, - он сел на край дивана, на котором лежал, согнув ноги, Нисей.
- Мог бы хотя бы сделать вид, что я для тебя что-то значу, - сказал Нисей тихим злобным шёпотом, открывая сверкнувшие в полумраке глаза. – Ты знаешь, что от этого мне стало бы легче, но не делаешь этого. Никогда. Даже если бы я издыхал прямо тут, ты бы и пальцем не пошевелил. Зато ты каждый день притворяешься перед Рицкой. Мог бы изобразить немного любви и для меня.
- А ты каждый день злишь меня снова и снова, зная, что не делай ты этого, мне было бы легче. Так что мы квиты. И я не притворяюсь перед Рицкой. Я действительно люблю его.
Нисей усмехнулся, но тут же скривился от боли:
- Самому себе бы хоть не врал. Ты хоть знаешь, что такое любовь, Сеймей?
- Конечно, знаю. А вот ты, похоже, понятия об этом не имеешь, Акаме. Твоё духовное начало устроено слишком примитивно, чтобы ты понимал такие эфемерные материи, как любовь. И уж конечно, ты сам никогда не любил. И, пожалуй, даже не способен на это.
- И что с того? Ну, не любил. Ну, не понимаю, зачем это вообще. Но я не настолько тупой, каким ты пытаешься меня выставить. Кое-какие простые вещи я всё же понимаю. И, если любовь действительно то, что я слышал про неё, то ты любишь Рицку так же, как я люблю, скажем, того же Агацуму.
- А тебе не кажется, что ты снова чересчур разговорился? Попридержи язык, Акаме, а то ему уже давно угрожает отрезание с моей стороны.
- Уже дрожу от страха. Ты не можешь запретить мне говорить. И я буду говорить всё, что хочу, потому что я не твоя верная собачонка.
- Нет, Нисей, ты как раз собачонка и есть. И тебе придётся с этим мириться. Потому что главный здесь я и только я.
Нисей вдруг поднялся и сел на постели, в упор глядя на свою жертву. Их лица находились в паре сантиметров друг от друга. Нисей тяжело дышал.
- Ты лучше не зли меня, Сеймей. Сегодня ты уже достаточно бесил меня.
- Значит так, да? – Сеймей попытался ухмыльнуться, но вышло неправдоподобно, и он на всякий случай отодвинулся от бойца. – Значит, теперь ты мне угрожаешь? И что же ты сделаешь, хотелось бы знать?
- А вот прямо сейчас поднимусь к твоему спящему драгоценному Рицке и скажу ему, что его любимый и оплаканный Агацума жив.
- Ты не сделаешь этого. Я запрещаю тебе, - Сеймей отодвинулся ещё дальше. Нисей видел, что его жертва нервничает, и это только заводило его ещё сильней. Ему хотелось угрожать, давить там, где больно. Хотелось, чтобы Сеймею тоже было больно, так же, как и ему.
- А мне плевать, что ты там запрещаешь. Хочешь послушания — иди к Агацуме, он тебя уже заждался. Вот только я сильнее, теперь я точно сильнее, и ты это знаешь, и поэтому не уходишь.
- Хочешь довести меня? Хочешь, чтобы я ушёл к нему? Я ведь сделаю это, дождёшься, Нисей. Он куда полезнее и умнее тебя.
- Слышал бы тебя сейчас твой маленький сладенький Рицка. Узнал бы ты тогда настоящую любовь, Сеймей. Он бы кинул тебя, не задумываясь. Он бы никогда не простил твоё враньё. Весь этот фарс, устроенный тобой, - Нисей поймал Сеймея за ворот рубашки и притянул к себе. – Ты не отрежешь мне язык, и мне противны пустые угрозы. В моей власти пойти и выложить Рицке всю правду о тебе, так что не спеши заявлять, что ты сейчас здесь главный, Сеймей, возлюбленный мой.
- Тогда я убью тебя, - Сеймей пытался вырвать свой воротник, не касаясь руки Нисея, но тот ещё крепче сжимал его рубашку, ещё ближе притягивал к себе, обжигая кожу горячими болезненными вздохами. И тогда стало страшно. И трудно дышать. Сеймей ненавидел себя, когда боялся, он сразу ощущал свою уязвимость, а свидетеля своей слабости он мог уничтожить, не задумываясь.
Ему действительно было страшно. Тёмная комната, сильные руки, сжимающие горло. Нисей сегодня серьёзен.
- Убьешь? – Нисей улыбнулся. – А вот это уже интереснее. Но этим ты меня тоже не напугаешь, Сеймей. Что, закончились угрозы? Или ещё что-то осталось? Пока я знаю, что Агацума жив, ты будешь обращаться со мной бережно, как со взрывчаткой. Потому что мало ли, правда? И чтобы купить моё молчание, тебе тоже придётся жертвовать кое-чем, Сеймей. Например, поделиться силой, когда твой боец подыхает из-за твоей же брезгливости. Как ты смотришь на это, Сеймей?
- Отцепись! – закричал Сеймей. Он хотел вырваться, уже даже не боясь коснуться его запястий, только бы вырваться и уйти нетронутым. Но Нисей, видимо, по-настоящему жаждал силы, ему было слишком больно, чтобы продолжать терпеть это молча. И он с жадностью впился в губы Сеймея, целуя, кусая до боли, до крови, до отчаяния. Теперь ему тоже больно. Теперь его сердце тоже колотиться, хоть раз, но их сердца бьются в одном ритме, как и положено бойцу и жертве. Пусть хоть раз, но как же это приятно — чувствовать эту силу, ощущать под собой его страх со вкусом крови.
И боль прошла, и Нисей отстранился, глядя в расширившиеся от безвольного ужаса глаза своей жертвы.
- Я тебя ненавижу, - выплюнул Сеймей, задыхаясь, перепачканными кровью губами.
- Взаимно, - ухмыльнулся Нисей и разжал руки.
Успокоившись, он снова лёг на диван, а Сеймей, как только ощутил себя свободным, вылетел из комнаты и побежал в ванную. Он запер за собой дверь и включил воду, но устоять над раковиной не смог и осел на пол, дрожа и судорожно ловя ноющими припухшими губами влажный воздух. По щекам неожиданно потекли слёзы жалости к себе, и Сеймей ещё больше возненавидел Нисея за эти слёзы. Как смеет он так обращаться с ним? Как он смеет? Никому не позволено унижать его. Никому.
Он запустил пальцы в волосы и уткнулся лицом в согнутые колени. И если бы кто-либо увидел его сейчас таким, Сеймей убил бы его без колебаний. А если бы это был Рицка, Сеймей сделал бы так, чтобы тот никогда уже не вспомнил об этом. Рицка. Рицка. Маленький Рицка. Будет ли у нас снова всё как раньше?
И не было сейчас человека, которого Сеймей не ненавидел бы. Ему казалось, что все виноваты в том, что он испачкался в этой грязи, что сидит сейчас на ледяном, выложенном кафелем полу, и хнычет как ребёнок. Все в этом виноваты. Даже Рицка. Рицка, который любит только Соби. И, прежде всего, виноват Нисей. Отвратительно. Как же всё это гадко.
Чистая любовь. Это действительно миф? Или, может, он сам пачкает всё, к чему прикасается? Ненавижу.

* * *

Телефонный звонок. Уже давно хочется поменять мелодию, но что-то останавливает, хотя звонок кажется ему теперь резковатым. Режет тишину, которую он так любит, но напоминает о чём-то тёплом. В этом холодном многоквартирном доме этого так не хватает.
Соби потянулся за трубкой, идя по звуку к столу. У стола поверхность гладкая и слегка прохладная – отполированное дерево.
- Алло? – собственный голос эхом отдаётся в трубке, и Соби старается не прижимать телефон к уху, чтобы не тревожить обострённый слух резкими звуками чьего-либо голоса.
- Ты дома? – Сеймей часто дышит и как будто проглатывает комок. Нервничает? Его напряжение сразу передаётся Соби.
- Странный вопрос. Ты же знаешь, я не выхожу из дома.
- Вот и прекрасно, - Сеймей тут же успокоился, вздохнул. – Я сейчас приду.
- Почему предупреждаешь? Что-то случилось?
- Ничего.
И тишина. Сеймей бросил трубку. Соби положил телефон обратно и, пошарив ладонью по столу, нащупал очки, надел их. Он не понимал, зачем они ему. Теперь он избавлен от необходимости носить очки. Во время аварии стёкла в них разбились, но Соби вставил новые и продолжал надевать очки каждый день. Сеймей не возражал. Наверное, ему так тоже было привычнее.
Не зная, чем себя занять в ожидании Сеймея, Соби открыл окно, впуская в душную комнату вечернюю прохладу. Сегодня ветрено. Соби закурил, втягивая в лёгкие мягкий дым “Seven Stars” и оперевшись локтями о подоконник. Он помнил, что раньше у него был балкон, но очертания этого балкона вырисовывались в памяти расплывчатыми образами всех виденных раньше балконов, так что Соби не был уверен, что это его собственный. В крошечной квартирке, где он жил сейчас, балкона не было.
Но были и яркие воспоминания. Соби очень хорошо и ясно помнил свои картины. Он мог восстановить их в памяти до мельчайших деталей, помнил как рисовал их. Помнил запах краски. Ему всегда говорили, что его картины прекрасны. Отчасти он верил в это. Ему и самому нравились собственные работы. Кто-то сказал ему когда-то, что у него обострённое чувство прекрасного. Кто же это был? Кто-то говорил, что он может видеть красоту во всём и воспринимать её отстранённо. Этот кто-то говорил также о богатстве его внутреннего мира. Он явно ошибался.
Теперь, когда Соби не видел происходящего вокруг, его внутреннее зрение, если таковое вообще существует, тоже необычайно обострилось, и ему стало намного легче заглянуть внутрь себя. Хотя ему больше некуда было смотреть. И там, где по мнению кого-то там, должен был находиться этот самый богатый внутренний мир, Соби не видел ничего.
Внутри было пусто. И это не преувеличение и не жалость к себе. Просто там действительно ничего не было. Ни привычного чувства долга, ни желания оберегать и защищать, ни готовности сражаться, ни боли, ни обиды, ни ненависти, ни жалости или милосердия, ни любви. Всё исчезло после того, как он открыл глаза на больничной кровати, но о том, что находится в больнице, услышал от медсестры, потому что сам этого не видел. Тогда он вообще с трудом мог вспомнить, кто он такой. Всё исчезло вместе с возможностью рисовать, и на том месте, где когда-то была красота и желание передать утончённое совершенство видимых им образов, теперь была зияющая пустота.
Тогда он подумал, что у него забрали последнее, что ещё оставалось, и от этого становилось невыносимо трудно дышать, и ошейник на шее как будто стягивался всё туже и туже, чтобы убить его. А потом это прошло. И уже не было больше того жгучего желания увидеть, нарисовать. Всё прошло. Теперь ничего не было. И как же это хорошо, когда ничего нет. Когда не о чем больше страдать. Это и есть долгожданный покой, ощущаемый разве что только мёртвыми?
Но оставались ещё сны. Они были мучительны иногда, но Соби знал, что скоро и их не станет, и это успокаивало. Ему часто снился какой-то ребёнок. Его голос, его смех казались знакомыми, но во сне они всегда были искажены, казались приглушёнными, неестественными, как игра расстроенного музыкального инструмента. А лицо его было ещё более искажённым, расплывчатым, размытым, и всякий раз Соби просыпался с ощущением лёгкой досады на самого себя от невозможности вспомнить, разглядеть это лицо. Ему казалось, что он виноват перед этим ребёнком за то, что не может увидеть его. Но как можно быть виноватым перед человеком, которого даже не помнишь?
Он не слышал, как вошёл Сеймей. Сеймей всегда открывал дверь, стараясь не шуметь, и так же тихо входил, как будто хотел застать Соби врасплох. Как будто всё хотел уличить его в чём-то, и каждый раз злился из-за его безупречности.
- Не кури при мне, - сказал Сеймей где-то за спиной.
Соби потушил сигарету, раздавив её в стоящей на подоконнике железной пепельнице. Он не хотел поворачиваться к Сеймею лицом. Не хотел, чтобы Сеймей видел его пустой невидящий взгляд, потому что это его слабость, вечный упрёк самому себе.
- Извини, - сказал Соби тихо, не зная, за что именно извиняется – за сигарету или за то, что ослеп.
- Я пришёл забрать твой ключ. Отдай его мне.
- Но… - Соби запнулся, потому что при Сеймее слово «но» было неприемлемым, однако всё же решился продолжить. – Как же я выйду из квартиры, если ты заберёшь ключ?
- Никак не выйдешь. Еда есть?
Сеймей всегда непреклонен. Безупречная логика.
- Есть пока.
- На неделю хватит?
- Наверное.
- Прекрасно. Тогда давай ключ. Или я сам возьму. Где он?
- На столе рядом с часами. Но Сеймей, зачем он тебе? Что случилось? Я и так почти не выхожу. Ты же запретил мне.
- Лишняя предосторожность не помешает. А ты задаёшь слишком много вопросов.
Соби слышал, как звякнули ключи у него в руках. Всё это время он жил практически взаперти, скованный непонятным запретом Сеймея: «Не ходи никуда, кроме продуктового за углом раз в неделю. Это приказ». На все вопросы Сеймей не отвечал, лишь однажды сказал: «Ты мне не нужен пока. Понадобишься – позову. Так что просто сиди и жди».
Теперь его запрут по-настоящему. Я снова сделал что-то не так?
- Через неделю я приду снова, - сказал Сеймей. – Возможно, у меня появится кое-какая работа для тебя. А пока сиди тихо.
- Сеймей… Тебе точно ничего не нужно? За полгода я так ничего и не сделал для тебя. Как ты вообще живёшь? Всё нормально?
Сеймей вздохнул, как показалось Соби, раздражённо.
Прости, я не хотел снова разозлить тебя.
- От тебя мне ничего не нужно, - ответил Сеймей, растягивая слова. – Ты же совершенно бесполезен. Что ты можешь теперь? Ничего.
Соби знал это. Он бесполезен, это правда. Но наверное, напоминать об этом было совсем не обязательно. Я знаю, Сеймей.
- Раз тебе всё ясно, я пойду, - Сеймей уже был в дверях, когда вдруг спросил: - Ничего странного не замечаешь за собой в последнее время?
Соби пожал плечами.
- Нет. Всё по-прежнему.
- Ничего необычного не вспомнилось?
- Нет. Я по-прежнему почти не помню, что делал последние два года своей жизни.
- Если что-то вспомнишь, сразу скажи. Понял?
- Да, Сеймей.
Сеймей открыл дверь, и Соби уже не знал, чем можно задержать его, не разозлив при этом своей назойливостью. Быть назойливым не хотелось, но хотелось быть нужным.
Не уходи, Сеймей. Без тебя здесь будет совсем пусто.
И больше незачем жить.
Нет. Я и так уже мёртв.

* * *

Привет, Соби. Сегодня я подсчитал, что ты умер 192 дня назад. Потом я посчитал все свои письма. Их оказалось 142, потому что месяц я провалялся в больнице в полубессознательном состоянии, и еще дней двадцать у меня просто не было возможности взяться за ручку и бумагу.
Знаешь, Соби, за последние дни много чего произошло. Некоторые вещи мне даже не хотелось бы тебе рассказывать. Я чувствую себя предателем, когда думаю о них. Я чувствую, что обманываю тебя. Когда-то Сеймей сказал, что мне нужно отпустить тебя, и тогда у меня появится моё истинное имя, и я встречу своего бойца. Сам я не ощущаю необходимости ни в имени, ни в бойце, однако недавно я услышал по телевизору в какой-то дурацкой передаче про призраков, что умершие не могут обрести покой, пока живые не отпустят их. Конечно, я не верю во всю эту ерунду, но всё-таки…
Каждый день окружающие говорят, что жизнь продолжается. И я и сам знаю, что мне пора встать на ноги. Но память о тебе держит меня. Это невидимые оковы, но они настолько крепки и тяжелы, что не разорви я их, я никогда не смогу снова подняться.
На протяжении всех ста девяносто двух дней я продолжал цепляться за надежды, что ты жив и везде искал доказательства этого, но всякий раз, приходя к тебе на могилу, я всё больше укреплялся в мысли, что тебя нет. Это истина, это факт. Я устал надеяться, я устал цепляться. И в этом плане Рицу-сенсей намного лучше меня. Он не верит, что ты мог так просто погибнуть, он пытается и меня убедить в этом. А я всё равно не верю. Как-то раз на одном из занятий я спросил у него: «Как же так получилось, что я не могу поверить, что Соби выжил?». А он ответил: «Взрослеешь, когда перестаёшь верить, Рицка».
Это запомнилось мне, потому что очень задело меня. Но я не могу жить как Рицу. Он, хоть и взрослый, верит в тебя, в твою жизнь, и спокойно живёт с этим. А я, стоит мне только поверить, начинаю метаться, искать подтверждения, и не найдя ничего, снова впадаю в отчаяние. Это выматывает. И иногда мне даже хочется быть таким, как этот невозмутимый человек, с его непоколебимой верой в того, кого он любит. А ведь он любит тебя, Соби. Ты знал об этом? Иногда я думаю, что как жертва он подошёл бы тебе гораздо лучше, чем я.
Но в этом письме я совсем другое хотел сказать. Я хочу дать тебе, наконец, свободу, Соби. Когда ты собирался уехать в Китай, я хоть и повторял постоянно, что отпускаю тебя, что ты мне не принадлежишь, это было своего рода заклинанием. В глубине души я цеплялся за тебя, и это было подобно медленной смерти от удушья. Точно так же я цеплялся за тебя все эти сто девяносто два дня. Я не могу больше жить только лишь мыслью о тебе.
Это письмо последнее, Соби. Я по-прежнему верю в то, что тот мир, где ты сейчас, намного лучше этого. Потому что я от всего сердца желаю тебе лучшего, Соби. Я хочу отпустить тебя и жить дальше. Потому что иначе я просто умру сам.
Хватит писем, хватит надежд, хватит слёз. Ты был прав. Всё-таки тогда в машине ты был прав, когда сказал, что лучше рвать все связи сразу. Что мне так будет легче, что я скорее привыкну. И что всё наладится. Ты всегда был прав, а я был просто ребёнком.
Поэтому прощай, Соби».

продолжение следует...


 

@темы: творчество, loveless

---

Холодная зима. Глава 4

Глава 4
Крушение

+ The Butterfly House + by ~EmeraldIce on deviantART

Есть места, где те, кого мы любим, вечно живы. Это всегда светлые места. И когда попадаешь туда, этот свет разливается приятным теплом внутри. И там, где было холодно и пусто, распускаются снова цветы, доверчиво подставляя свои лепестки солнечным лучам. В этих местах всегда чудесным образом оказывается всё, что ты любишь. Или любил когда-то. В этих местах вечная весна.
К дому Соби вела извилистая, поросшая травой тропинка. Трава была мягкая и совсем тоненькая, сочного зелёного цвета молодости и жизни. И Рицка ступал по этой траве, но видел не её. Перед его глазами мелькали совсем иные картины. Вот он идёт по той же тропинке к дому Соби прошлой осенью. И вся расстилающаяся перед ним дорога устлана пожелтевшими листьями, отливающими в лучах заходящего солнца золотым и багряным. И Рицка, слушая их шорох, идёт и улыбается. А когда он поднимает голову, Соби стоит на крыльце своего дома и ждёт его. И он тоже улыбается.
Странно это. Тропинка осталась такой же, как и была, и дом нисколько не изменился, по крайней мере, снаружи. Вот только Соби здесь больше не было. Однако стоило только закрыть глаза и остановиться на миг, как тут же снова оживало всё, что, казалось бы, уже было утеряно. И Рицка снова видел опавшие листья, лёгкие, почти невесомые, гонимые таким же лёгким ветерком, приятно обдувающим лицо. Он даже снова чувствовал этот ветер. Тот самый ветер. А не этот. И он снова видел Соби на крыльце, видел настолько отчётливо и ясно, что мог посчитать пуговицы на его светло-сиреневой рубашке. Видел, как ветер играет с его волосами, переливающимися и блестящими в солнечном свете. Видел тлеющую в его пальцах сигарету, с которой сыпался пепел прямо на ступени. А потом Соби поднимал голову, замечал его, улыбался и сразу тушил сигарету о железные перила и выбрасывал в траву. И этот мир, который Рицка видел во всей его призрачной неуловимой красоте, стоило только закрыть глаза, жил как будто своей жизнью. И Рицке казалось, что где-то он действительно существует, этот мир. И что иногда Рицке как будто удаётся приоткрыть эту завесу и заглянуть туда. Но проникнуть и коснуться он не мог. Как будто кто-то высший установил над ним этот жестокий запрет. И нарушить его нельзя. Но Рицка был благодарен хотя бы за то, что ему было позволено смотреть. Ведь если есть где-то мир, в котором жив Соби, это уже безумное счастье. Быть может, мир этот был в его сердце.
Сколько раз он уже поднимался по этим ступеням? Почему-то сейчас Рицка жалел, что не пересчитал все эти разы, чтобы потом можно было думать: «Я был у Соби столько-то раз». Или: «Соби был у меня столько-то раз». И вспоминать каждый раз в мельчайших подробностях, перебирать их в голове, перелистывать как книгу, просматривать как фотоальбом. Здорово бы было.
Когда Рицка выходил из дома этим утром, он сказал Сеймею, что собрался в библиотеку. И почему-то при этом не испытал ни малейших угрызений совести за свою ложь. Конечно, может, Сеймей и отпустил бы его прогуляться к дому Соби. Просто Рицке не хотелось видеть, как изменилось бы выражение его лица при этом. А оно изменилось бы. Сеймей бы расстроился. А Рицке не хотелось этого.
Мальчик остановился перед дверью. Сколько раз он поворачивал эту ручку? Один поворот против часовой стрелки – и открывается мир, наполненный странными запахами краски, табачного дыма, свежих холстов и древесины. Рицка очень любил эти запахи, любил их все вместе, а не по отдельности. И часто, бывая у Соби, он делал один большой вдох, и ему казалось тогда, что от этого эти запахи сохранялись в нём. Он любил их, потому что они были связаны с Соби. Но Рицка никогда не думал, что они могут существовать отдельно от него.
Он повернул дверную ручку, и дверь оказалась не заперта, к его величайшему изумлению. И снова он окунулся в мир этих запахов. Вот только навстречу ему вышел не Соби, а Кио.
Он держал в руке тонкую кисточку, на фартуке отпечатались пятна красной и жёлтой краски, а очки съехали на нос. Кио. Ты всё тот же.
При виде Рицки глаза Кио вдруг расширились, как будто перед ним было что-то пугающее, а кисть выпала из пальцев, с неестественно громким стуком ударившись о деревянный пол.
И Рицка стоял совершенно потерянный, не зная, что ему делать и что говорить. Он боялся, что Кио не примет его. Что сочтёт его виноватым в случившемся, накричит на него и выставит вон. Он был готов ко всему. Он даже хотел искупить свою вину и свой грех, и если Кио хочет что-то сказать, пусть говорит это быстрее. Он всё вытерпит.
Но Кио вдруг подбежал к нему и обнял, низко опустив голову и уткнувшись Рицке в плечо.
- Рицка, - прошептал он. – Как же хорошо, что ты пришёл.
Рицка никогда не слышал таких интонаций в его голосе. Таких безнадёжных и усталых, как будто Рицка был последним, чего Кио ждал в этой жизни.
- Я так счастлив, что ты жив, Рицка, - снова прошептал Кио и вдруг заплакал. И Рицка моментально ощутил в горле ком солёных, еле сдерживаемых слёз. Но он почему-то знал, что плакать нельзя. Что ему не позволено плакать, когда Кио и так плохо. И он сдержался. Я сильный, только повторял он про себя.
Втайне Рицка боялся, что Кио будет ненавидеть его за то, что он выжил. Ведь могло быть наоборот. Соби мог бы остаться жив вместо него, и Кио, конечно, предпочёл бы этот вариант. И Рицке даже захотелось попросить прощения за свою жизнь, в то время как Соби больше не было. Пред Кио он тоже чувствовал себя бесконечно виноватым. Грех, который не искупить ничем. И от этих слёз грех только увеличивается, только сильнее оттягивает усталые плечи и саднит в груди.
Рицка крепко обнял Кио в ответ, потому что это было единственное, что он мог для него сделать. И Кио тоже был тёплым. И Рицка столько хотел сказать ему, но не мог произнести ни слова. Кио. Рицка не осознавал раньше, как сильно любил его, ведь он был связан с Соби. Ведь он был другом Соби, дорогим для него человеком. И сейчас он напоминал о Соби сильнее, чем кто бы то ни было. И первый раз Рицка почувствовал, что он не одинок в своей огромной нескончаемой боли.
- Рицка! Рицка! – Кио вдруг заулыбался, не переставая при этом плакать, и заглянул мальчику в лицо. – Ну, как ты? Ты просто не представляешь, как мне хотелось увидеть тебя! Как хотелось поговорить с тобой… Рицка, - он смотрел на мальчика пристально несколько долгих мгновений, как будто желая ещё раз убедиться, что Рицка действительно пришёл. – Ну что же ты стоишь на пороге? Проходи скорее, - он шмыгнул носом и поспешно вытер слёзы кулаком. Кио. Ты не из тех, кто долго и со вкусом демонстрирует свою боль. Ты не из тех, кто носится со своей болью как с редким музейным экспонатом, всем показывая её. Твои чувства настоящие. Спасибо за то, что тоже любил Соби так же сильно.
Рицка прошёл в просторную комнату. Здесь в самом деле почти ничего не изменилось. Только разве что как будто не хватало чего-то очень важного, но неосязаемого.
Кровать Соби, застеленная тёмно-синим одеялом, а на кровати навалены какие-то вещи: мятая одежда вперемешку с пластиковой посудой и открытый рюкзак. На полу почти некуда было наступить – повсюду картины. Картины Соби.
- Я собираю их для выставки, - пояснил Кио, заметив его взгляд. – Пытаюсь выбрать только самые лучшие, потому что выставка будет небольшой. Но мне все нравятся. Да ты не стой! Проходи к столу и садись! Я сейчас тебе чаю заварю.
Кио засуетился, шаря по полкам в поисках чая, и Рицка не мог сдержать улыбки. Ему казалось, что Соби тоже где-то здесь поблизости и сейчас выйдет из-за стены и скажет Кио что-нибудь вроде: «Выметайся отсюда. Ко мне Рицка пришёл». А Кио бы заворчал в ответ, но всё-таки ушёл бы, бросив на них прощальный взгляд и спрятав улыбку радости за них. И Рицка тоже улыбнулся своему воспоминанию, своему маленькому, но живому миру.
- А ты живёшь здесь? – спросил он.
- Да. Решил обосноваться тут немного, пока новые жильцы не объявятся. Мне очень хорошо здесь, - ответил Кио с улыбкой.
И Рицка вздохнул. Ему тоже всегда нравилось дома у Соби. А сейчас нравилось особенно, потому что это место позволяло поверить в вечную жизнь того, кого любишь, в вечную весну.
Кио поставил на стол две белые чашки с синими цветами и вазочку с конфетами, разлил чай. Рицка вдруг ощутил такую расслабленность, что захотелось откинуться на спинку стула и только блаженно улыбаться. Ему уже так давно никто не наливал чай. Так давно никто не кормил конфетами. А Соби любил его баловать.
Кио начал рассказывать про выставку, про свои картины, расспрашивать Рицку надолго ли тот вернулся. Они ни словом не упомянули Соби, но оба думали только о нём и молчали только о нём. И всё, что бы они ни говорили, казалось им ложным и надуманным, а правдой был только Соби, но говорить о нём было слишком тяжело.
А потом Кио вдруг сказал:
- Я даже не был на церемонии прощания. Меня не пустил твой брат.
Рицка поставил чашку на стол и смотрел на образовавшиеся круги на поверхности тёмной воды. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы осмыслить сказанное Кио.
- Сеймей был на церемонии прощания?
- Да. А я так надеялся, что он не придёт. Ты тогда лежал в больнице. И когда я пришёл к тебе, он тоже не пустил меня. А потом вы уехали.
- Так ты приходил ко мне? – спросил мальчик, с трудом отрывая взгляд от своей чашки.
- Ну, да, - Кио почесал затылок со смущённым видом. – Твой брат жуткий грубиян. Сказал мне такое, что при ребёнке повторять стыдно.
Рицка даже не обратил внимания на то, что его назвали ребёнком. Хотя раньше обиделся бы. Он только никак не мог поверить, что Сеймей мог быть грубым с кем-то. Рицка привык видеть от него только ласку. Так какой же тогда Сеймей настоящий? Тот, который обнимает его и говорит, что любит? Или тот, который, не дрогнув, вырезал на коже Соби ошейник? Все лгут. Все носят маски.
- Это ты приносишь ему белые хризантемы? – спросил Рицка.
- А ты лилии? – Кио улыбнулся едва заметно, уголками губ.
- Да. А я лилии, - тихо ответил Рицка.
- Это его любимые цветы.
Рицка сжал чашку. Сердце тут же подпрыгнуло к горлу. Он даже не знал об этом. Но предчувствие его не обмануло. Как много ещё знает Кио? Сколько таких значительных мелочей, о которых Рицка понятия не имеет? Сейчас ему хотелось бы знать всё. Потому что спросить у Соби уже нельзя.
- В последнее время он часто рисовал их, - продолжал Кио. – Помню, как-то раз я завалился к нему без предупреждения, потому что он прогулял занятия. Я думал, его даже дома не окажется. И я уж никак не ожидал, что он будет рисовать. Прогулять, чтобы рисовать. Мне это сразу показалось странным. Он сидел на полу рядом с мольбертом, и по его лицу я понял, что что-то не так. Решил, что это твой брат опять обидел его. И я был прав, потому что он велел ему уехать в Китай. Тут уж и мне плакать захотелось. Но ему было ещё хуже. Я давно не видел на его лице такого печального, потерянного выражения. Он держал в руке кисть, но, кажется, даже не замечал этого. Только смотрел в одну точку и ничего не говорил. А на мольберте ещё не высохли лилии. Они были прекрасны. Я просто влюбился в эту работу. Лучшая у него, по-моему. Я тогда не знал, что сказать, перепробовал всё, что мог, а он всё не отвечал. А когда я спросил: «Любишь белые лилии, Со-тян?», он ответил: «Когда я рисую их, я думаю о Рицке. Ему так идут белые лилии».
Сердце мальчика словно готово было выскочить из груди, и неумолимые слёзы подступили к глазам. Он думал о том же, когда выбирал лилии в цветочном магазине. И стало вдруг тяжело и дурно, как будто какое-то холодное нечто душило его чем-то вязким и липким, как будто хотело безжалостно вырвать из сердца всё то, что он так любил и оберегал. Соби. Соби. Соби, как же я скучаю.
- Прости. Мне, наверное, не стоило говорить об этом, - сказал Кио вкрадчивым ласковым голосом, заметив его состояние.
Рицка поспешно замотал головой.
- Нет, нет! Это очень хорошо, что сказал! Со мной всё в порядке.
Они говорили о Соби ещё долго. Всё оставшееся время. Рицка расспрашивал обо всём, что ему хотелось бы узнать, а Кио с удовольствием рассказывал. Иногда его большие чистые глаза увлажнялись, и Рицка сразу отворачивался, чтобы самому не заплакать.
Когда мальчик опомнился и посмотрел на часы, уже было время закрытия библиотеки. Теперь ему придётся придумать хорошее оправдание тому, что он вернётся с пустыми руками. Снова ложь.
Перед уходом Рицка попросил Кио показать ему картину Соби с лилиями. Кио заметно обрадовался этой просьбе, потому что сам, видимо, готов был любоваться этой картиной бесконечно и показывать её всем. Он провёл Рицку в дальний угол комнаты, и мальчик тут же остановил ищущий взгляд на ней. Картина и в самом деле была прекрасна, Кио нисколько не преувеличил её красоту. И Рицке казалось, что если закрыть глаза, можно будет ясно увидеть, как Соби наносил эту вечную красоту на холст, лёгкими взмахами кисти прикасаясь к нему, запечатлев некий абстрактный образ своего сознания и подарив ему вечную жизнь. Соби, если ты и жив где-то, то в этой картине точно. И эти лилии стали одновременно символами чистой любви, смерти и вечности. Как же они прекрасны, Соби.
- Я думаю, ты вправе забрать её себе, - сказал вдруг Кио. – Он ведь рисовал её для тебя.
- Я… - Рицка хотел что-то сказать, но не смог почему-то.
- Да, забирай. Но только после выставки! Она будет в следующую пятницу. Придёшь?
Рицка кивнул.
- Обязательно. Спасибо за всё, Кио.
- Не за что, ушастик, - Кио усмехнулся и потрепал Рицке волосы.
- И ещё, - Рицка посмотрел ему в глаза. – Извини за Сеймея. Мне очень жаль, что он повёл себя так с тобой.
- Ах, пустяки, я уж и забыл об этом! А ты не извиняйся за чужие грехи, Рицка. И главное, не становись таким, как он.
И Рицка рад бы был не извиняться, но вина за всё плохое, что Сеймей сделал тем, кого он любил, висела на нём, как тяжёлый крест, который он не вправе был снять. И ему всё хотелось бы что-нибудь поправить, искупить всё то зло, что совершил его брат, но он не знал, как это можно сделать.
- Кстати, - сказал вдруг Кио, как будто спохватившись. – Я видел твоего брата недели три назад на кладбище. Он был с тем ужасным парнем. И у него не было цветов. Не знаю, что они там делали, но я предпочёл побыстрее смотаться, чтобы лишний раз не натыкаться на них. Глаза б мои их не видели!
- Три недели? – удивился Рицка. – Ты ничего не путаешь? Мы вернулись в Хаконэ не так давно.
- Нет. Я совершенно уверен, - Кио покачал головой с серьёзным видом. – И это далеко не единственный раз, когда я встречался с ним за это время. Такое ощущение, что он специально выслеживал меня, чтобы испортить настроение!
- Что? Несколько раз?
- Так ты не знал, что он ездил сюда? Хмммм. На твоём месте я не доверял бы этому типу, Рицка. Но… Кажется, я опять тебя расстроил. Прости недотёпу.
- Ничего. Это хорошо, что ты сказал мне.
Сеймей. Ты лгал. Ты скрывал. А потом приходил ко мне и просил прощения. Имею ли я право осуждать тебя, Сеймей? Имею ли я право осуждать кого бы то ни было? Любовь не знает зла, осуждения, недоверия. Мы принимаем тех, кого любим. Но иногда это бывает очень больно.

* * *

Рицка не спешил домой. Для него больше не существовало комендантского часа, но возможно, незримый запрет, установленный Сеймеем, был ещё более жесток.
Он шёл через парк, и было очень хорошо вот так гулять и ни о чём не думать, подставляя лицо весеннему ветру. Он вспоминал, как замечательно провёл здесь время на прошлых выходных вместе с друзьями. Как оказалось, с ними легче всего было забыться. Когда он слышал звонкий смех Юйко, ему самому хотелось смеяться. И это казалось совершенно естественным.
Осаму приносила свои фотографии, на которых были изображены острые рваные скалы, безбрежный океан, пронзающие чистоту небесной выси птицы, багровые закаты и восходы в нежно-розовой дымке. Снимки понравились Рицке так сильно, что когда все уже насмотрелись, он ещё долго не выпускал их из рук. Осаму умела делать «живые» фотографии, вечные в своей застывшей красоте.
Он смотрел под ноги, как привык уже смотреть, когда гулял в одиночестве. И, видимо, он так глубоко погрузился в свои воспоминания, что не заметил идущего впереди человека. А человек не заметил его. Не потому, что был невнимателен или задумчив, как Рицка, просто он был слепым. И когда Рицка опомнился, было уже слишком поздно, потому что они столкнулись. Мальчик ойкнул и отступил назад, поднимая голову.
- Извините, - сказал он поспешно и хотел добавить ещё что-то в своё оправдание, но слова так и замерли на языке, когда он узнал в худом мужчине в тёмных очках и с тростью Рицу-сенсея. Губы Минами дрогнули, и он сказал скорее утвердительно, чем вопросительно:
- Рицка.
Рицка отступил ещё на шаг.
- Испугался? – спросил Минами, улыбаясь уголками губ. – Только не убегай, Рицка.
И мальчик действительно немного испугался. Призраки прошлого иногда выглядят как живые. Иногда они и бывают живыми.
Этот человек тоже был связан с Соби. И он так похож на него сейчас. Прямая осанка, длинные светлые волосы, на губах холодная полуулыбка, едва уловимый запах лёгких сигарет, тонкие изящные пальцы. И при всей внешней схожести разница с Соби была огромна, и, возможно, похожесть как раз и определяла такой разительный контраст между ними. Рицка не смог бы объяснить на словах эту разницу, он просто чувствовал её. У Соби всегда были тёплые руки. А у этого человека – нет.
- Я и не убегаю, - сказал Рицка. Голос его был спокоен и твёрд, и мальчик уже не понимал, отчего так растерялся вначале.
- Снова куда-то торопишься? Не хочешь пройтись? – спросил Рицу.
- Не вижу в этом необходимости, - ответил мальчик. Этот человек не вызывал в нём ничего, кроме неприязни, но сейчас дело было даже не в антипатии, а в том, что Рицка не хотел ничего слышать и знать ничего не желал. Всё это было. И всё прошло. Так оставьте уже меня в покое. Дайте мне пережить это.
- Видишь ли, Рицка. Я, кажется, заблудился. Вышел погулять, но свернул куда-то не туда. Я всё никак не привыкну к тому, что Аояги Сеймей лишил меня зрения. Не поможешь мне, Рицка?
Глаза Рицки сузились, а губы сжались. Зачем он так? Снова эта боль. Эта вина. Даже перед Рицу. Как ему быть теперь? Где найти столько сил, чтобы искупить всё зло, совершённое тобой, Сеймей? И как при этом не преступить тонкую грань, делающую тебя моим врагом? Я говорил, что я на твоей стороне. А сейчас помогаю Рицу-сенсею. Я так устал. Где же здесь правда, Соби?
Они свернули на узкую малолюдную дорожку. Рицу продолжал улыбаться чему-то своему, раздражая мальчика всё больше, и постукивать железным наконечником своей длинной трости, как будто ощупывая путь.
- А как твоё здоровье, Рицка? – спросил он. – Не сильно пострадал в аварии?
- Всё прекрасно, - ответил Рицка сквозь зубы.
- Научился лгать? Ты прав, так проще. Ты сейчас особенно уязвим. Без Соби-куна тебе следует быть осторожным вдвойне. Пока тебя некому защитить.
Тропинка становилась всё уже и темнее, утопая в зелени высоких деревьев. И Рицке всё меньше нравился этот разговор.
- Мне не нужна защита. А Соби умер, и с этим уже ничего не подёлаешь, - сказал он, подумав с колкой обидой за Соби, что Рицу-сенсея даже нисколько не огорчает гибель его лучшего ученика.
- Умер, говоришь? На твоём месте я не был бы так в этом уверен.
Рицка остановился и замер, настолько дикими ему показались эти слова.
- Что вы имеете в виду?
- Да ничего особенного, - сказал Минами, и голос у него был таким, как будто он издевался над мальчиком. – Просто я не верю, что Соби-кун мог просто так умереть. Я слишком хорошо знаю его.
Рицка тяжело вздохнул, и они пошли дальше. Верил ли Рицу в смерть Соби или не верил – его это мало интересовало. Соби умер, и это факт. И снова саднит в груди, и снова что-то важное как будто ускользнуло от него как раз в тот момент, когда он уже мог коснуться его.
- Соби умер, - повторил Рицка. Он сам удивлялся, с какой лёгкостью и уверенностью ему теперь давалась эта фраза. – Я даже был на его могиле.
- На могиле? – с любопытством переспросил Минами. – Ну и что? Это ещё ничего не доказывает.
- Доказывает, - упрямо повторил мальчик. – Соби похоронили, и его прах лежит в могиле.
- Правда? – Рицу откровенно насмехался. – Помнится, прах твоего брата покоился на семейном алтаре и ты каждый день зажигал для него свечи.
Рицка снова остановился. Он терял самообладание. Как же больно. Каждое слово этого человека причиняет только боль. Он так жесток. Почему?
- Что же ты молчишь, Рицка? Только не начинай плакать, я этого терпеть не могу. Я только и хотел сказать, что Сеймей – последний человек для тебя, которому можно верить. Хотя теперь, когда перед тобой открыты такие перспективы, ты, конечно, не захочешь меня слушать. Вы с ним победили.
- Победили? – переспросил Рицка.
- А как это ещё назвать? Война окончена. Мы капитулировали, вы - завоевали всё, что хотели.
Рицка ничего не понимал и не хотел понимать, но отчего-то всё равно не мог не спросить:
- О чём вы? Что мы завоевали?
Рицу вдруг рассмеялся.
- Я вижу, Сеймей не спешит посвящать тебя в свои действия. Тогда я расскажу. Семи Лун больше не существует. По крайней мере, не существует в том составе, в котором существовали раньше. Сеймей захватил школу. Несколько наших, в том числе и я, чудом остались в живых. Сеймей любит власть, ты знаешь об этом? Он так и остался эгоистичным мальчишкой, каким был в четырнадцать. Готов сокрушить всё на своём пути только ради одной желаемой игрушки. И при этом удивительно умён. Смог обмануть даже меня. А уж тебя тем более.
- Верить вам у меня тоже нет никаких оснований, - ответил Рицка, хотя голос его был уже не так твёрд, как он хотел бы. Он больше не мог это слушать. Семь Лун – почти забытое словосочетание. Семь Лун – это что-то из далёкого прошлого. А Сеймей убийца. Нет. Нет. Нет. Не хочу это вспоминать. И думать об этом не буду!
- Конечно, нет. Было бы глупо с твоей стороны, если бы ты так просто доверился мне. Но мы с твоим братом в равных позициях. Ему ты можешь доверять ровно настолько же, насколько доверяешь мне. Он говорил, что любит тебя, да, Рицка? Он сказал это и заставил тебя оплакивать его смерть. Он лгал тебе. Откуда ты знаешь, может, он на самом деле ненавидит тебя? Солгать для него – ничего не стоит. Молчишь? Ты уже не так уверен? У тебя нет никаких доказательств, что Сеймей любит тебя, а не использует. Так же, как ты не можешь доказать, что Соби-кун мёртв.
- Всё, хватит! – закричал Рицка. – Прекратите, хватит!
Его крик был отчаянным, надрывным, а глубокая рана на сердце снова обливалась кровью, и снова он как будто ощутил холодный металл лезвия внутри. Больно, больно, сколько же ещё будет боли? Когда же это закончится? Лучше бы я тоже умер.
- СОБИ МЁРТВ! – кричал мальчик. – А вы просто сумасшедший!
И Рицка развернулся и побежал, тяжело дыша, глотая слёзы, спотыкаясь, ничего не видя. Минами слушал звук его затихающих быстрых шагов и улыбался.
- Ты повзрослеешь, Рицка. И ты ещё захочешь знать. И тогда ты придёшь ко мне.

* * *

Иллюзии, всегда неизбежно рассыпающиеся в прах, причиняют боль, отбирая всё, во что хотелось верить. И чем сильнее хотелось верить, тем больнее потерять эту веру, а вместе с ней все надежды, расцветающие в сознании радостными картинами, на которых все счастливы. И чем больше убеждаешь себя, тем больше этих картин и надежды. А потом случается то, чего боялся. То, что прятал в самых дальних тёмных углах сознания, там, куда не проникает солнечный свет и самые чистые святые мечты о счастье. И всё-таки почему-то это случается. Выбирается из своего тёмного угла. Неизбежно. И всё рушится. Всё, во что верил и хотел верить. Абсолютно всё, даже жизнь. Крушение иллюзий не оставляет ничего. И стоя посреди обломков, задаёшь вопрос немым небесам: «Почему? Как мне теперь собрать всё это обратно?»
В ванной было тихо, прохладно и темно. В последнее время Рицке нравилось мыться при выключенном свете. Он любил сидеть в горячей воде и слушать, как из крана падают капли. И было так спокойно. Это был для него один из способов расслабиться и прогнать навязчивые мысли обо всех своих неудачах и неудачах тех, кого он любил. А неудачи любимых воспринимались ещё тяжелее, чем свои собственные. За себя Рицка не привык переживать.
Плохо было только, когда вода остывала. Снова нужно было возвращаться в комнату, ложиться в постель и пытаться уснуть. Вечера были для Рицки самым тяжёлым временем. Потому что все мысли, которые он гнал в течение дня, возвращались, подкрадывались в ночной тьме. И снова он ворочался, отчаявшись уже найти такое положение, чтобы не было больно. И иногда подушка была мокрой от слёз, хотя Рицка и не помнил и не замечал даже, что плакал. Неудачи. Крушение иллюзий. Бессилие. Быть счастливым по определению невозможно. Рицка не понимал, как можно спокойно спать ночью, если мама его в больнице, если ей плохо, если Кио плачет у него на плече, если Сеймей делает все эти ужасные вещи? Как можно быть самому счастливым, если столько людей несчастны? Он не понимал, как бы ни старался. Он всё хотел сделать что-нибудь, но только ещё острее ощущал своё бессилие. Что у него есть? Есть ли у него что-то, что могло бы помочь ему изменить всё это? И чем больше Рицка думал об этом в тёплой воде или в постели в тёмной комнате, тем больше убеждался, что есть только то, что Соби нет.
А если его нет, и изменить это нельзя, нет ни смысла, ни желания менять и всё остальное. Пусть всё продолжается, как продолжалось. Пусть все оставят его в покое.
Он почти уснул, проваливаясь в спасительное забвение, как вдруг дверь распахнулась, и в ванную влетел Сеймей. Не замечая Рицки, он сразу пустил воду в раковину и начал с каким-то отчаянным остервенением отмывать руки.
Рицка вздохнул. Он хотел сказать брату о своём присутствии, но так и не сказал. Только смотрел, как Сеймей моет руки, а потом шею и лицо. Он так хотел отмыться, как будто вывалялся в грязи, хотя одежда была чистой.
Мальчик вспомнил, как года три назад Сеймей приходил к нему в ванную всякий раз, когда Рицка мылся. Не было такого случая, чтобы он не пришёл. Они подолгу сидели в воде вместе, смеялись и дурачились, кидая друг в друга ошмётки белой мыльной пены. Однажды Сеймей задержался где-то, Рицке надоело ждать его, и он решил помыться один. И когда он уже собирался вылезать из воды, Сеймей вдруг вернулся.
- Рицка, не спи в ванной, - сказал он тогда, улыбаясь.
- Сеймей? – Рицка тут же встрепенулся. Вода с громким плеском пролилась на пол.
Сеймей стоял в дверном проеме, сложив руки на груди, и улыбался.
- Почему меня не дождался? Помылись бы вместе.
Мальчик сделал вид, что надулся.
- Тебя пока дождешься! А мне завтра рано вставать!
- Помыть тебе голову? – он начал раздеваться.
- Я уже помыл, не видишь что ли?!
- А я еще раз помою.
- Зачем?!! Сеймей!
Сеймей всегда умел настоять на своем. И Рицке нравилось поддаваться ему. Нравилось ощущать его опеку, силу, заботу. Конечно, иногда это и раздражало, когда Рицка в порывах «взрослости» начинал ругать брата за чрезмерное попечительство над ним. Но чаще всего ему это было даже приятно. Приятней, чем он сам себе в этом признавался.
А потом всё вдруг изменилось.
- Рицка? – Сеймей закрыл кран и как будто испугался, увидев мальчика. – Почему ты сидишь в темноте?
- Да так просто, - отозвался Рицка, сделав вид, что не заметил странного поведения Сеймея.
- Так ведь можно уснуть и утонуть, - Сеймей улыбнулся. – Будь осторожнее. Можно к тебе? Мы так давно не мылись вместе.
Рицка ощутил внутреннее напряжение и непонятно откуда взявшуюся нервозность.
- Не стоит, наверное… Я уже ухожу.
- Почему сразу уходишь? Может, свет включить?
- Нет! Не включай!
- Да перестань. Что случилось? Помыть тебе голову?
- Не надо, Сеймей. Лучше уходи.
- Вот как? А раньше тебе это нравилось.
Рицка молчал. Он сидел, поджав ноги и обхватив колени руками, и смотрел, как капает вода. Смотреть на Сеймея он почему-то не мог. Выдержать его взгляд и не сломаться было так трудно. Когда же он научится? Без Соби его внутренней силы стало как будто вдвое меньше.
Похоже, Сеймей не собирался уходить. Наоборот, он подошёл к самому краю ванны и остановился, пристально глядя на Рицку.
- Ты что-то скрываешь от меня, Рицка? – спросил он. – Может, у тебя появилось имя?
Рицка взглянул на него в изумлении.
- Имя?
- Да, твоё истинное имя. Loveless. Мне кажется странным, что оно до сих пор не проступило на твоей коже. Может, оно там, где ты не замечаешь?
- Нет. Нет у меня никакого имени.
Сеймей опустился на колени. Теперь его тёплое дыхание щекотало шею.
- А тебе бы не хотелось, чтобы оно было? – спросил Сеймей шёпотом.
- Не знаю.
- Разве тебе не хотелось бы, чтобы у тебя был боец? Настоящий, принадлежащий только тебе?
- Не знаю, - снова ответил Рицка. Он только знал, что ему очень не нравится этот вкрадчивый шёпот.
- А может, тебе хотелось бы самому стать бойцом? Сражаться за того, кого любишь, защищать его?
- Что? О чём ты? Я ведь жертва, как я могу быть ещё и бойцом?
- А ты уверен, что ты жертва?
Рицка почувствовал, что снова теряется. Он всё ещё ничего в этом не понимал. В ушах до сих пор звучал холодный ровный голос Минами Рицу. Ты уверен, что Сеймей любит тебя? Ты уверен, что Соби-кун мёртв? Ты не можешь никому верить. Так много вопросов. Есть ли хоть где-нибудь ответы на них?
- Не знаю, Сеймей! Прекрати всё это спрашивать! – закричал он. Он снова чувствовал себя ведомым, а Сеймея ведущим. И только знал, что с этим нужно срочно что-то сделать. – Лучше скажи мне, ты видел тело Соби?
Сеймей перестал улыбаться.
- Почему ты спрашиваешь об этом?
- Потому что! Просто скажи, видел или нет!
- Конечно. Я видел его мёртвым, Рицка. Какие ещё есть вопросы?
- Никаких.
- Вот и хорошо. Тогда я пойду. Нисей зовёт меня. И не сиди долго в воде, - сказав это, Сеймей вышел. Он любил, чтобы последнее слово всегда было за ним. Оставшись один, Рицка успокоился. Ему очень нужно было, чтобы Сеймей сказал это. Что видел Соби мёртвым. Ему очень важно было поверить Сеймею. Мы всегда доверяем тем, кто нам дорог.
И Рицка действительно думал, что доверяет Сеймею. Он старательно убеждал себя в этом, пока вытирал мокрые волосы жёлтым махровым полотенцем, пока обтирал кожу, собирая капельки влаги и пока надевал пижаму. Он всё ещё был уверен в непогрешимости и искренности брата, когда спускался зачем-то на цыпочках на несколько ступенек в гостиную, чтобы лучше услышать разговор Нисея и Сеймея. И, если бы его спросили сейчас, что он делает, Рицка, возможно, очнулся бы от бессознательного сна наяву и очень удивился своим действиям.
- Я ведь уже говорил тебе, чтобы ты не звал меня по пустякам, - сказал Сеймей, откинувшись на спинку дивана и прикрыв глаза, как будто от чрезмерного утомления.
- А может, я соскучился? – ухмыльнулся Нисей, сидящий в кресле напротив, спиной к Рицке.
- Замолчи. Думай, что несёшь. Если можешь справиться без меня, нечего меня дёргать. Лучше бы я остался с Рицкой.
- Ну уж извини, что я не Рицка! – вспылил вдруг Нисей.
Сеймей приоткрыл глаза и посмотрел на своего бойца с выражением крайней степени гадливости:
- Повторяю ещё раз, держи язык за зубами, Акаме. А то я тебе его отрежу.
Рицка сглотнул и зажмурился. Нет, это не его брат. Не тот Сеймей, который только что был с ним в ванной. Не тот, который всегда его успокаивал и говорил то, что Рицке хотелось услышать. Это был какой-то другой человек. Чужой, холодный. Ещё более холодный и чужой, чем Рицу-сенсей. «Но мы с твоим братом в равных позициях. Ему ты можешь доверять ровно настолько же, насколько доверяешь мне». Если это действительно так…. Если это действительно не Сеймей… Рицка решил попробовать посмотреть на этого человека в теле его брата так же отвлечённо, как он смотрел на прохожих на улице, например. Если это не Сеймей, нужно постараться не любить его хотя бы несколько минут и взглянуть трезво на происходящее. Нужно быть сильным и взрослым.
- Хочешь знать моё мнение, мой возлюбленный Сеймей?! – прошипел Нисей, вскочив с кресла и склонившись над сидевшим в той же флегматичной позе Сеймеем.
- Не хочу. Уж избавь меня от такого удовольствия.
- А мне плевать, что ты не хочешь! Я тебе не Агацума и не твоя собачка! Ты хоть сам понимаешь, в каком дерьме мы оказались?! Так что будь добр слушать моё мнение! В моих планах пока не числится пункт «сдохнуть»! А не хочешь слушать, вали к Агацуме, он сделает всё, что тебе приспичит!
- Не выражайся так при мне, - ответил Сеймей, начиная раздражаться. – Ты не оставляешь мне выбора, Акаме. Я всё-таки отрежу тебе твой болтливый, гадкий и грязный язык. Без него ты будешь куда полезнее. Мы ведь уже много раз говорили об этом. Агацума мёртв. А следовательно, я не могу пойти к нему. Хотя ты прав, он был бы мне сейчас намного полезнее тебя.
- Да, да, да! Хоть при мне мог бы называть вещи своими именами, Сеймей! Самому ещё не надоело? Всё равно Рицка тебя уделает. Он сильнее тебя!
- Я знаю, что сильнее. Но у меня всё под контролем, так что хватит закатывать истерику. Тебе ничего не угрожает. Просто делай, что я говорю, и всё будет распрекрасно. А Рицка всё равно ничего не может без Агацумы. Так что он нам не помеха.
- А если…
- Закрой рот, Нисей. Никаких «если» не будет, - он медленно поднялся с дивана и посмотрел на Нисея взглядом победителя. – Подожди меня на улице. Я ещё не пожелал Рицке спокойной ночи.
Пробормотав какое-то ругательство, Нисей поплёлся к двери, а Рицка вскочил с колен и побежал в свою комнату, чтобы Сеймей не заметил его. Он даже не думал о том, что только что услышал, возможно, потому, что это было ожившим воплощением самого страшного кошмара. Он думал только, что единственный способ скрыть от брата своё состояние – это притвориться спящим. Только бы успеть. Только бы успеть. Больше ничего.
Когда Сеймей вошёл в спальню, Рицка уже лежал на кровати, свернувшись калачиком и стараясь по возможности дышать как можно тише. Сеймей подобрался к нему почти неслышно, сел на край кровати и вздохнул.
- Рицка… Ты уже спишь? – прошептал он.
Мальчик не ответил.
- Прости, что опоздал, - шепнул Сеймей ещё тише и, склонившись, поцеловал Рицку в висок. – Спокойной ночи, мой милый, маленький Рицка.
Он посидел ещё немного, и когда Рицка уже был уверен, что сердце его не выдержит ещё одного громкого тяжёлого удара, Сеймей встал и, прошептав что-то ещё, ушёл из комнаты. Рицка распахнул сверкнувшие в темноте большие глаза. Перевернулся на спину, так было легче дышать. В следующее мгновение по щекам его побежали крупные слёзы, которых он даже не замечал. Сеймей. Сеймей, возможно ли такое? Возможно ли, чтобы ты так обманул меня? Обманул всех? Снова?
Он ясно помнил, как два года назад подходил к семейному алтарю, вдыхал запах белых хризантем, любовался хрупкостью их невесомой красоты, думал о вечности. Зажигал свечи и подолгу смотрел на их трепещущее пламя, ощущая тепло и умиротворение. Он молился тогда о том, чтобы Сеймей обрёл покой, чтобы он попал туда, где не бывает слёз и горечи потерь, туда, где много света и тепла, где вечно живы те, кого мы любим. И когда ему начало казаться, что он сполна оплакал его смерть, Сеймей вернулся. Кому он возносил свои молитвы? Зачем? Зачем Сеймей так поступил с ним? С мамой? И он нашёл в себе силы простить ему этот обман только потому, что Сеймей был жив, и это было величайшим чудом для него тогда.
И теперь. Могло ли всё повториться снова? А если и повторилось, то где ему найти столько сил, чтобы пережить это ещё раз? Нет. Этого не может быть. Соби умер. Сеймей сказал так и ему, и Нисею. Но… Нет. Он умер, умер, умер. И Рицка уже оплакал и его смерть, и его могилу, и помолился, чтобы Соби никогда больше не испытал там такой боли, какую Рицка переживал здесь. Всё это в прошлом. Соби умер. И, наверняка он сейчас счастлив где-то, ему не о чем больше волноваться.
Рицке потребовалось слишком много душевных сил, чтобы поверить в смерть Соби. Настолько много, что он уже не мог «поверить обратно». Не мог допустить хоть маленькую надежду на то, что Соби мог всё это время засыпать и просыпаться, любоваться на закат, рисовать свои картины или курить свои сигареты. Он гнал от себя теперь все мысли об этом. Потому что надежды всегда рушились. Твоя вера – ничто для пустоты и разрушения. Все светлые мечты будут уничтожены, как случалось уже много раз, бесконечное множество раз. Сколько было таких разов, когда Соби мерещился ему на улице, а потом вдруг превращался в чужого человека, равнодушного к его горю и его потере? Нет, хватит. Он больше не будет допускать напрасных надежд. Есть предел даже боли. И предел этот – равнодушие.

* * *

В кабинете доктора Кацуко сегодня было светло, хотя Рицка предпочёл бы темноту, как в то время, когда он ещё бывал здесь в качестве пациента. Сейчас он пришёл как друг, и Кацуко-сенсей любезно выделила ему час своего свободного времени. Из открытого окна лился мягкий свет весеннего солнца, и пылинки медленно танцевали в луче этого света, а доктор расспрашивала его обо всём, о чём Рицке так трудно было рассказывать. Но он говорил и улыбался, потому что не хотел, чтобы она волновалась за него. Ему хотелось только, чтобы она улыбалась в ответ, чуть смущаясь от его неожиданной внешней взрослости, и чтобы сфотографировалась с ним на прощание.
Но ведь вернулся он сюда не для этого. О причинах этого визита знала, пожалуй, только его интуиция. А сам Рицка пришёл лишь потому, что здесь, в этом кабинете, столько раз он получал ответы на мучающие его вопросы. Кацуко-сенсей всегда умела найти нужные слова. А если и не находила, то всегда давала подсказку, и Рицка уже сам позднее понимал что-то важное. Это было место, где жили ответы.
- Ты хочешь поговорить о чём-нибудь, Рицка? – спросила она, и прядь отросших волос упала ей на плечо. – Я могу закрыть жалюзи, а ты приляг отдохни. Вид у тебя измученный.
Рицка кивнул и улыбнулся ей с благодарностью. Всё-таки есть люди, от которых трудно что-либо утаить.
- Можно спросить у вас кое-что, сенсей? – прошептал мальчик, пока она закрывала жалюзи.
- Конечно, Рицка. Всё что угодно. Ты ведь для этого и пришёл.
- Как быть, если всё, во что ты верил, рухнуло? И если человек, которого ты любишь, обманывает тебя и поступает плохо по отношению к другим? Как мне поверить снова?
Она вздохнула, и Рицка напрягся. Если она не знает, к кому идти тогда?
- Это очень больно, если тот, кого ты любишь, обманывает тебя, - сказала она. – Но это не повод замыкаться в себе. Если закроешься ото всех и перестанешь верить, боли и предательств будет, возможно, и меньше. Но разве это жизнь тогда? Если однажды плюнули в душу, нужно найти в себе силы и мужество, чтобы открыть душу опять. Даже если будут плевать снова и снова, нельзя закрываться. Отвернуться и закрыться от мира и в особенности от тех, кто тебя любит, во много раз хуже, чем быть обманутым, Рицка.
- Значит… Значит, я всё-таки пытался сбежать.
- Есть вещи, которые настигнут тебя, сколько бы ты ни бежал. Так может, лучше разобраться с ними сразу и не тратить лишние силы на бегство?
- Наверное, - Рицка закрыл глаза и откинулся на спинку дивана. – А что если я уверен, что один не справлюсь с ними?
- Всегда найдутся люди, которые захотят тебе помочь, Рицка. Нужно только не стесняться просить помощи.
- И всё-таки есть ситуации, когда никто не может помочь. Когда нужно принять решение самому. Как поступить правильно? Как узнать, где правда?
- Правда – это то, что в твоём сердце, Рицка.
Из кабинета Рицка вышел успокоенным и расслабленным. Его даже начало клонить в сон – бессонная ночь поисков ответов давала о себе знать. И хоть Рицка ещё и не решил, что будет делать дальше, ему казалось, что самое главное уже сделано. Как будто что-то незримо изменилось в нём самом, и больше не было гложущего беспокойства и давящего бессилия. Ему казалось, что всё теперь разрешится, как должно. Что если он что-то и искал, то теперь точно нашёл, хотя, что именно он нашёл, Рицка не знал.
Вернувшись домой, Рицка прошёл прямо в свою комнату, к столу, на котором лежала картина Соби с белыми лилиями. Он принёс её со вчерашней выставки, но так и не развернул почему-то. Сейчас же Рицка неторопливо развязал плотные белые верёвки, развернул обёрточную бумагу, взял картину и переложил на пол. Потом отошёл и взглянул на неё издалека. И почему-то захотелось улыбаться. И не было больше той удушливой боли, стягивающей грудь, мешающей спать, не дающей покоя даже среди дневных забот, не отпускающей и во сне, вытравляя из сердца слёзы на подушку. Теперь ничего этого не было. И вместо этого была сила, которой Рицка не мог дать ни имени, ни объяснения. Он знал только, что эта сила поможет ему двигаться дальше, поможет ему снова подняться и сделать всё то, на что он раньше не мог решиться. Поможет идти путём Правды и Света, который мальчик ещё давно избрал для себя.
Он повесил картину на стену над своей кроватью и снова почувствовал Соби рядом. Чистейшие белые лилии, как окно в вечную весну, туда, где Соби всегда ждал его. Есть вещи, которые уже не вернуть, но всё-таки кое-что ещё осталось. И Рицка может постараться вернуть хотя бы самую малость. Если есть хоть что-то, что он может изменить, он это сделает. Ибо всё, что было разрушено, однажды возродится вновь.

продолжение следует...




 

@темы: творчество, loveless

---

Холодная зима. Глава 3

Глава 3
Время

«Вечность выше нашего понимания. Вечность – это то, чего нельзя коснуться. И когда горячее, бьющееся ещё сердце, соприкасается с вечностью, оно не чувствует ничего кроме холода и пустоты».

Интересно, сколько времени должно пройти, чтобы можно было вспоминать о ком-то любимом, но навсегда потерянном, без боли? Время иногда бывает подобно прямой плоскости, на которой всё существует одновременно. И ты стоишь как будто в стороне и смотришь на эту плоскость, на которой не существует разграничений между тем, что было и тем, что будет. И ты не чувствуешь, что какое-либо событие твоей жизни уже ушло, ты просто смотришь на него, видишь его и улыбаешься ему, потому что оно есть. Есть в этот самый настоящий момент. И это очень хорошо – представлять время в виде такой плоскости. Потому что ты лишен возможности ощутить себя молодым или старым, потерявшим или нашедшим, любящим или утратившим любовь. Потому что ты молод и стар одновременно, и всё в тебе существует одновременно, существовало и будет существовать.
А потом неизбежно происходит какой-то сбой. И ты скатываешься с общей плоскости в одну конкретную точку и уже не способен оглядеться по сторонам. И хорошо, если ты окажешься в точке, где ты молод, любишь и любим, где ты нашёл что-то важное, где ты можешь улыбаться искренне. Но случиться может всякое. Потому что точек в этой временной плоскости множество, и можно крепко-накрепко застрять там, где вечно холодно, пусто и темно во всех комнатах, и остаётся только метаться в отчаянии и тщетно искать утраченный свет, чтобы не прожить остаток жизни в кромешной тьме.
Когда Рицка оказывался сторонним наблюдателем своей жизни, он никогда не смотрел на точки, уходящие в его будущее. Они не интересовали его, как не интересуют человека автобусы, идущие не по его маршруту. Не смотрел он и на прошлое до десяти лет. Потому что те точки были подобны автобусам без номеров, или автобусам, номеров которых он не помнил. Они тоже не были нужны ему. Он хотел остаться только в тех точках, где не утратил ещё уверенности, что едет туда, куда нужно. И с тем, с кем нужно. И он мог часами простоять на своих «остановках», ожидая, когда же прибудет автобус, который отвезёт его туда. И снова и снова он скатывался с временной плоскости и оказывался неизменно здесь.
Здесь – было его реальностью, дальше которой он ничего не видел. В которой он запутался, потеряв все нити, ведущие в мир прежний. Но внешне здесь было так же, как и в любом другом месте. Здесь была весна, было солнце и птицы, прилетающие под окно. И небо здесь было такое же, как и везде. Высокое, вмещающее все оттенки искрящегося синего и переливающегося в солнечных лучах голубого. И воздух здесь нёс в себе все ароматы пробуждающейся природы, зелени, чистоты и свежести утренней росы. И было хорошо. Здесь тоже могло быть хорошо, как это и ни удивительно было для Рицки.
Он возвращался из продуктового магазина с двумя большими, тяжёлыми и больно оттягивающими руки пакетами. В первом была еда, из которой Рицка собирался сварганить какой-никакой ужин на сегодня. Во втором – книги и учебники, которые он набрал в библиотеке. Рицка стал вдруг много читать, даже чуть больше, чем раньше. Он был уверен, что уже наверстал всё, что пропустил в школе и даже больше. Эта неожиданная жажда к знаниям была неусыпной и занимала всё его свободное время. Рицка просиживал долгие ночные часы, погрузившись в чтение, которое позволяло ему забыть обо всём и думать вовсе не о том, о чём ему всё время хотелось думать. В промежутках между своими «уроками» он готовил еду и пролистывал поваренные книги в поисках новых более-менее лёгких блюд, которые он был бы в состоянии приготовить, не порезавшись и не перепачкав всю кухню. Но со временем Рицка не без удовольствия отметил, что ловкость его увеличилась, и он даже стал искать рецепты посложнее.
Сегодня он задумал приготовить саба-но мисони, закупив в магазине свежую макрель и душистый имбирь. Он шёл и думал только о макрели в бобовом соусе, о том, сколько перца нужно будет добавить, чтобы получилось не слишком остро и можно ли обойтись без двух столовых ложек водки, которой у них не было дома, и купить которую Рицка так и не решился.
Не то чтобы ему нравилось готовить. Но ему нравились все эти механические однообразные движения, на которых можно было сосредоточиться и отключить разум.
Но иногда, когда разум включался, Рицка испытывал лёгкое недоумение по поводу своей сосредоточенной практичности. Потому что когда ему сказали, что Соби умер, он был в какой-то степени уверен, как будто знал в глубине души, что тоже умрёт. Зачахнет, не сможет этого вынести. Снова пережить это. Но он жил почему-то. Выбирал в магазине рыбу, которая ему больше нравилась, и со смущённым видом проходил мимо витрин со спиртным, прокручивая в голове список ингредиентов рецепта.
Он выходил из дома раз в неделю, не считая маленьких прогулок по вечерам в саду. Ходил сразу в библиотеку, чтобы сдать прочитанные книги и взять новые, а по дороге обратно забегал в магазин за продуктами на неделю. Иногда во время таких походов он жалел о том, что у него не три руки, потому что, будь у него много рук, он мог бы взять сразу намного больше и выбираться в город реже. Он всё ещё не мог избавиться от неприязни к шуму автомобилей и снующим толпам народа. К тому же теперь на него свалилась новая неприятность. Она проявлялась особенно отчётливо, когда Рицка шёл по улице, погружённый в свои бытовые мысли, а его невидящий взгляд был устремлён под ноги или скользил по фигурам и лицам людей. И тогда в толпе он вдруг замечал высокого юношу в плаще с чёрной меховой оторочкой и развевающимися на ветру светлыми волосами. И Рицка замирал, выхватывая его цепким взглядом и ускоряя шаг. При этом он мог по-прежнему думать о чём-то постороннем, привычном и бытовом. Но когда Рицка догонял его, или когда юноша сам вдруг оборачивался, мальчик с оборвавшимся на миг сердцем отмечал в его лице незнакомые черты, незнакомый взгляд и улыбку. И он уже не мог понять, что так привлекло его в этом человеке минуту назад, потому что у него был совсем не тот цвет волос, не той длины или не того оттенка плащ. И совсем не то лицо. Всё было не то.
И всю оставшуюся дорогу домой в голове Рицки уже не оставалось и следа мыслей о макрели, перце, имбире и водке. Он мог думать только о Соби. Потому что слишком сильна была эта пережитая им минутная надежда, и слишком болезненно последовавшее за ней разочарование. И забыть об этом можно было только включив плиту, нарезав мясо или почистив рыбу, сходив в комнату к маме и позвав её ужинать, а потом закрывшись в комнате и достав из шуршащего и порванного уголками книг пакета потрёпанные томики учебников по психологии.
Но сегодня Рицка забыл о мучительном видении намного раньше, потому что, подходя к дому, завидел кого-то сидящего на крыльце и спрятавшего лицо в коленях. Сначала ему показалось, что это Сеймей, но, подойдя поближе, Рицка разглядел, что на голове у него нет ушек, а чёрные длинные волосы спутаны и разбросаны по плечам. Нисей.
Рицка вздохнул. Пакеты с едой и книгами вдруг показались ему в десять раз тяжелее, чем были, и мальчик удивился, как он их вообще донёс.
Нисей, видимо, услышав его шаги, поднял голову, и вспыхнувший надеждой и ожиданием взгляд потух. Он явно ждал Сеймея. Ну, уж не Рицку точно. А Рицка успел отметить множество мелких кровоточащих царапин у Нисея на лице, ожог на шее от оков и раны на руках. Нисей же, заметив его изучающий взгляд, поспешно спрятал израненные руки за спину и поморщился от боли.
Рицка поставил пакеты на землю, потому что ему уже начало казаться, что суставы его сейчас не выдержат или пальцы оторвутся. В голове была какая-то каша, и среди всех мыслей, связанных с этим новым для него положением Нисея, мелькала одна – о Сеймее.
- Где мой брат? – спросил Рицка.
- Живёхонек, - с неохотой отозвался Нисей и снова поморщился, как будто ему было больно даже говорить. – Ни царапинки. Всё мне досталось, чёрт возьми.
- Пойдём в дом, - сказал Рицка спокойным уверенным тоном. – Я обработаю твои раны.
- Чего?! Не пойду я никуда. Сеймей велел мне дождаться его здесь.
- А ты такой послушный?
- Нет, но… - Нисей замолк, не зная, что значило это «но». Губы его снова скривились, хоть он и старался всеми силами держать лицо и не показывать боль Рицке.
Взгляд мальчика потеплел.
- Вставай же. Я помогу.
Нисей посмотрел на него с какой-то затравленной злобой и обидой, пытаясь при этом подняться на ноги.
- Только не думай, что за это я стану тебя любить. Я ещё помню, как твой дружок сломал мне палец. Так что твоя доброта мне без надобности. Можешь не строить святошу.
- А это и не доброта. Я просто не хочу, чтобы ты заляпал своей кровью моё крыльцо.
Нисей попытался усмехнуться, потому что не знал, что ответить, но вместо этого закашлялся и сплюнул кровь. Он ничем не мог объяснить своего замешательства, разве что тем, что от боли во всём теле он слегка тронулся. Но, как бы то ни было, внезапно в этом смотрящем на него сверху вниз лице, в этих сошедшихся на переносице тонко очерченных бровях, в этих сузившихся тёмных и блестящих глазах, в недрогнувших плотно сжатых губах Нисей на миг увидел Сеймея. И какая-то неведомая сила, которой он не мог дать подходящего определения, заставила его подняться и без единого лишнего звука проследовать за Рицкой в дом.
- Садись на диван! – на ходу бросил Рицка, унося пакет с едой на кухню.
- Не боишься, что заляпаю? – услышал Рицка хриплый вопрос себе вслед.
- Заляпаешь – будешь стирать.
Нисей снова криво ухмыльнулся, представляя себя склонившимся над диваном с тряпкой и мылом в руках. Но тем не менее, усаживаясь, он проследил за тем, чтобы нечаянно не коснуться обивки дивана своими ранами. Он вдруг нашёл какое-то особое удовольствие в подчинении младшему брату Сеймея. Ему хотелось быть послушным мальчиком, и он с любопытством и интересом гадал, на сколько хватит этого его желания.
Рицка вскоре вернулся с переносной аптечкой, замок которой моментально щёлкнул в его ловких пальцах, из чего Нисей сделал вывод, что аптечка и Рицка – близкие друзья. Он также надеялся, что Рицка не только хорошо открывает аптечку, но и умеет делать безболезненные перевязки. Он устал от боли. Голова кружилась, и Нисей боролся с мучительным желанием лечь и закрыть глаза. Но, наблюдая за чётко отмеренными движениями Рицки, он на какое-то время отвлёкся. Он смотрел, как в тонких изящных пальцах мальчика щёлкают и звенят ножницы, отрезая бинты одним движением – раз и ещё раз – и тонкие полоски для повязки падают друг на друга. Смотрел, как эти же пальцы отрывают маленькие кусочки ваты, откупоривают пузырёк с йодом, отчего в нос сразу ударяет резкий запах спирта. Ему очень нравилось смотреть.
- Давай руки, - сказал вдруг Рицка, и Нисей невольно вздрогнул, приходя в себя и снова ощущая боль и недоверие. – Ну, давай же! Испугался, что ли?
Нисей неуверенно протянул руку и прошептал:
- Смотри у меня. Если будет больно, пожалеешь, что привязался со своей помощью.
- Не волнуйся. Больно не будет, - всё так же спокойно ответил Рицка, и Нисей почему-то ему поверил.
- А у тебя, я вижу, большой опыт в этом деле, - сказал он, сморщившись в болезненном ожидании, когда вата коснётся ран. – Мамаша колотила? Или тренировался на Агацуме?
- Всякое бывало, - ответил Рицка. Лицо его даже при упоминании о Соби осталось непроницаемо.
Нисею захотелось поколебать эту непроницаемость, чтобы хоть как-то развлечься во время скучного процесса перевязки.
- Страдаешь по нему? – спросил он и добавил, чуть прищурившись. – Любил его?
Рицка поднял на него холодный взгляд, и Нисей понял, что так просто его не расколоть.
- Страдаю я или нет, люблю или нет – не твоё дело, Акаме. И обсуждать с тобой Соби я не собираюсь. А если будешь слишком много болтать, я могу нечаянно сделать резкое и неосторожное движение.
- Ай! – пискнул Нисей, потому что ватный тампон, пропитанный йодом, вдруг обжёг открытую рану. Продолжать разговор про Агацуму у него пропало всякое желание.
В тишине Рицка благополучно закончил обработку и перевязку рук и собирался перейти к порезам на лице, как вдруг входная дверь хлопнула, и в прихожей появился Сеймей. Картина, представшая перед ним, видимо, настолько поразила его, что лицо его утратило привычное невозмутимое выражение, и в глазах сначала отразилось недоумение, а потом молниеносно – брезгливая злость.
- Что здесь происходит?! – воскликнул он. – Нисей, как это понимать?
- А... я… просто… - Нисей замялся, потому что и сам понятия не имел, что происходит, а всегдашнее его остроумие на этот раз не соизволило явиться.
- Это я попросил его зайти, - сказал Рицка.
Но Сеймей, похоже, и слышать ничего не хотел. Он подошёл к Рицке, схватил за руку и дёрнул так резко, что запястье обожгла боль.
- Ты не должен был прикасаться к нему! – прошипел Сеймей мальчику в ухо. Губы его искривились в отвращении, которого он не мог сдержать, когда увидел пропитанные кровью куски ваты. – Что он наговорил тебе? Он тебя не трогал?
Рицка с неожиданным для него самого раздражением вырвал руку.
- Да не было ничего!
А Нисей, даже если бы и хотел обидеть его, был просто не в состоянии это сделать.
- Иди вымой руки! – продолжал Сеймей. – А лучше весь вымойся.
- Я ещё не закончил перевязку!
- Даже не думай об этом! Ужасно, это ужасно, Рицка. С тобой точно всё в порядке?
- Да, конечно, в порядке!
Он вдруг разозлился, потому что ему надоело распинаться перед ними, и на вопрос «Что он вообще здесь делает?» он не мог подобрать нормального ответа. Ему хотелось только плюнуть на них обоих и запереться в комнате с книжкой. А потому он захватил стоящий у дивана пакет с учебниками и, нарочито громко топая, стал подниматься по лестнице.
Но, уже вернувшись в свою комнату, он вдруг вспомнил, что забыл убрать макрель в холодильник. Возвращаться обратно жуть как не хотелось, и, ругая всех на свете, Рицка пошёл по коридору к лестнице. Но, случайно услышав разговор Нисея и Сеймея, мальчик замер и невольно прислушался. Нисей за что-то оправдывался, и Рицка удивился, потому что ему ни разу не доводилось видеть Нисея оправдывающимся или хотя бы признающим свою вину за что-либо. А в голосе брата он услышал те неприятные визгливые нотки, царапающие нервы и слух, которые появлялись, когда Сеймей был предельно зол.
- Запомни раз и навсегда, что если ты проболтаешься, я плюну на всё и придушу тебя собственными руками! – говорил Сеймей.
- Собственными не придушишь, - резонно возразил Нисей.
- Да какая разница! Просто запомни, что если ты хоть попытаешься открыть рот при нём, это будет последнее, что ты скажешь в своей жизни!
- Ну-ну, расслабься. Чего так орёшь? У меня уже голова раскалывается! Не собираюсь я ничего говорить.
Рицке, собственно, было всё равно, что за секреты могут быть у этих двоих. И, даже если его и задело наличие тайн у брата, да ещё и таких тайн, за которые он мог убить, Рицка даже себе в этом не признался. Он только повторял про себя, что не знает ничего и знать не желает. Что ему всё равно.
Он хотел думать только о макрели в остром бобовом соусе, о том, что в семь ему нужно будет поднять маму, чтобы дать ей лекарство и о том, как уговорить её выпить его, если она будет не в духе. А всё остальное его не касалось. Потому что всё остальное было действительно грязью, в которой ему не хотелось пачкаться снова.

* * *

Когда голоса в прихожей стихли, Рицка посмотрел на часы и собрался идти готовить ужин. Он как раз дописал письмо для Соби и смотрел отсутствующим немигающим взглядом на ровные строчки иероглифов, задумавшись о чём-то.
Он продолжал писать Соби каждый день с неизменной регулярностью, и, если случалось закрутиться днём в делах, Рицка тратил на написание время от своего сна, причём в такие дни его послания обычно выходили длиннее и подробнее, как будто мальчик чувствовал за собой вину за то, что не нашёл на это время. Он очень боялся, что однажды просто забудет написать такое письмо. А потому хватался за ручку с горячностью и смешанным чувством стыда и радости. А когда заканчивал писать и выпускал ручку из онемевших пальцев, он уже не боялся забыть, потому что Соби занимал в его мыслях, сознательных и бессознательных, центральное место, и был с ним всегда, чем бы Рицка ни занимался – говорил ли он с соседскими ребятами, шёл в библиотеку или выбирал продукты в супермаркете.
Рицка убрал конверт в ящик стола, положив его поверх стопки таких же писем. Как и всегда, в этот момент он ощущал удовлетворение, а вместе с ним какую-то жадность и тоску, которую невозможно было утолить ничем. И только повседневные заботы могли помочь ему не думать о ней.
Он уже вставал со стула, когда в комнату постучали. А потом, не дождавшись его ответа, Сеймей приоткрыл дверь и проскользнул внутрь. Рицка смотрел на него в ожидании и недоумении. Сеймей уже давно не приходил к нему.
- Ты занят? – спросил он. – Можно с тобой поговорить?
Рицка удивился ещё больше и только кивнул.
Сеймей оглядел комнату бегающим взглядом, как будто ища поддержки, и, не найдя ничего, вдруг бросился к Рицке, упал на колени и порывисто обнял. Рицка покачнулся и ухватился рукой за спинку стула. Пятна еле заметного румянца выступили на его щеках.
- Сеймей! Встань! Ты чего делаешь?
- Я был сегодня резок с тобой, - отозвался Сеймей громким горячим шёпотом. – Но я так испугался, когда увидел тебя с этим ужасным человеком. Это я виноват, что вы с Акаме встретились. Это я допустил… Прости меня, Рицка. Прости, прости. Ты простишь меня? Ведь простишь?
Рицка стоял, оцепенев и вцепившись в спинку стула. В его широко распахнутых глазах не отражалось ничего.
- Перестань. Я не сержусь, Сеймей.
- Правда? И ты не будешь сердиться несмотря ни на что? Что бы я ни сделал? Ты ведь простишь меня всё равно?
- Сеймей, ты опять что-то натворил? – голос Рицки похолодел, и Сеймей в ответ обнял его крепче.
- Простишь? – повторил он с такой настойчивостью, что Рицке ничего не оставалось, кроме как со вздохом согласиться.
- Конечно, я прощу тебя, Сеймей. Ты же знаешь, как я люблю тебя.
- Любишь? – это слово прозвучало из уст Сеймея как что-то омерзительное. – Любишь? Больше, чем его?
Рицка вздрогнул. Если с Нисеем он мог сохранить невозмутимость, не позволив тому проникнуть в его личное пространство боли и памяти, не позволив коснуться своей раны наглыми пальцами, то с Сеймеем это не получалось. Сеймей по-прежнему имел огромную власть над ним. И его боль Рицка чувствовал как свою собственную. Но сейчас ему совсем не нравился этот разговор, не нравилось, что Сеймей прижимает его к себе так крепко, что становилось больно. И откуда-то начал подниматься уже казалось бы забытый им страх, и хотелось только, чтобы Сеймей разжал руки и дал ему воздуха.
- Молчишь? – шептал Сеймей. – Значит, его сильнее любишь? Значит, ты не страдал так, когда узнал, что я умер? Значит, сейчас ты страдаешь сильнее?
Рицка судорожно хватал ртом воздух.
- Сеймей, пусти! Мне больно! – он попытался дёрнуться, но Сеймей не разжимал объятий. – Я не понимаю, чего ты хочешь от меня! – кричал Рицка. – Я люблю тебя, просто люблю! Я не знаю, что значит твоё сильнее или слабее! – на глазах его выступили слёзы отчаяния, бессилия и боли. Он вспомнил, как в тот день, в машине, Соби спрашивал его о любви.
Сеймей вдруг разжал руки, посмотрел на перепуганное бледное лицо мальчика, на его дрожащие губы и поблёскивающие капли на ресницах, и тут же сам пришёл в ужас.
- Прости! Я снова сделал тебе больно! Прости, прости, Рицка, это всё оттого, что я слишком сильно люблю тебя.
- Вот и успокойся уже! – с облегчением выдохнул Рицка, отступая на шаг назад.
Сеймей так и остался сидеть на полу, как будто раздавленный, уничтоженный чем-то. Рицка жалел его, но не понимал, в чём он виноват и что должен сделать, чтобы успокоить его.
- Я вообще-то другое пришёл сказать, - проговорил Сеймей тихо. – Я хотел сказать, чтобы ты собирал вещи, потому что завтра мы поедем в Хаконэ.
Глаза мальчика заблестели, но он подавил радостный вздох и постарался сделать вид, что ему всё равно, хоть ему и неприятно было это притворство.
- А мама? – спросил он.
- Мама… - повторил Сеймей отсутствующим тоном, как будто не понимал, о чём его спрашивают, но тут же очнулся, посмотрел снова на Рицку и встал на ноги. – Я говорил сегодня с врачом.
- И? – Рицка уже знал, что Сеймей сейчас скажет что-то ужасное, но всё же надеялся, что самые худшие его ожидания не оправдаются.
- Доктор рекомендует поместить маму в клинику, - Сеймей сказал это так, как будто мама была вовсе не мамой, а, скажем, какой-нибудь цветочной вазой, которую нужно было «поместить» с подоконника на тумбочку. И хоть Рицка и знал давно, что Сеймей не любит маму, такое равнодушие до глубины души задело его.
- Что это значит? В какую ещё клинику? В психушку, что ли?!
- Рицка, не выражайся так, пожалуйста.
- А как это ещё можно назвать?!
- Это реабилитационная клиника, Рицка. Мама будет там под надёжным присмотром. За ней будут хорошо ухаживать. Или, может, ты собираешься до конца дней страдать из-за её болезни и прислуживать ей?
Рицка так растерялся от этого ужасного слова «прислуживать», что даже не знал, что возразить. Он думал, что это называется «заботиться», и ему нравилось заботиться о маме, потому что он любил её и не считал это таким уж тяжёлым трудом или невыполнимой обязанностью.
- Ты ведь уже взрослый, Рицка. И ты должен понимать, что она обуза для нас. Мы не можем постоянно таскать её с собой. К тому же ты должен понимать, что мама страдает, зная, что она обуза. В клинике ей будет лучше. Хотя бы потому, что там за ней будет постоянный медицинский контроль, ведь, случись с ней что дома, мы можем не успеть помочь.
Сеймей говорил очень убедительно, и с последним доводом Рицка даже готов был согласиться, но он не думал, что мама считает себя обузой. Она любила их обоих и любила бывать с ними рядом, и если раньше она воспитывала их и заботилась о них, то разве не естественно, что теперь их очередь позаботиться о ней? Рицка никак не мог понять этого, а Сеймей продолжал:
- Ты ведь хочешь поехать в Хаконэ? Хочешь побывать на его могиле? И мама мешает тебе, ты должен это понять. Ничего страшного, если она побудет пока в клинике, а когда у нас появится возможность, мы снова заберём её домой.
И это было последним доводом, заставившим губы Рицки произнести одно-единственное слово «хорошо», безвозвратно выпустив его на волю. И последующее облегчение, которое он увидел в глазах Сеймея, тоже неприятно поразило его. Рицка спросил, прищурившись и отступив ещё назад:
- Зачем ты хочешь вернуться в Хаконэ? Только не говори, что ради того, чтобы сводить меня к могиле Соби.
Сеймей улыбнулся.
- С каких пор мой маленький Рицка не доверяет мне? – и, зная, что Рицка не ответит, продолжал. – Но ничего, я это заслужил. Правильно делаешь, что не доверяешь. Взрослеешь. В этом мире действительно мало кому можно доверять. И ты прав, у меня есть дела в Хаконэ, к которым могила моего бойца не имеет никакого отношения.
Что-то оборвалось и со звоном разбилось у Рицки внутри, когда он услышал это так редко произносимое, но такое весомое словосочетание «моего бойца». Всё правильно, Сеймей. Даже после смерти Соби принадлежит тебе.
- Я не могу рассказать, какие у меня там дела, - сказал Сеймей, и хоть губы его и продолжали улыбаться, глаза оставались холодны. – Надеюсь, ты понимаешь, почему. Но, что бы я там ни делал, ты должен помнить, как сказал, что любишь меня. А если любишь, то простишь всё. Так ведь, Рицка?
- Да, - тихо ответил мальчик.
И когда Сеймей ушёл, неприятное впечатление всё не отпускало его. Он был уверен, что ответил правильно, что любит Сеймея, и что простит ему любую подлость, но ему не нравилось то усилие, с каким ему дались эти слова. Как будто всё-таки он не до конца верил этому, как будто слова эти были какими-то неправильными, отвратительными и не имевшими ничего общего с любовью в лучшем и самом чистом понимании этого слова. Как будто он солгал, а Сеймей подтолкнул его на эту гнусную некрасивую ложь. Хотя Рицка и сам не был уверен, где заканчивалась его искренность, и начиналось это неприятное чувство, последовавшее за его ответом «да».
Сеймей снова победил его. Неизвестно как, и каким образом, но он снова заставил Рицку почувствовать себя маленьким, слабым, скованным какой-то непонятной ему любовью, которая ограничивала его внутреннюю свободу одним единственным вопросом: «Ты простишь меня, Рицка?». Сеймей всегда умел его ограничить, всегда имел власть над ним, но впервые это так сильно не понравилось Рицке. Он не был слаб. Ему не нужна была защита. И он не был маленьким. Но и показать свою силу он по-прежнему не умел, всё боясь ранить, обидеть тех, кого любил. Он не понимал, как можно быть сильным, не причиняя боли. Но быть слабым и побеждённым тоже больше не хотел.
Его рука невольно потянулась к висящей на шее цепи и крепко сжала её, ощущая, как холодный острый металл впивается в кожу.

* * *

Когда Рицка расставался с мамой, он вдруг ясно осознал, что это навсегда. Что не заберут они её домой, когда появится возможность. Потому что возможность эта не появится. Потому что Сеймею мама всегда будет мешать. Мешать властвовать над ним безраздельно. И что это он, Рицка, виноват во всём, потому что позволил себе согласиться, позволил себя так глупо обмануть. Потому что за ним было последнее слово, и он вынес маме этот последний приговор, который нельзя уже было отменить. Но он успокаивал себя тем, что не согласись он на это, Сеймей мог бы найти другой способ, как сделать так, чтобы мама не мешала ему.
Рицка думал, что мама очень расстроится, и будет плакать, но на пороге клиники она вела себя очень спокойно и даже улыбалась и всё время говорила что-нибудь вроде:
- Какое красивое место! Если мои любимые мальчики говорят, что мне здесь будет хорошо, значит, действительно будет! Какие здесь замечательные деревья и трава такая зелёная! А воздух-то! Чистый-чистый! Рицка, мальчик мой, дай я скорее обниму тебя! Ты ведь будешь навещать свою маму, пока она не поправится?
И она обнимала его, и Рицка прижимался к ней, вдыхая тёплый и родной мамин запах, и его душили слёзы, которым он не мог, не имел права дать волю.
- Прости меня, мама, - шептал он. – Прости.
И она не понимала, за что он извиняется, а он чувствовал себя виноватым, бесконечно виноватым перед ней. И он знал, что свою вину ему ничем не искупить, не исправить. И так не хотелось отпускать её и оставлять здесь одну, с этими чужими равнодушными людьми.
Мама, мама, как я хотел бы сделать так, чтобы ты никогда больше не страдала. Ты так устала уже страдать. А я бессилен что-либо изменить. Прости, я так люблю тебя. Прости.
И говоря ей последнее «пока», Рицка улыбался. Он знал, что его улыбка радует маму, а ему так хотелось, чтобы она радовалась. Если он может сделать хоть что-то для этого, то сделает не задумываясь. Улыбнуться – это так мало. Ничтожно мало, но когда это вызывает улыбку в ответ, это сразу же становится чем-то важным, огромным и значительным.

* * *

В большой сумке через плечо только бумажный пакет с фотографиями, фотоаппарат и письма для Соби. Это были три вещи, без которых Рицка теперь боялся лишний раз выходить из дома – настолько дороги они были ему. В кармане потёртых джинсов телефон. Цепочка не шее. Это было всё, что ему хотелось забрать с собой. Остальное, ещё более важное, было внутри и было памятью. А больше ничего и не нужно.
Когда они вернулись в Хаконэ, погода стояла почти летняя. Чистый, чуть влажный воздух, отливающая свежестью и силой в лучах солнца молодая зелёная листва. Мягкие и тоненькие былинки травы, на которые так приятно было ступать, что хотелось разуться и побежать босиком.
Рицка с щемящей болью отмечал внимательным жадным взглядом все знакомые места, мелькающие за стеклом такси, везущего их к дому. К дому. Да, именно здесь был его дом, потому что дом там, где сердце. Потому что здесь его воспоминания оживали, расцветали всеми красками прошлой жизни и прошлого счастья. Потому что здесь он встретил Соби.
- Ты доволен, Рицка? – спросил Сеймей, видимо, заметив его оживление.
Рицка отвернулся от окна. Ему неприятно было, что брат заметил его радость, как бывает неприятно, когда чужой человек прикасается к чему-то святому для тебя. Но Сеймей ведь не был чужим. И от этого было ещё более неприятно.
- Да, - ответил он. – Я очень рад вернуться сюда.
Сеймей улыбался, кажется, искренне, и Рицке стало немного легче.
- Позовёшь сегодня друзей? – всё с той же тёплой улыбкой спросил Сеймей и потрепал его по волосам. – Они, наверное, соскучились по тебе.
- Наверное, - отозвался Рицка, и ему вдруг очень захотелось обнять брата, как будто для того, чтобы поверить в его существование. Поверить в то, что это его любимый брат Сеймей, в то, что он настоящий, в то, что он тоже любит его. Притвориться хоть на минуту, что не было всего этого кошмара, от которого, Рицке казалось, он никогда не проснётся. Поверить в то, что Сеймей не совершал всех тех ужасных вещей, отпечатавшихся на сердце мальчика болезненными напоминаниями о том, что всё, во что он верил, оказалось ложью.
Когда они подъезжали к дому, Рицка увидел кого-то стоящего у ворот. Он прищурился и разглядел тоненькую фигурку девушки, которая читала надпись на почтовом ящике.
Такси остановилось, и пока Сеймей расплачивался и что-то говорил таксисту, Рицка выскользнул из машины и пошёл к девушке. Она же, услышав скрежет шин по гравию и чьи-то шаги, тут же обернулась, хотя Рицка и так уже почти был уверен, что это Осаму. И он не ошибся.
- Рицка! – воскликнула она, как будто не верила, что на самом деле видит его.
- Осаму! – улыбнулся он, просияв.
С того времени, когда он видел её последний раз, она вытянулась и похорошела, а также Рицка отметил, что её грудь выросла, и даже смутился от этого, неловко обнимая девушку.
- Я слышала, ты попал в какую-то ужасную аварию! – говорила она. – Что ты чудом остался жив, а твой друг погиб! Я так испугалась, хотела бежать к тебе, но мне сказали, что ты переехал в Токио, а я всё равно не верила… Я так поздно обо всём узнала! А ты как всегда уехал не попрощавшись! Ну что, как ты? Здоров? Ох, как же я рада, что всё-таки пришла сюда!
Рицка улыбался. Ему нравилось смотреть, как быстро она говорит, сбиваясь от радостного волнения, как приветливо виляет пушистым чёрным хвостиком. Она всё-таки осталась такой же милой, какой он её запомнил.
Он услышал сзади шаги и голос Сеймея:
- Я же говорил, что твои друзья скучали по тебе!
- Здравствуйте, Сеймей-сан! – сказала Осаму, увидев его. А Рицка снова невольно залюбовался на её ослепительную искреннюю улыбку и подумал, что хотел бы он тоже уметь так улыбаться брату. Как он мог улыбаться раньше, не зная всего этого.
Увидев сумки с вещами в руках Сеймея, Осаму тут же вызвалась помогать, и Рицка тоже опомнился и побежал открывать дверь дома. Внутри него как будто поднималось какое-то радостное нетерпение и волнение. Ему хотелось скорее забежать в дом, пройтись по всем комнатам. Снова на миг окунуться в тот мир, где ещё не было всего этого. Хотелось коснуться мебели, провести рукой по стенам, чтобы хоть немного успокоить эту жадную невыносимую тоску от осознания, что того, чего он больше всего желает, он уже не сможет коснуться.
Пока они раскладывались и распаковывались, Сеймей как всегда был вежлив и приветлив с гостьей, а Рицка всё никак не мог понять, почему это так раздражало его. Раньше ему хотелось научиться у Сеймея его коммуникабельности, а теперь он вдруг увидел, как холодно блестит его взгляд, увидел его лицемерие, и ему захотелось закричать: «Прекрати! Остановись!».
Сеймей бросил беглый взгляд на наручные часы и сказал:
- Это очень удачно, что вы тут вдвоём. Значит, Рицка не будет скучать, пока я отлучусь по делам. Можешь позвать ещё кого-нибудь. Только ведите себя прилично.
Рицка заметил оттенок презрения в его голосе и тут же встряхнулся. Наверное, у меня уже паранойя, подумал он.
Он думал, что действительно не хочет знать, какие дела могут быть у Сеймея. Он так думал. Но теперь почему-то подумал, что мысль об этих делах отравит ему весь вечер.
Когда Сеймей ушёл, и Рицка, проводив его, вернулся в гостиную, Осаму спросила тихо:
- Как ты, Рицка? Устал? Выглядишь не очень. Похудел сильно. Если хочешь побыть один, я могу уйти.
Но Рицка наоборот не хотел оставаться один в этом пустом доме, полном призраков его прошлого. И он был благодарен Осаму за понимание и чуткость.
- Спасибо, со мной всё нормально, - сказал он. – Я действительно был бы рад повидаться с друзьями.
- Это хорошо! Тогда можно позвать ту девочку, Юйко? Она ведь твоя подруга, кажется.
Рицка изобразил недовольство:
- Тогда я позову ещё и Яёя! Не хочу, чтобы две девчонки снова сговорились против меня!
- Я всего лишь показала ей твои фотки! – в том же тоне возразила Осаму. – И ещё покажу, если будешь вредничать! У меня их куча!
Рицка не мог не рассмеяться. Ему было хорошо.
- Идёт, я не буду вредничать. А ты не показывай фотки.
- Так что? Звонишь друзьям?
- Да… Только надо бы приготовить что-нибудь вкусное. А дома ничего нет.
- Без проблем! Я помогу! Давай сбегаем в магазин! А ты умеешь готовить?
- Ну, немного, - Рицка смутился.
- Здорово! И меня научишь заодно.
Из магазина они возвращались с двумя полными пакетами всякой вкуснятины, большую часть которой составляли сладости. Осаму расспрашивала его о четырёх месяцах жизни в Токио, но, видя, что Рицка неохотно рассказывает об этом, переключилась на разговоры о себе. Рассказала, что заняла первое место в школьном фотоконкурсе, и что не собирается останавливаться на достигнутом. Обещала принести свои лучшие работы, а Рицка сказал, что посмотрит их с удовольствием. В последнее время его увлечение фотографией отошло на второй план, и он окончательно переключился на психологию и литературу. Но ему было приятно вспоминать то время, когда его жизнь состояла из прогулок с фотоаппаратом вместе с Осаму, а также из постоянного обмена фотками на память.
- А помнишь, как я хотела поймать в кадр летящих чаек и чуть не свалилась в воду со скалы? – весело спросила Осаму, размахивая пакетом.
- Помню! И свалилась бы, если бы я не поймал тебя! – с гордостью заявил Рицка.
- Ага, а потом ты так жутко на меня ругался! А я обозвала тебя злюкой. Здорово было, да?
- Да, здорово.
- А знаешь, после того, как ты переехал, я так толком ни с кем и не подружилась. Ты очень отличался от других ребят. А сейчас ещё сильнее отличаешься, - в её больших тёмных глазах блеснул лукавый огонёк.
- Да ну? – не поверил Рицка. – Неужто так отличаюсь?
- Угу. Они все ещё глупые детишки по сравнению с тобой.
Рицка вздохнул. Неужели? Он так мечтал когда-то повзрослеть, и он был уверен, что однажды, когда такое случится, он вдруг сразу это поймёт и сможет сказать с уверенностью и гордостью: «Я взрослый теперь!». Но получилось так, что ему об этом говорили другие. Сам же Рицка ничего не замечал, потому что ему казалось, что никаких особых и значительных изменений в нём не происходит.
- Ты стал такой красивый, - продолжала Осаму. – Раньше ты был милым, а теперь очень красив. И если бы я не была твоей подругой, я бы обязательно влюбилась в тебя, - она засмеялась.
- Да вот ещё! Не верю! – Рицка подхватил её смех.
На ужин они собирались приготовить лосося в сладком соусе «Якитори», а на десерт купили уже готовые вагаси. Рицка ужасно проголодался, пока они выбирали всё это, а потому процесс готовки был ещё более увлекательным и заманчивым.
А Осаму, хоть и сказала, что готовить не умеет, здорово помогла ему, не переставая рассказывать различные весёлые и интересные события своей жизни. Пустая мрачная кухня сразу ожила, и Рицка уже не вспоминал свой последний ужин здесь, когда они праздновали день рождения. Теперь это была как будто бы совсем другая кухня, светлая и просторная, наполненная радостным звоном посуды и множеством вкусных запахов.
И Рицке, привыкшему готовить в одиночестве, очень нравилось наблюдать за маленькими успехами и неудачами подруги, очень нравилось, что она помогает ему. Ему давно никто не помогал, и он, возможно, только сейчас осознал, как устал от этого.
Пока Осаму возилась с соусом «Якитори», зачитывая текст рецепта вслух, Рицка отлучился позвонить друзьям. И первой он позвонил, конечно, Юйко. Она сначала не поверила, что слышит его голос, и ещё больше не поверила, что он вернулся, и никак не могла понять, куда он её зовёт. Рицка слышал, как она плачет. И он не умел, не знал, что сказать ей, чтобы она успокоилась. Он только чувствовал, как ей было больно. И эта её боль, как и боль всякого, кого он очень любил, оседала в его сердце тяжестью и горечью всего того, чего он уже не в силах был изменить.

* * *

Рицка и сам не знал, чего он ждал от этого вечера. Он знал только, что хочет увидеть всех, почувствовать, что они всё-таки по-прежнему живы. Он также знал, что если останется один в своей комнате, обязательно расплачется. И он одновременно хотел и боялся этого. А потому откладывал момент своего одиночества. А ещё потому, что уже очень устал от бесконечных слёз.
Когда он снова увидел Юйко, в сердце разлилось приятное тепло, а в следующую секунду она уже едва не сбила его с ног. Её пылкость нисколько не уменьшилась. А грудь, к слову, кажется, ещё увеличилась, но Рицка уже не смутился, а только побоялся задохнуться. А ещё с удивлением обнаружил, что последняя пара сантиметров их разницы в росте исчезла, и теперь он был даже чуть выше неё. Это тоже приятно удивило его.
Яёй также не отставал и выровнялся с ней по росту. И Рицка был рад ещё и за него. Он смотрел на его чуть смущённую, но искреннюю улыбку, смотрел в огромные, наивные и светлые глаза Юйко и осознавал, как сильно он соскучился по друзьям. Они были живыми. Не просто болезненными воспоминаниями, а живыми и любимыми людьми, которые ещё могли быть с ним рядом. И их можно было обнять, и они были тёплыми, а Рицка уже так отвык от этого, что это казалось ему почти чудом, невыносимым счастьем, которого он не заслуживал. Счастьем, от которого почему-то хочется плакать.
- Я слышала про Соби-сана, - сказала Юйко тихонько ему на ухо. Забота, нежность и сожаление в её голосе полоснули незаживающую рану тонким холодным лезвием. – Мне так жаль. Я знаю, вы были очень близки, так что прими мои искренние соболезнования, Рицка-кун.
- Спасибо, - так же тихо отозвался Рицка. Он сказал это машинально, думая даже не о Соби, а о том, что Юйко наконец-то избавилась от последних остатков привычки говорить о себе в третьем лице.
На присутствие Осаму она отреагировала спокойно и даже обрадовалась, а Осаму в свою очередь любезно позволила ей называть себя просто «Осаму», а не «Камидзука-сан».
- Как вкусно тут у вас пахнет! – воскликнула Юйко, заглядывая на кухню в радостном предвкушении.
- Это всё Рицка! – улыбнулась Осаму ободряющей улыбкой, и Рицке почему-то захотелось поблагодарить её за это.
- Не может быть! Ты научился готовить?! – с завистью и восхищением спросил Яёй.
- Не научился, но учусь, - ответил Рицка. Он боялся, что они снова вспомнят про Соби, но они не вспомнили, видимо, потому что не думали о нём двадцать четыре часа в сутки, как он. А может, просто не хотели расстраивать Рицку.
Они расположились за кухонным столиком, который Рицка накрывал сам, велев Осаму не суетиться и отдохнуть. Рицка потребовал, чтобы друзья рассказали обо всём, что случилось в школе, но это было лишним, потому что они и так болтали об этом без умолку, перебивая друг друга.
- Я получила высший балл по каллиграфии! – похвасталась Юйко. – А ещё сдала на отлично все физкультурные нормативы!
- Я тоже на отлично! – поддакнул Яёй. – Только с отжиманием не вышло.
Рицка всё смотрел на них и не мог оторваться. Как будто они загипнотизировали его своей живостью и весёлостью. Он всё никак не мог поверить, что жизнь их продолжалась, шла своим чередом, и каждый день они ходили в школу, тренировались в каллиграфии и бегали наперегонки, обедали в школьной столовой и ходили на курсы после уроков. Всё это было похоже на отголоски какого-то другого далёкого мира, о существовании которого Рицка вдруг вспомнил.
- А ты когда вернёшься в школу, Рицка-кун? – спросила Юйко. – Ты ведь вернёшься?
- Я… я не знаю, - вздохнул Рицка, хотя ему очень хотелось бы успокоить её и сказать, что он вернётся и никуда больше не уедет. – Я не знаю, надолго ли мы задержимся в Хаконэ, - ответил он, не глядя ей в глаза. – В Токио ведь осталась мама, а я… должен буду навещать её.
Юйко, Яёй и Осаму очень расстроились, но постарались не подавать виду, напуская на себя ещё большую весёлость. За десертом они уже забыли обо всём грустном и гнетущем, что ещё оставалось, и снова болтали о пустяках и вспоминали те объединяющие их моменты совместного времяпрепровождения и совместного детского счастья, которое они когда-то делили между собой. И Рицка всё улыбался, улыбался не переставая и думал, что давно ему не было так хорошо, тепло и уютно. И спокойно. Как будто все, кого он любил снова были с ним. Почти все.
- А давайте сходим куда-нибудь все вместе на выходных! – предложила Юйко, когда пришло время расходиться. – Хотя бы на пикник в парк! Погоду обещают отличную! А, Рицка-кун?
- Конечно! – улыбнулся Рицка. Ему действительно хотелось сходить. – Хорошая идея. А ты как, Осаму?
Она тряхнула копной чёрных, блестящих в электрическом свете волос, и подмигнула ему:
- И я. Я же обещала показать тебе свои шедевральные фотки.
Юйко заинтересовалась фотографиями, и они поговорили ещё немного о победе Осаму в конкурсе. А потом Юйко и Яёй засобирались домой, поспешно благодаря за вкусный ужин. Осаму вызвалась помочь Рицке помыть посуду после их ухода, и Юйко бросила на нее странный взгляд, как будто пожалела, что не она догадалась до этого.
- Тебе не страшно будет добираться домой? – спросил Рицка у Осаму, когда друзья ушли.
- Нет! Что ты! Я же на автобусе. А темнеет сейчас поздно.
Осаму мыла тарелки и на все возражения Рицки отвечала повелительным свирепым взглядом:
- Сиди! Ты и так выглядишь больным! Сильно устал?
Рицка неопределённо пожал плечами. Его начало клонить в сон.
Осаму вдруг улыбнулась игривой улыбкой.
- А ты не заметил никаких перемен в своих друзьях? – спросила она.
- Перемен? – мальчик зевнул. – Ну, Яёй стал выше…. А Юйко перестала говорить о себе в третьем лице, как маленькая.
- А ещё?
- А что ещё? Не знаю.
- Да быть не может! Это же было видно даже слепому! Ты что, не заметил, как они смотрят друг на друга? Если они ещё не объяснились друг другу в любви, то это дело пары дней!
- Да ну?! – Рицка сразу проснулся.
- Эх ты! – она засмеялась. – Вот что значит мужчина! Ничего-то вы не видите!
- Много-то ты понимаешь! – надулся Рицка.
Она как будто не заметила обиженного выражения его лица и продолжала улыбаться чему-то своему, вытирая тарелку полосатым вафельным полотенцем.
- Я очень рада за них, - сказала она.
- Я тоже, - тихо отозвался Рицка. Он действительно был рад, но в то же время как будто ещё острее почувствовал своё одиночество. Он уже, наверное, не сможет радоваться как они. Слишком много было потерь и слишком велики они были и слишком тяжелы, как камни, беспрестанно утягивающие его на дно, несмотря на все его отчаянные попытки всплыть на поверхность.
- Ну что, до выходных? – спросила Осаму, когда они прощались на пороге.
Рицка кивнул.
- Не забудь фотки.
- Не забуду. Разве я упущу возможность лишний раз похвастаться перед тобой? Ладно, пока, Рицка.
- Пока, - он помахал ей рукой, когда она спустилась с крыльца и, остановившись у ворот, оглянулась на него.
Через несколько минут её фигурка исчезла из виду, а Рицка всё медлил и не возвращался в дом. Вот он и остался один. И неизвестно, когда вернётся Сеймей. Интересно, как там мама? Рицка уже настолько привык поить её лекарствами по часам и кормить обедом и ужином, что сейчас он чувствовал себя странно свободным, как будто выпущенным на волю после долгого заточения, и оттого не знающим, чем себя занять.
Когда он поднимался по лестнице в свою комнату, ему казалось, что в нём не осталось больше ничего. Такую усталость и опустошение он не ощущал уже давно. Все разошлись, и больше некому было улыбаться. Раньше после прогулок и маленьких вечеринок с друзьями Рицка всегда возвращался мыслями к Соби. Думал о том, чем Соби занимался без него, а вечером, когда Соби звонил или приходил в гости, Рицка рассказывал о том, как он сам провёл время. Теперь ему некому было рассказать. Теперь ничего не было.
Была только колышущаяся от ветра шторка цвета лаванды, и, глядя на неё, Рицка не думал ни о чём. Не вспоминал свои страшные сны до гибели Соби, не вспоминал, как Соби раздвигал шторки, когда приходил, улыбаясь своей спокойной обаятельной улыбкой. Или когда уходил, обернувшись на прощание, чтобы пожелать спокойной ночи. Рицка не думал ни о чём таком, о чём он был уверен, что будет думать, когда вернётся сюда. И было пусто.
И он провёл кончиками пальцев по столу, смахнув тонкий слой пыли, и лёг на застеленную кровать. В ушах стоял какой-то странный шум, и когда Рицка закрыл глаза, шум стал затихать. Его отяжелевшее сознание тут же провалилось в крепкий сон.
Уже потом сквозь сон он слышал в комнате чьи-то шаги, но, разлепляя непослушные веки, видел только ночную темноту. Он слышал шелест сминаемых простыней, чувствовал, как чьи-то сильные руки приподнимают его, а потом укрывают одеялом его заледеневшие ноги. Но он никак не мог проснуться и не хотел. А потом он чувствовал горячий шёпот Сеймея у самого уха. Сеймей лежал рядом и обнимал его, и Рицке сразу стало тепло. И не хотелось, чтобы он уходил. А Сеймей всё шептал что-то быстро и неразборчиво, так что мальчик смог понять только: «Ты только мой, Рицка, мой». Но Рицка слишком устал и слишком хотел спать, чтобы обратить на это внимание. Он даже не был уверен, было ли это на самом деле, или приснилось ему.
И только утром, собираясь на кладбище, Рицка вспомнил, что так и не написал вчера письма для Соби.

* * *

Лилии. Прекрасные белые лилии с шестью заострёнными лепестками, нежные, как будто шёлковые. Рицка просто не мог пройти мимо, когда увидел их в цветочном магазине. Лилии со всей их противоречивой символикой чистоты, невинности и одновременно смерти, так шли Соби. Прекрасные живые лилии, как символ самых чистых и святых чувств Рицки. Для тебя.
- Выбрал? – спросил Сеймей, заметив его остановившийся взгляд и доставая кошелёк.
- Да. Выбрал.
Он хотел бы купить все белые лилии, которые только были в магазине, но Сеймей сказал, что одного букета вполне хватит. А Рицка подумал, что всего того множества цветов, что были в его сердце, он всё равно не сможет подарить.
А потом они шли по заросшей травой тропинке мимо могил, и Рицка попутно читал надписи на мраморных плитах. И он не верил, что среди всех этих чужих и мёртвых людей есть Соби. Он до сих пор не верил и только сейчас понял это. Он видел отражение косых солнечных лучей на мраморе и сам жмурился от солнца, и было очень тепло, так что Рицка снял ветровку и повесил её на руку. И стрекотали цикады. И пели птицы. И где-то здесь был Соби.
Сердце мальчика колотилось, то замирая, когда Сеймей вдруг останавливался, то продолжая бег, когда они шли дальше. В голове стучало только: «Неужели? Неужели наконец-то я здесь? Там же, где ты». Он ведь так долго ждал. И боялся теперь, что ждать ему будет больше нечего.
И вместе с тем в душе поднималось какое-то радостное волнение, как будто он в самом деле собирался встретиться с Соби. Где-то здесь. Здесь. Вот сейчас…
Но когда они остановились возле могильного камня, на котором было начертано «Агацума Соби», Рицка как будто бы хотел идти дальше, потому что ему казалось, что не здесь. Совсем не здесь, где-то дальше, но уж точно не здесь. Он даже удивился, когда прочитал даты: одна – день рождения Соби, а другая – день рождения его самого. И он никак не мог этого понять, пока не вспомнил, что Соби умер как раз в его день рождения.
На самой могиле, тоже поросшей молодой травой, уже лежали цветы. Они были совсем свежие, как будто кто-то принёс их за несколько минут до их прихода. Белые хризантемы. Наверное, от Кио, подумал Рицка.
Сеймей кашлянул, и мальчик вздрогнул. Он сжимал в руках свой огромный букет лилий и как будто не знал, что с ним делать дальше.
- Я не буду тебе мешать, - услышал он голос Сеймея откуда-то издалека. – Пойду прогуляюсь пока.
Рицка опустился на колени и осторожно положил лилии рядом с хризантемами. Свежий ветер подул в лицо, и стало немного прохладно, а Рицку то и дело бросало в жар, и он не мог дышать. Взгляд всё впивался в ровные и словно выжженные и до сих пор горящие строчки «Агацума Соби».
- Привет, Соби, - начал Рицка, как он всегда начинал свои письма. И от волнения крошечные искрящиеся капельки слёз вдруг выступили у него на глазах. – Соби, - повторил он и улыбнулся бледными дрожащими губами. – Соби. Соби.
И он коснулся камня, как будто камень был как-то связан с ним. И камень был холодным. И Рицка вдруг почему-то заплакал ещё сильнее. Безудержно. Безутешно.
А солнце продолжало светить. И небо было голубым и чистым, высоким и холодным. И где-то пели птицы, перелетая с одного дерева на другое, так что слышен был лёгкий шелест их невесомых крыльев. И тоненькие былинки травы и полевых цветов пробивались из-под мягкой рыхлой земли. И шелестела на ветру листва.
А Рицка вдруг как-то успокоился.
Здесь было очень тихо. И природа со своей неторопливой и незаметной жизнью была словно наполнена общим дыханием вечности. И в этом вечном покое не хотелось и не нужно было плакать.
Когда Рицка шёл сюда, он думал, что наконец-то сможет почувствовать Соби. Как будто он был здесь, как будто можно было снова увидеть его. И он так ждал этого момента. В своих письмах, в своих красивых и ярких снах. И время до этой встречи казалось ему бесконечным. Бесконечной плоскостью, среди точек которой он заблудился. И теперь, когда он, наконец, оказался у его могилы, он ясно понял, что Соби здесь нет. Что его теперь вообще нет. Нигде.

продолжение следует...



 

@темы: творчество, loveless

---

Холодная зима. Глава 2

Глава 2
Отчаяние

"У каждого из нас есть сад, где растут деревья, которые уже никогда не зацветут".

"I wish that I would be dead
Dead like you and I
Falling like a butterfly
After one lived day

I hope you will find your peace
Immortal, eternal and real
I know I cannot be dead yet
Just can't live it again

I hope you're waiting for me somewhere out there
In a place where we can hold each other again
You went first I'll come right after you
I'm depressed I don't care
I miss you, I hope you hear me".

«In Memoriam (Immortal Peace)»
Negative

Месяц спустя

На небольшом стеклянном столе с тонкими стальными ножками разбросаны какие-то бумаги, исписанные, исчёрканные, изрисованные замысловатыми узорами затуманенного сознания. Тут же стопками возвышаются книги, потрёпанные, пролистанные вдоль и поперёк, с карандашными пометками на полях. Стол стоит у открытого окна, и тусклые лучи зимнего солнца едва касаются разложенных в беспорядке вещей, оставляя на бумаге и книжных обложках узкие полоски бликов. Порывы лёгкого ветра время от времени влетают в комнату, тревожа тонкие листы и снова оставляя их лежать в немой неподвижности. Из окна открывается вид на тихую улицу и садик с высаженными в ряд маленькими вишнёвыми деревьями, которые должны обязательно зацвести в следующем году. А пока они лишь простирают хрупкие чёрные ветви к затемнённому серыми облаками небу, а солнце ощупывает их своими холодными неуверенными прикосновениями.
Ничто не нарушало покоя, умиротворения и тишины природы, а Рицке очень хотелось бы, чтобы в саду пели птицы. Чтобы они прилетали сюда каждое утро, усаживались на сакуру и оживляли своими голосами маленький сонный мир сада и его комнаты. А он бы наблюдал за ними из своего окна как сейчас, и ему было бы спокойно и легко. Но птицы всё не прилетали. Даже не прорезали небесную высь своими острыми крыльями и не кричали надрывно, зазывая друг друга. Рицка уже устал ждать их.
Когда дверь в комнату неслышно приоткрылась и вошёл Сеймей, Рицка сидел за столом не двигаясь, будто остекленев, положив расслабленную кисть руки поверх бумаг, и смотрел в сад, взгляд его был направлен сквозь деревья, ограду, улицу и дома. Направлен куда-то в одну точку, где встречался бы с небом горизонт, если бы виднелся за домами. Но горизонта не было.
Сеймей вошёл с пластмассовым подносом, на котором стояли только один гранёный стакан, наполненный почти доверху водой, и маленькая синяя пиала, на дне которой, прильнув друг к другу, лежали три таблетки: белая, жёлтая и розовая. Сеймей закрыл дверь ногой, и вода в стакане дрогнула от резкого движения.
- Рицка. Я принёс лекарство, - сказал он, приближаясь к столу.
Мальчик так и не посмотрел в его сторону, так и не сдвинулся с места, только дрогнули кончики пальцев.
Сеймей очистил на столе место для подноса, сдвинув бумаги в кучу. Листы зашуршали, сминаясь, но Рицка так и не опустил на них отрешённого бесцветного взгляда.
- Как же тут у тебя холодно! – воскликнул Сеймей голосом встревоженного родителя. – Зачем ты открыл окно? Ты ещё очень слаб, нужно беречь себя, Рицка!
Только когда Сеймей закрывал оконные створки и поправлял занавески, Рицка всё-таки посмотрел на него, и то лишь потому, что тот загораживал ему обзор.
В комнате сразу потемнело и стало ещё тише, а Сеймей снова подошёл к нему и остановился как будто в нерешительности.
- Как ты себя чувствуешь сегодня? – спросил он тихо и сложил руки на груди, чтобы избежать соблазна сжать маленького, холодного, бледного, больного и потерянного Рицку в своих объятиях. Но Рицка бы не захотел этого, и Сеймей не трогал его.
- Нормально, - ответил Рицка, устремив немигающий взгляд на поднос с лекарствами.
- Как голова?
- Нормально.
- А температура?
- Нормально.
Опасаясь четвёртого «нормально», Сеймей больше не задавал вопросов и сказал:
- Выпей лекарство и пойдём завтракать. А то всё остынет.
Рицка подчинился, потянувшись к стакану, сделал несколько глотков, и только потом взялся за таблетки, положив в рот сразу три и запив остатками воды.
- Вот и молодец, - Сеймей улыбнулся снова в какой-то неуверенности. – А теперь вставай и пошли. Завтрак сегодня просто императорский.
Рицка сглотнул и прошептал осипшим голосом:
- Не хочется что-то.
Сеймей вздохнул и приложил руку ко лбу мальчика, ожидая почувствовать жар, но кожа Рицки была холодной и чуть влажной. Мальчик тоже вздохнул и закрыл глаза. Сеймей на миг залюбовался на его длинные, чёрные и слегка подрагивающие ресницы, а потом сказал:
- Рицка, есть вещи, с которыми приходится мириться. Если ты будешь продолжать так убиваться по Агацуме, ты совсем разболеешься и… - он откашлялся. Рицка снова смотрел в окно. – Послушай. Тебе плохо из-за связи. И ты мучаешься только потому, что сам хочешь этого. Если ты отпустишь её, то есть связь, всё пройдёт. Ты связан с Агацумой, пока сам хочешь этого. Я уже всерьёз начинаю беспокоиться о твоём здоровье. Тебя ведь только на днях выписали, неужели снова хочешь вернуться в больницу?
Рицка молчал. Сердце Сеймея на мгновение замерло, то ли от испуга, то ли ещё от чего-то, чему он сам не мог дать определения. Рицка был похож на живую куклу. Да нет, он и был куклой. Всего месяц назад в ответ на всё, что сейчас сказал Сеймей, Рицка начал бы спорить, упираться, доказывать свою правоту, свои… чувства к Соби. И Сеймей предпочёл бы лишний раз услышать всю эту ребяческую сентиментальную чушь, чем столкнуться со стеной непроницаемой тишины и апатии.
- Рицка, просто подумай о своём будущем. Перед тобой открыты такие горизонты, о которых ты, будучи в подобном состоянии, даже представления не имеешь! Если ты отпустишь эту временную связь, у тебя наконец-то появится твоё истинное имя, и ты встретишься со своим собственным бойцом. И тогда ты узнаешь, что такое настоящая связь, неразрывная цепь, и тебе откроется ни с чем не сравнимая сила.
Рицка молчал. А Сеймей не знал, что ещё добавить. Ему казалось, всё, что он говорит – это истины, само собой разумеющиеся, и все должны их понимать и следовать им. А Рицка даже никак не реагировал. И Сеймею даже хотелось бы, чтобы брат начал защищать Соби, как он обычно это делал. Сказал бы что-нибудь вроде: «Мой боец умер, и другого у меня не будет». Тогда это было бы просто проявлением упрямства, чувств, которым здесь не было места. Но, по крайней мере, это было бы хорошим знаком. Это доказывало бы, что Рицка ещё живет и чувствует, что сердце его ещё бьется, пусть и обливается кровью. Сеймею даже хотелось бы, чтобы Рицка плакал. Но он так и не плакал ни разу. Его глаза были сухими. Пустыми и холодными. А взгляд всё время устремлён куда-то в сторону, и даже если Сеймею и посчастливилось поймать его на себе несколько раз, Рицка смотрел на него с тем же невозмутимым равнодушием, с каким он смотрел каждый день в окно.
Рицка. Мой любимый маленький Рицка. Где же ты? Как же достучаться до тебя?
- Хорошо, - сказал Сеймей тихо. – Отдыхай. Если захочешь поесть, приходи на кухню, я всё разогрею. Я буду дома целый день, так что… если что. В общем, помни, что я очень переживаю за тебя.
Рицка не смотрел на него, его рука всё также неподвижно лежала на столе, и Сеймей вдруг не без страха подумал, что мальчик может просидеть так весь день. А что, если он сойдёт с ума?
Поднос дрогнул в руках Сеймея, когда он взял его со стола. Он решил, что завтра же отправит Рицку на приём к психологу, но говорить об этом не стал и молча вышел из комнаты.
Когда дверь за ним закрылась, а шаги в коридоре стихли, Рицка посидел ещё какое-то время, не двигаясь, а потом поднялся, очень медленно, и, как будто опасаясь сделать хоть одно лишнее движение, пошёл к окну. Также не спеша он раздвинул вновь занавески и открыл оконные створки. На короткий миг его лицо обдало уличным холодом и свежим воздухом с множеством разных запахов: талого снега и сырой земли, прохладного влажного ветра и той неведомой свободы за горизонтом, которого он не видел.
Он думал вернуться к столу и посидеть ещё, но неожиданно почувствовал себя плохо: слабость в ногах, тошнота, головокружение, жар в груди, пульсация в висках, перед глазами чёрные точки. Кое-как, сгорбившись, мальчик добрался до постели и лёг на бок, судорожно вздохнув и облизав пересохшие губы.
Очень жаль. Ему так хотелось сидеть перед открытым окном и смотреть на деревья в саду. Жаль, что отсюда, с кровати, ничего ни видно. Он всё ещё думал услышать птиц и не хотел пропустить момент, когда они сядут на сакуру, или даже на его подоконник. Очень жаль, что в этом году деревья цвести не будут.
Мальчик закрыл глаза.

* * *

Письмо для Агацумы Соби в Китай от Аояги Рицки.

«Я не хочу думать, что ты умер. Просто не хочу и всё. Я хочу думать, что ты уехал в свой дурацкий Пекин, как и собирался. Мне не сложно верить в это, потому что я даже не видел твоего тела. Когда Сеймей сказал мне, что ты умер, я просто закрыл глаза и потерял сознание. А очнулся уже здесь, в Токио. Мы переехали сюда всей семьёй, потому что Сеймей решил, что врачи в Токио намного лучше и что мне будет полезно сменить обстановку после того, что случилось. Поэтому я просто буду верить, что я в Токио, а ты – в Пекине. И что я пишу тебе сейчас письмо, которое ты когда-нибудь обязательно прочитаешь.
Поэтому привет! Я очень надеюсь, что у тебя в Пекине хорошо, потому что у меня здесь не очень. Я отвык от большого шумного города, поэтому почти не выхожу из дома. Хорошо, что Сеймей подыскал нам домик в тихом спокойном районе, и из окна моей комнаты открывается красивый вид на сад с вишнёвыми деревьями. Но Сеймей говорит, что они ещё маленькие, и не будут цвести в этом году. Я расстроился, когда узнал об этом, но зато у нас здесь есть ещё большие розовые кусты, и когда придёт весна, весь сад наполнится ароматом роз. Скорее бы. Я устал уже от зимы.
Я не хожу в школу, потому что только недавно выписался из больницы и ещё не совсем поправился. Иногда я чувствую себя просто ужасно, но ты говорил, что это пройдёт, а Сеймей всё время поит меня какими-то лекарствами, поэтому, наверное, я совсем скоро выздоровею.
Ещё я хотел сказать тебе спасибо за подарок. Я очень удивился, когда Сеймей отдал мне его. Он сказал, что его нашли в моих вещах, и удивительно, что он уцелел. Но меня больше удивило, что Сеймей отдал его, причём даже не открытый. Если бы открыл, точно не отдал бы. Ты был прав, когда сказал, что нельзя показывать это ему. Подарок мне очень понравился… Я буду беречь его. Это даже лучше, чем фотографии, символичнее, что ли… Не знаю, как правильно сказать. И за записку тоже спасибо.
Я буду помнить. Я… что-то устал немного. Я стал быстро уставать. Но это ничего. Скоро пройдёт. Да и длинных писем я писать не умею. Всё равно не знаю, что ещё сказать. Поэтому… Пока, Соби».

Едва поставив точку, Рицка отбросил ручку в сторону, потому что больше не мог удерживать её. Он дрожал. Кого я обманываю, думал он. Если сначала ему почти удалось поверить в свою невинную ложь перед самим собой, то когда дело дошло до подарка, вся вера сразу пропала, и он снова остался один в холодной комнате, и созданный им призрак вдруг разом как-то истончился и исчез.
На столе перед ним лежала открытая коробочка, с которой он снял красную фольгу и золотую ленточку и также бросил рядом в дополнение общего беспорядка. А поверх бумаги для письма лежал и сам подарок – цепь с массивными, но не грубыми звеньями. Серебро переливалась в лучах заходящего солнца, и Рицка не мог оторвать взгляда от этой тончайшей работы, сделанной, как он был уверен, по индивидуальному заказу Соби. К цепочке прилагалась также свёрнутая в несколько раз записка со словами: «Моей Жертве Рицке на четырнадцатилетие. Пусть это будет символом нашей с тобой связи и памятью обо мне. Я буду очень скучать по тебе в Китае, Рицка. Люблю», и подпись «Соби».
Рицка не плакал, когда Сеймей сказал ему, что Соби умер. Он не плакал ни разу при нём, просто потому, что знал, что тот ждёт и хочет его слёз. А ещё отчасти и потому, что не мог поверить. Но стоило ему только остаться одному и открыть эту крошечную коробочку, прочитать записку, как что-то тяжёлое и непосильное навалилось на него, лишив его сразу всех надежд и принеся с собой ослепительную ясность, которую он не хотел видеть и признавать. И он уже не мог обмануть себя этим письмом, как бы ему ни хотелось вернуть своё неверие обратно.
Соби умер. Соби действительно умер. И он никогда не прочитает этого письма.
И он схватил бумагу, где только что с усердием выводил строчки, в которые больше не верил, и смял её безжалостно нетвёрдой рукой. Его трясли бесслёзные рыдания, он начал мять всё, что попадалось под руку, разрывать альбомные и тетрадные листы, оседая безвольно на пол, куда кидал бесформенные клочки бумаги. В следующую секунду на них уже закапали крупные капли неудержимых слёз, а Рицка всё рвал их, дыша судорожно, хватаясь за всё, что мог сломать.
- Я тоже буду скучать по тебе, Соби…
Он заплакал в голос, как не плакал с самого детства.
- Соби!
Кричать, выкрикивать его имя, звать его, мечась по комнате в бесполезном, ядовитом, разъедающем сердце отчаянии. Отчаянии, которое, как ему казалось, он не сможет пережить, потому что оно просто раздавит его своей неумолимой тяжестью и ясностью той истины, что Соби больше нет. Нет больше ничего, за что так цеплялся его разум. Нет больше прогулок вдвоём, подарков на день рождения, тихих вечеров у него в комнате. Нет больше ожидания у балкона, дверь которого уже никогда не откроет его рука. Нет телефонных звонков и сообщений в ванной, когда перед тем как ответить, мучительно краснеешь, но всё же улыбаешься. И писем тоже нет. Нет совместных планов на выходные, когда делаешь вид, что хочешь остаться дома, а сам в томительном ожидании поглядываешь на телефон. Нет больше встреч украдкой и поездок на большой скорости. И даже грушевых кексов больше нет.
- Соби! Соби… Соби…
Есть только что-то, что хочется звать, что хочется схватить руками, но коснуться нельзя. Что-то постоянно ускользающее, как воспоминание, о котором знаешь, но не можешь увидеть с прежней ясностью. Соби – воспоминание теперь.
И это было последней истиной, которую он открыл в этот вечер, потому что в следующий же миг ноги его подогнулись в неожиданной слабости, и Рицка оказался лежащим на полу, а комната снова плыла и таяла, растекаясь, сливаясь с образами его пылающего, но уже затухающего сознания.
Он видел над собой открытое окно и колышущиеся от ветра занавески, но чувствовал, что уже не сможет подняться и взглянуть на столь полюбившийся и успокаивающий душу сад. С губ сорвался тихий болезненный стон, а рука смяла попавшийся ком бумаги, но уже совсем слабо и тут же разжалась.
Рицка потерял сознание и не приходил в себя ещё долгих три дня.

* * *

Примерно в то же время ему начали сниться очень красивые сны. Красочные и живые, ясные и тёплые, полные света и ярких переливающихся оттенков зелёного, голубого, жёлтого и золотого. Ему снились большие просторные комнаты с открытыми окнами, из которых лился мягкий солнечный свет. В комнатах не было ничего кроме этих окон с колышущимися и почти невесомыми занавесками из органзы, света и мольбертов, и уже готовых холстов. И Рицка всё бегал по этим комнатам, и ему почему-то было очень весело, а на картинах расплывались яркими пятнами какие-то причудливые образы, которые казались ему то бабочками, то цветами, то цветущими деревьями и розовыми кустами. А иногда он видел тут же рядом разбросанные краски, кисти и самого Соби. Соби никогда ничего не говорил, но всегда улыбался. А Рицка всё смеялся и рассказывал ему что-то, и звал куда-то за собой, и Соби шёл и улыбался, щурясь от солнца.
А ещё ему часто снился парк. Тот, где была их первая битва. И там всегда была осень и всегда очень много солнца, так что непонятно было, где кончается окрашенное всеми красками заката небо и начинается горизонт, сияющий золотом опавшей листвы. И, как и в комнатах, в парке никого больше не было кроме них. Был только этот простор, свет, тепло и небо. А ещё были птицы. Они взлетали, и хотелось бежать вслед за ними, под шорох листьев, к точке встречи неба и земли, размахивать руками и заливаться смехом. И где-то впереди обязательно стоял Соби, спокойный, расслабленный и тёплый, но молчаливый.
А потом он просыпался. И в комнате всегда было холодно, темно и пусто. И ему хотелось бы не просыпаться вовсе, потому что там Соби был жив и улыбался, а здесь его уже не было. И первое, о чём вспоминал Рицка, когда просыпался, было то, что Соби умер. Но в то первое сладкое мгновение, когда его сознание ещё не успевало вернуться в реальность, когда он только открывал глаза, он ещё не помнил об этом. Он мог ещё улыбаться призраку своего сна, мог даже потянуться, зевнуть или повернуться на другой бок. Но потом всё равно вспоминал.
«Соби умер», - думал он, глядя на низкий серый потолок. «Соби умер», - отвечали ему стены. «Соби умер», - видел он в оконных стеклах, влажных после ночного дождя.
После того, как Рицка вторично вышел из больницы, Сеймей усилил наблюдение за ним настолько, что за весь день почти не отходил. Причём вовсе не обязательно, что он сидел рядом. Он мог притаиться за дверью его комнаты и наблюдать через замочную скважину, потому что всякий раз, когда Рицка выходил из комнаты в туалет или на кухню, он неизменно натыкался на Сеймея, который якобы проходил мимо. Сначала Рицка не понимал, чем обязан такому пристальному вниманию, а потом, когда из дома начали пропадать все острые предметы, догадался. Сеймей просто боялся, как бы он не сотворил с собой чего-нибудь. Рицке это показалось странным, потому что мысли о самоубийстве ни разу не посещали его. Он мог целый день пролежать в постели, то проваливаясь в спасительный сон, то возвращаясь к реальности, где даже стены знали, что Соби умер. Мог целый день просидеть у окна, ожидая прилёта птиц. Но он ни о чём не думал в такие моменты. Изредка вспоминал что-то, забываясь в собственных воспоминаниях. Но он никогда не думал о том, чтобы оборвать свою жизнь. Нельзя сказать, что он очень дорожил ею или считал самоубийство слабостью. Он просто не хотел, чтобы мама плакала над его бесчувственным телом. Не хотел, чтобы мама страдала так же, как он сейчас.
Когда силы стали понемногу возвращаться к нему после больницы, и Рицка снова стал вставать с постели, Сеймей тут же записал его на приём к психологу. И конечно, Рицка нисколько не удивился, восприняв это известие как само собой разумеющееся. Его теперь почему-то ничто не удивляло.
Утром, собираясь к врачу, Рицка повесил на шею подаренную Соби цепочку, и может, ему показалось, может, ему просто хотелось этого, но когда прохладный металл коснулся его кожи, на какой-то миг Рицка почувствовал облегчение и зыбкий, но оттого не менее ощутимый покой.
Сеймей ничего не сказал, когда увидел на нём эту цепь. Рицка подозревал, что Сеймей видел ещё и записку, когда он потерял сознание. Потому что когда он вернулся из больницы, его комната была прибрана и избавлена ото всех следов накатившего на него безумия. И на пустом столе Рицка обнаружил свои уцелевшие книги и картонную коробочку, в которую были вложены цепь и аккуратно свёрнутая записка. И Рицка хоть и сделал вид, что не заметил ничего, подыгрывая Сеймею, он всё же был благодарен ему. Хотя бы за уважение к памяти Соби.
Они вышли из дома, и Сеймей вдруг положил руку мальчику на плечо.
- Не хочешь прогуляться? – спросил он. – Может, пешком до больницы?
Рицка кивнул. Не потому, что хотел, а потому, что ему было всё равно.
Небо было ясным и кристально чистым, светило солнце, но теплее не становилось. Рицка шёл, засунув руки в карманы куртки. Влажный и свежий воздух щекотал в носу, ветер трепал слегка отросшие волосы, и было очень хорошо просто идти по тихим улицам и молчать. Рицка надеялся, что сегодня самочувствие не подведёт его, и он не грохнется в обморок.
Но, оказавшись на многолюдной улице, Рицка сразу утратил свою приятную расслабленность. Руки в карманах сжались в кулаки, на бледном осунувшемся лице проступили напряжённые морщинки. Появилось инстинктивное желание спрятаться, закрыться, исчезнуть. Рицка не хотел никого видеть, и не хотел, чтобы его видели. Он не хотел видеть всю эту кипящую вокруг него жизнь самого центра города со всеми этими проносящимися мимо автомобилями, со всеми этими толпами людей, которые всё говорили и говорили что-то друг другу, шумели, смеялись. Ему чужда была их жизнерадостность, за которой они прятали внутреннюю пустоту, чужды все их лживые и вымученные эмоции, потому что в контрасте с его эмоциями и его болью всё было лживо, вычурно и надуманно.
И поэтому, когда Сеймей вдруг взял его за руку, мальчик снова почувствовал благодарность. И хоть Рицка уже и не был в том возрасте, когда гуляют за ручку, все эти условности тоже показались ему надуманными, потому что хотелось держаться хоть за что-то, а всё, за что он держался раньше, было безвозвратно утрачено.
- Как ты? – спросил Сеймей.
- Ничего, - ответил Рицка. Он чувствовал вину за то, что так холоден с братом. Сеймей ухаживал за ним, заботился о нём, а Рицка так ни разу и не смог улыбнуться ему. Даже сейчас, когда Сеймей шёл вместе с ним в больницу и держал его за руку, чтобы он не ощущал так остро свою отчуждённость и одиночество, Рицка не мог улыбнуться ему хотя бы самой слабой и больной улыбкой. Он просто не мог и всё. Растягивать губы в этом странном мимическом движении казалось ему чем-то неестественным или даже противоестественным. Но Сеймей ничего и не требовал. После того вечера, когда он нашёл Рицку без сознания в куче бумажного мусора, он стал обращаться с ним как будто бы осторожнее, как со смертельно больным.
В больнице Рицка попросил брата:
- Подожди меня в холле. Я схожу к психологу сам.
Сеймей хотел что-то возразить, но Рицка ответил всё тем же спокойным и твёрдым тоном, к которому Сеймей постепенно начинал привыкать:
- Не волнуйся за меня. Можешь даже прогуляться, если не хочешь сидеть. Встретимся через час у этого дивана, - он кивнул на чёрный кожаный диванчик рядом с регистратурой.
Не то, чтобы Рицка мучался особой неохотой идти к психологу, скорее, он не испытывал ничего перед этим визитом. Не задавался вопросами вроде: «А зачем мне это?» или «А мне это поможет?» Он только испытывал лёгкое сожаление, что идёт не к привычной уже Кацуко-сенсей, а к новому незнакомому человеку, который потребует от него открыть запертые намертво двери его души и попытается проникнуть внутрь своими холодными, уверенными и настойчивыми, если не сказать наглыми, руками. А Рицка не хотел никого впускать. И дверей открывать не хотел. Он только хотел, чтобы все оставили его в покое.
Наверное, именно по этой причине Рицка и освободился от психолога несколько раньше, чем ждал. Молодая женщина, чуть постарше Кацуко-сенсей, устав добиваться от него хоть чего-либо кроме равнодушного «нормально», «угу» или «всё в порядке», посмотрела со вздохом на настенные часы и разрешила ему идти.
До назначённого часа встречи с Сеймеем оставалось ещё двадцать минут, и диван был пуст. Значит, Сеймей всё-таки ушёл погулять. Рицка сел и приготовился ждать, радуясь своему маленькому кусочку одиночества, тишины и покоя. А потом ему показалось, что он слышит голос Сеймея где-то совсем рядом.
Рицка встал, прошёлся по коридору и действительно увидел Сеймея, разговаривающего с кем-то. Сеймей говорил быстро, как будто боялся не успеть, а в его собеседнике мальчик узнал Нисея. Завидев Рицку, оба замолчали.
Мальчик остановился напротив них в нерешительности. Он думал, что Нисей начнёт по обыкновению иронизировать и насмехаться над ним, но тот молчал. Только бросил на Сеймея злой колючий взгляд и пошёл к выходу.
И Рицка ничего не спросил, и Сеймей ничего не рассказал.
И, оказавшись, наконец, снова в своей комнате, Рицка согнулся под тяжестью навалившейся вдруг усталости, прошёл мимо окна, не пожалев даже о птицах, которые не прилетали к нему, и лёг на кровать. Ему хотелось снова забыться и снова видеть свои красивые сны, в которых он мог улыбаться, в которых он мог верить и любить.

* * *

Иногда Рицка действительно забывался. Например, за ужином, когда ему приходилось говорить, что-то отвечать маме, или когда он слушал рассказы Сеймея за столом. Рассказы без какой-либо определённой темы, но всегда шутливые, заставляющие маму звонко смеяться, а потом вдруг замолкать, вспоминая, что Рицка болен, и говорить на полтона тише. И иногда Рицке нравились эти рассказы, он даже ощущал некую заинтересованность и совсем забывал. Но стоило ему только удержать в сознании что-то особенное и понравившееся, как он сразу думал автоматически по привычке: «Надо обязательно рассказать об этом Соби». И тут же что-то как будто обрывалось в нём, душило это радостное предвкушение, которое обычно бывает, когда хочешь поделиться с кем-то особенным для тебя чем-то интересным. И что-то на миг вспыхнувшее в его исстрадавшемся сердце затухало снова, потому что он снова вспоминал. Что Соби умер.
И снова возвращалась давящая боль, за которой следовала неминуемая слабость, и мальчик уходил из-за стола с дикой головной болью и тошнотой, и еле добравшись до кровати, сгибаясь, морщась от физической уже боли во всём теле, падал на бок, не в силах разогнуться и тяжело дыша. Иногда все эти симптомы усиливались настолько, что Рицке казалось, что он умрёт. Но он приходил в себя снова и снова, с одной и той же мыслью. И часто, открывая глаза, он видел сидящего над собой Сеймея. Сеймей мог просто сидеть на кровати рядом, а мог провести легонько по его волосам и лицу своей тёплой большой ладонью и сразу отдёрнуть руку, когда Рицка просыпался. И иногда мальчик хотел сказать ему спасибо за эту заботу и терпение, а иногда ему не хотелось ничего этого, хотелось только отмахиваться, чтобы его не трогали, и отворачиваться к стене, поджав под себя ноги.
И в один из дней, когда нужно было идти на приём к психологу, Рицка лежал, почти уткнувшись лицом в стену и закрыв глаза, потому что, стоило их открыть, как вся комната плыла, как будто огромная волна хотела смыть все предметы и самого Рицку. Поэтому Рицка старался не открывать глаза лишний раз. Он боялся снова потерять сознание и попасть в больницу. И, когда Сеймей вошёл к нему, чтобы напомнить о походе к врачу, он только постоял несколько секунд на пороге, глядя на Рицку и так и не сказав того, что собирался сказать, вышел. На этом визиты Рицки к психологу прекратились, так и не успев толком начаться.
После того, как Сеймей ушёл, Рицка, кажется, задремал, и кажется, ему даже снился Соби, но он не мог вспомнить своего сна. Осталось только ощущение прикосновения к чему-то тёплому и лёгкий запах сигарет. Как будто Соби был здесь, в этой самой комнате, минуту назад, и, склонившись над спящим Рицкой, прошептал ему что-то на ухо, коснувшись кожи тёплым дыханием. Ощущение его присутствия было настолько реальным, когда мальчик проснулся, что ему хотелось удержать и продлить его всеми силами.
И он сам не заметил, как снова оказался за письменным столом у открытого окна, сжимая в пальцах тонкую ручку в металлическом корпусе, отражающем закатные лучи солнца. Он не знал, что именно собирается написать, но ему очень хотелось поговорить с Соби, а говорить вслух он как-то не решался, потому что не верил, что Соби его услышит.

«Привет, Соби. Я, кажется, начинаю верить в то, что ты действительно умер. Поэтому предыдущее письмо я помял и выбросил. Я больше не буду обманывать себя мыслью, что ты уехал куда-то далеко-далеко. То есть ты, конечно, сейчас далеко-далеко, но мои письма туда не дойдут, сколько бы я ни писал. И я знаю и признаю это. Это битва, в которой мы не смогли победить. И это целиком моя вина. Я признаю и это тоже.
А у меня всё хорошо. Сегодня я уже чувствовал себя намного лучше. А завтра, наверное, будет ещё лучше, и может, я даже смогу пойти погулять. Правда, погода у нас здесь не очень, но до весны осталось совсем немного. И тогда прилетят птицы и зацветут розовые кусты. И я смогу гулять по саду и, может, даже буду загорать.
Вчера я распечатал последние фотографии, на которых мы с тобой шатались по городу, потому что я отказался идти к тебе в гости. Я в тот день вообще был не в духе, а ты всё пытался развеселить меня. Я вспоминал, как ты отобрал у меня фотик и сказал, что я выгляжу очень смешно, когда дуюсь. Ты пытался сфотографировать меня, чтобы я сам посмотрел на своё сердитое лицо, но я сердился ещё больше и постоянно отворачивался. Если честно, то сейчас я и сам не понимаю, почему вёл себя так глупо. Я злился только из упрямства, в то время как мне очень хотелось засмеяться над твоими шутками. А потом тебе всё-таки удалось поймать момент, когда я отвлёкся на что-то, и в кадр попали мои опущенные уши, ощетинившийся хвост и кислая мина на лице. И когда ты показал мне это фото, я сначала заорал на тебя, а потом присмотрелся получше и засмеялся. Потому что ты был прав, и выглядел я страшно глупо и смешно.
А ещё я по привычке распечатал эти фотографии в двух экземплярах, а потом вспомнил, что ты умер, и теперь не знаю, куда их девать. Я хотел бы обклеить ими стены своей новой комнаты в Токио, но мне кажется, что Сеймей рассердится. А мне не хочется его расстраивать. Я знаю, что это невозможно – жить, никому не причиняя боли, но всё-таки очень жаль, что я не могу этого. Я знаю, что причиняю Сеймею боль, когда скучаю по тебе, хоть и не совсем понимаю его чувства. Ты – это ты, а он – это он. И я люблю вас обоих. И не могу прекратить любить кого-то одного, потому что так хочет другой. Это было бы неправильно. Да и невозможно. И всё же мне очень хочется, чтобы все, кого я люблю, были счастливы и не страдали по моей вине.
Сеймей пообещал, что весной мы обязательно съездим в Хаконэ, на твою могилу. Я не знаю, какие цветы ты любишь, но обещаю, что принесу тебе самые красивые, какие только увижу. Надеюсь, они тебе понравятся.
А ещё я обязательно навещу своих друзей. Юйко, наверное, очень расстроилась, когда узнала, что я уехал. И, Яёй, наверное, тоже. Хотя, может, он и рад, что ему больше не придётся ревновать ко мне Юйко. В любом случае я надеюсь, что с ними всё хорошо.
Может, я зайду ещё к Кио, ведь он был твоим другом, и ты очень любил его. И я тоже успел к нему привязаться. Надеюсь, что и с ним всё в порядке, и он сможет пережить твою смерть.
Весной я, наверное, захочу увидеть их всех. А пока – не знаю.
Ну вот. Кажется, я снова начинаю уставать. Иногда я даже злюсь из-за этого. Мне не нравится чувствовать себя таким слабым и немощным. А иногда мне всё равно.
Я скоро пойду спать и хочу попросить тебя кое о чём. Если тебе не трудно, Соби, пожалуйста, приходи ко мне во сне почаще. Я никогда не просил тебя ни о чём подобном раньше, но ты ведь и так всё знал. Ты всегда всё знал. И спасибо тебе за это.
Спокойной ночи, Соби».

И когда мальчик закончил своё послание, у него снова появилось это ощущение присутствия Соби, как от того сна. И стало немного легче, как будто Рицка в самом деле поговорил с ним. А описывая некоторые моменты, мальчик даже улыбался, сам того не замечая. Улыбался впервые за всё время, прошедшее с того момента, когда он услышал эти два слова «Соби погиб», расколовшие его жизнь надвое.
И, несмотря на свою маленькую просьбу, он всё-таки не ждал и не верил, что Соби приснится ему в эту ночь. Но Соби приснился. И в его тёплых руках была сосредоточена вся жизнь Рицки, со всем её прошлым, настоящим и будущим, со всеми её разочарованиями и потерями, а также со всеми надеждами и любовью. И снова он мог смеяться искренне и забывать про ту чёрную зияющую рану, что осталась в его сердце на том месте, где когда-то было что-то большое, тёплое и прекрасное. Что-то, что не умещалось ни в какие слова.
И снова он мог помнить только то, что было до, а не после того, как его жизнь разорвали. Помнить только хорошее и светлое, что было связано с Соби. А Рицке очень хотелось бы помнить. Только хорошее.

* * *

«Привет, Соби. У меня по-прежнему всё нормально и почти ничего не изменилось. День сегодня вышел какой-то странный. Погода была ужасная: дождь со снегом, завывающий ветер бился в окна. Мне даже пришлось закрыть оконную створку, хотя обычно она у меня всегда открыта. Но сегодня было действительно холодно, и сейчас я никак не могу согреться, хоть и завернулся в одеяло. Я хотел заварить себе горячего шоколада или погреть молока, но Сеймей сейчас на кухне разговаривает о чём-то с Нисеем, и мне не хочется спускаться туда и видеть их. А ещё у нас что-то случилось с электричеством, и свет отключился во всем доме. И опять же я не могу спуститься на кухню за свечкой, поэтому приходится писать при свете мобильника.
Я немного обиделся на Сеймея из-за того, что он пускает Нисея домой, а тебя не пускал. Они много времени стали проводить вместе. Тебя бы это, наверное, расстроило. Ты ведь ненавидел Нисея. А я всё чаще думаю, и что Сеймей в нём нашёл?! Этот парень такой странный. Я совсем не понимаю его, как бы ни старался.
И сейчас мне очень хотелось бы, чтобы ты был со мной в этой комнате. Чтобы мы вместе смотрели, как идёт дождь, а потом ты рассказал бы мне какую-нибудь историю на ночь. Я очень скучаю по твоим историям. Ты всегда умудрялся сделать так, чтобы я спал всю ночь крепко и спокойно. Я никогда не говорил тебе этого, а сейчас хочу поблагодарить тебя. Знаешь, Соби, я многого не успел тебе сказать. О чём сейчас очень жалею. Надеюсь, ты сможешь простить меня за это там.
Мой мобильник постоянно гаснет, и если бы ты только знал, как мне это надоело! Но этот телефон, помимо цепочки, которая висит у меня на шее, вторая память о тебе. Так что мне бы хотелось, чтобы он никогда не сломался. Жаль только, что красная лампочка твоего звонка больше никогда не загорится. А мне бы очень этого хотелось сейчас. Очень хотелось бы.
Я скучаю. Очень сильно. (Ну, вот и сказал! Сразу легче стало.) Но я надеюсь, очень надеюсь, что ты не скучаешь. Что ты сейчас там, где можно не скучать, что тебе больше не больно. Когда я думаю о том, как тебе может быть хорошо там, мне сразу становится легче, и я очень радуюсь за тебя. Иногда это помогает, а иногда – нет. Но это ничего. Я хочу быть сильным, чтобы ты мог гордиться своей временной Жертвой. Раньше я хотел стать похожим на Сеймея, а теперь уже не хочу почему-то. Теперь мне хотелось бы просто быть собой. Я Аояги Рицка. И я буду всегда помнить об этом.
Ну вот. У телефона садится батарейка. И скоро я останусь в темноте. А мне ещё так много хотелось тебе сказать. Записать, пока не забыл.
Я не хочу сидеть в темноте. Не потому, что мне будет страшно, как было в детстве. А потому что… Да ладно. Это неважно.
Спокойной ночи, Соби».

Рицка закончил писать и захлопнул телефон. В первую секунду было очень темно, а потом, когда глаза немного привыкли, Рицка подумал, что, пожалуй, не всё так плохо. Он уже давно не боялся темноты и даже любил её, потому что темнота и ночь – это время призраков. Призраков тех, кого он любил. Призраков, в которых он не верил.
Но он не хотел темноты, потому что внутри у него и так было слишком темно, и сердце его жаждало света и тепла, а еще, наверное, немножко хотелось нежности. Это было то, чего ему так недоставало всегда. Но, когда появился Соби, он смог забыть на время о том, чему ему не хватало. И тогда ему снова стало казаться, что мир его огромен и полон до краев. А теперь, когда Соби больше не было, он снова вспомнил. Что это не совсем так.

«Привет, Соби. Мне очень нравится писать тебе. Не потому, что я обманываюсь и верю, что ты снова жив. А потому, что я могу снова чувствовать тебя. Я не знаю, связь это или ещё что. Вообще, вся эта связь всегда казалась мне какой-то дурацкой выдумкой. Она как будто подразумевает: «Вот он. Тот человек, которого ты должен любить». А я никому ничего не должен. Я люблю, потому что люблю. А не потому, что связь.
Для меня связь – это цепь, которая висит у меня на шее. Ты подарил её мне не потому, что так нужно было. Не потому, что тебе приказали. Ты подарил потому, что я что-то значил для тебя. И именно это мне и дорого.
Прошло уже почти два месяца с того дня, как ты умер. И уже почти пришла весна, которую я так ждал. И как всегда бывает, когда приходит что-то, чего очень ждёшь, становится как-то пусто. И не знаешь, что делать дальше. И не знаешь, чего ещё ждать. А ведь это, оказывается очень важно – ждать чего-то.
И теперь мне нужно придумать, чего ждать дальше. Пусть это будет запланированная поездка в Хаконэ. Ты просто не представляешь, как надоело мне в Токио. Мне хотелось бы туда, где всё напоминает о тебе, хоть это и может оказаться больно. Но всё равно хочется чувствовать тебя. Я очень боюсь перестать чувствовать. Такое бывает иногда. Я просыпаюсь среди ночи и ясно ощущаю, что тебя нет. А иногда ощущаю тебя так сильно, как будто ты стоишь за моим плечом. И мне хотелось бы, чтобы таких моментов было как можно больше. А в тех местах, где мы были вместе, где даже были счастливы, ощущение тебя должно быть острее. Я очень надеюсь на это.
А вот Сеймей, похоже, не очень-то хочет возвращаться в Хаконэ. Когда я пытаюсь напомнить ему об этом, он всегда старается поменять тему. Он стал проводить всё больше времени с Нисеем, который уже почти живёт у нас. Иногда Сеймей уходит с ним куда-то на всю ночь, а под утро возвращается усталый и злой. Может, у них случаются какие-то битвы, связанные с Семью Лунами или ещё с чем. Я не хочу вникать во всё это. Я сейчас стал неожиданно далёк от всего этого. Я смотрю на людей, которые живут обычной жизнью и просто радуются этой жизни. И мне хотелось бы стать хоть немного похожим на них. Хоть это и не всегда получается.
Почти всё время я провожу в этой комнате. Иногда, если выдаётся хорошая погода, гуляю по саду. И мне как будто ничего и не нужно. И в то же время как будто чего-то смертельно не хватает.
Иногда мне хочется чем-то заполнить эту пустоту. Но, наверное, есть вещи, с которыми просто нужно смириться. Как я смирился с тем, что сакура в моём саду в этом году не зацветёт. И хоть я и не привык просто так мириться с чем-то, наверное, быть взрослым – это принимать то, что от тебя не зависит и то, что ты уже не можешь изменить. Быть взрослым – это значит прекратить уже, наконец, думать о том, что было бы, не скажи я тебе тогда: «Поворачивай обратно».
Я не буду думать об этом. Я не хочу думать об этом. Потому что иногда это бывает так больно, что я даже дышать не могу. Как сейчас, например.
Поэтому, наверное, хватит на сегодня. Скоро я пойду спать. Только фотографии посмотрю и сразу лягу. Спокойной тебе ночи, Соби».

«Привет, Соби. Вот и наступила весна, зазеленели кусты и скоро на них распустятся крупные розовые бутоны. Но у меня почему-то нет ощущения, что зима закончилась. На улице стало совсем тепло, а я всё никак не могу согреться.
Сегодня я попытался поговорить с братом о предстоящей поездке в Хаконэ. И он пообещал, что скоро решит этот вопрос. Прямо так и сказал. И таким официальным тоном, что я даже немного растерялся. Он стал какой-то странный в последнее время. Мы редко видимся, хоть и живём в одном доме. Он стал реже приходить к ужину. И завтрак пропускает, потому что был где-то всю ночь. Наверное, он очень занят. Но я не хочу знать, чем. Потому что уверен, что это что-то нехорошее. И он тоже знает, что я не одобрил бы этого, поэтому избегает меня. Я не буду винить и осуждать его. Я только надеюсь, что с ним ничего не случится.
И если он не захочет ехать со мной в Хаконэ, мне придётся поехать одному. Но если я уеду, кто будет ухаживать за мамой? С приближением весны её здоровье сильно пошатнулось. Мне приходится самому готовить, чтобы покормить её. Ты бы, наверное, долго смеялся, понаблюдав за моими кулинарными «успехами». А может, даже научил бы меня чему-нибудь. Жаль, что это уже невозможно. Но многое из того, что я готовил для мамы, я почерпнул из наблюдений за твоей готовкой. Надеюсь, скоро мои навыки улучшатся.
После того, как ушёл папа, врачи прописали маме какие-то странные лекарства. Она может проспать от них целый день, а к вечеру встаёт вялая и рассеянная. Она стала многое забывать. Иногда мне кажется, что она совсем не узнаёт меня и Сеймея. Я очень волнуюсь за неё. При таком её состоянии переезд в Хаконэ невозможен. Но мне хотелось бы съездить туда хоть на один денёк. Хоть только один раз побывать на твоей могиле и положить на неё цветы. По-моему, это не так уж много. И это последнее, что я мог бы сделать для тебя. А мне очень хотелось бы что-нибудь сделать. Хоть что-нибудь для тебя.
Я теперь могу вспоминать тот день. Тот – это когда ты умер. Я вспоминаю все подробности нашей последней встречи, а раньше почему-то не мог. Как будто что-то заклинивало у меня в мозгу, и я сразу начинал плакать. Теперь я могу думать об этом, но по-прежнему не могу избавиться от чувства вины. Если бы у меня появилась возможность прожить тот день заново, я совсем по-другому бы вёл себя. Потому что за время, прошедшее с твоей смерти я много думал, и чего только не передумал. Я осознал многие свои ошибки. И сейчас я мог бы многое тебе сказать, чего не мог сказать раньше. Оглядываясь назад, я вижу только вспыльчивого ребёнка. Наверное, я много раз заставлял тебя понервничать из-за своей глупости. Ты ведь не сердишься, Соби? Я очень боюсь иногда, что ты обижен на меня. Я не знаю, можно ли обижаться там, где ты сейчас, поэтому пишу на всякий случай: «Прости меня». Это то, что я не смог сказать тебе тогда в машине. И ещё я не смог тогда ответить на твой вопрос… Ты ведь помнишь, какой вопрос?! Ты тогда обиделся, я знаю. И мне так жаль. Если бы у меня была возможность снова увидеть тебя, я бы, наверное, тысячу раз повторил своё «прости». Прости, Соби. Ты ведь простишь, правда?
Я знаю, ты хотел бы, чтобы я продолжал жить. Без тебя. Не оглядываясь назад. Ты говорил, что эгоистичен, но для меня и только для меня ты мог становиться другим. Сейчас я хорошо понимаю это. И я живу без тебя, но не уверен в том, жизнь ли это. Я могу сказать, что живу без тебя, но памятью о тебе. И я очень рад, что у меня есть хотя бы это. Если бы у меня не было этой памяти, я точно не жил бы. А с ней я могу согреться, могу поверить.
Сегодня я даже познакомился с нашими соседями. Когда я вышел погулять в сад, они проходили мимо нашего дома. Мальчик и девочка чуть младше меня. Когда я разговорился с ними, то узнал, что они двойняшки и им по тринадцать лет. А когда я сказал, что мне четырнадцать, они очень удивились. Сказали, что выгляжу я намного старше. Они даже пригласили меня к себе в гости, и я даже захотел пойти. Было очень приятно поговорить с ними. А потом я сразу вспомнил, как Юйко звала к себе меня и Яёя. А ещё тебя. И мне снова стало нехорошо. Я всеми силами стараюсь улыбаться, потому что знаю, что ты хотел бы этого. Но иногда я так скучаю по тебе. Так сильно, Соби. И тогда я начинаю рыться в своей памяти, потому что это единственное, что связывает тебя со мной. Я просто закрываю глаза и пытаюсь представить твоё лицо. Я стараюсь делать это каждый день, чтобы удерживать тебя в памяти. Потому что очень боюсь, что однажды, закрыв глаза, не смогу вспомнить тебя. Пожалуй, это единственное, чего я могу ещё бояться.
Но иногда случается так, что без помощи фотографии я не всё могу вспомнить. И твои черты начинают ускользать от меня. И твоё лицо становится расплывчатым, как будто размытым водой. И ты становишься как будто дальше. Отдаляешься медленно, словно уплываешь».
И Рицка вдруг перестал писать. Его рука оставалась лежать на столе, сжимая ручку, которая только изредка подрагивала в холодных пальцах. Ему на миг показалось, что он видит что-то очень ясно, и сразу захотелось сосредоточиться только на этом, прищуриться, чтобы разглядеть это что-то и запомнить.
«Мой маленький призрачный остров памяти. Позволь мне уплыть вместе с тобой. Я пытаюсь разглядеть тебя, но слёзы снова и снова застилают мне глаза. И ты из-за этого как будто в тумане. Маленький остров, плывущий в бескрайних волнах океана. Океана моей памяти. Остров, на котором я был счастлив. Забери меня с собой. Мне уже так трудно различать твои черты. Не уходи. Не оставляй меня одного среди этих холодных бушующих волн. Я смотрю на воду, но не вижу совсем ничего».

продолжение следует...



 

@темы: творчество, loveless

---

Экзюпери "Планета людей"

"А еще мне вспоминаются газели, ручные газели, которых я завел в Джуби. У нас у всех там были газели. Мы держали их в просторном загоне, обнесенном проволочной сеткой, чтоб у них было вдоволь воздуха, ведь газели очень нежны, и надо, чтоб их постоянно омывали струи ветра. Но все же, если поймать их еще маленькими, они живут и в неволе и едят из рук. Они позволяют себя гладить и тычутся влажной мордочкой тебе в ладонь. И воображаешь, будто и впрямь их приручил. Будто уберег их от неведомой скорби, от которой газели угасают так тихо и так кротко... А потом однажды застаешь их в том конце загона, за которым начинается пустыня, они упираются рожками в сетку. Их тянет туда, как магнитом. Они не понимают, что бегут от тебя. Ты принес им молока — они его выпили. Они все еще позволяют себя погладить и ласковей прежнего тычутся мордочкой тебе в ладонь... Но, едва их оставишь, они пускаются вскачь, как будто даже весело, и вот уже снова застаешь их на том же месте в конце загона. И если не вмешаться, они так и останутся там, даже не пытаясь одолеть преграду — просто будут стоять, понурясь, упершись рожками в сетку, пока не умрут. Быть может, для них пришла пора любви? Или попросту им непременно надо мчаться, мчаться во весь дух? Они и сами не знают. Они попали в плен совсем крохотными, еще слепыми. Им не знакомы ни приволье бескрайних песков, ни запах самца. Но ты понятливей их. Ты знаешь, чего они ищут — простора, без которого газель еще не газель. Они хотят стать газелями и предаваться своим пляскам. Хотят мчаться по прямой — сто километров в час! — порой высоко взлетая, словно вдруг прямо из-под ног взметнулось пламя. Не беда, что есть на свете шакалы, ведь в том истина газелей, чтобы пугаться, от страха они превзойдут сами себя в головокружительных прыжках. Не беда, что есть на свете лев, ведь в том истина газелей, чтоб упасть на раскаленный песок под ударом когтистой лапы! Смотришь на них и думаешь: их сжигает тоска. Тоска — это когда жаждешь чего-то, сам не знаешь чего... Оно существует, это неведомое и желанное, но его не высказать словом.
Ну а мы? Чего не хватает нам?"

@темы: философия, эстетическое, литература, размышления

---

Холодная зима. Глава 1

Писала, писала, и дописалась!))) Лавлесс - это чудо, и я не могла пройти мимо и не написать что-нибудь своё. Ещё раз убедилась, что фанфики - это категорически не моё! Но я честно попыталась, и результат может кто-нить и оценит ^^"
Буду выкладывать по одной главе, по мере причёсывания и вычитки текста. Так что пусть пока тут полежит, а там видно будет, может, ещё куда-нибудь отнесу)) Если кого заинтересует, милости прошу - читайте))) Так как фикус довольно объёмный, думаю можно сделать маленькую шапочку, хоть я их и недолюбливаю:

Название: Холодная зима
Автор:<Yumeni>
Бета: Librari
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Персонажи: Соби, Рицка, Сеймей, Нисей и др.
Размер: нечто среднее между миди и макси...
Статус: закончен
Дисклеймер: все права на персонажей принадлежат Коге Юн

Глава 1
Опасность

«… а вообще бывает ли когда-нибудь что-нибудь нормальным?
У людей за лицами иногда сплошная жуть…»

Стивен Кинг
«Сердца в Атлантиде»

Ему часто снился один и тот же сон. Один и тот же, но всё же Рицка каждый раз переживал его как в первый. И каждый раз задавался вопросом: насколько тонка граница между сном и явью? Насколько чётко мы можем разграничить реальность и то, что лежит за её пределами? Бесконечные обрывки бессвязных мыслей, поступков, сюжетов, существующих одновременно и тающих в пустоте. И не за что ухватиться. Все спасительные нити заняты. В этом мире без привычных нам входов и выходов, без начала и конца так легко заблудиться. Потерять последнюю нить-зацепку, а вместе с ней и способность отличать действительность от бесконечных изощрённых игр собственного подсознания.
Он точно знал, что не спит. Рицке казалось, он ещё не утратил последних связей с миром реальности. Но он также точно знал, что и не бодрствует. Просто лежит в своей кровати, но присутствует как будто вне собственного тела. Он не может шевелиться – мозг не управляет телом. Может только смотреть, как в полумраке комнаты колышется от лёгкого ветра шторка цвета лаванды.
Холодно. Тихо. Слишком тихо. Куда-то исчезло даже тиканье часов. Но ведь в реальности оно точно было. А в этой гулкой пустоте - нет. Значит ли это, что он находится уже не в своей комнате? Или не в этой реальности? И не в этом времени?
Рицка представил, как на пол падает стеклянный стакан и разбивается вдребезги. Но при этом не слышно ничего. Все звуки проглатывает пустота. Ни вздоха. Ни шороха сминаемой постели. Ничего не будет в этой комнате.
А потом приходит Сеймей. Медленно идёт мимо кровати мальчика, снимает пиджак и вешает на спинку стула. Что он делает? Это точно какой-то нелепый сон.
Рицка хочет сказать брату, что не спит, но он будто бы разучился говорить. И чей-то неприятный голос подсказывает, что ни один звук, произнесённый им, не долетит до слуха Сеймея.
…потому что он здесь, а ты там. Вы находитесь по разные стороны одной и той же сюрреалистической картины…
Сеймей останавливается у окна, сминает в руках тончайшую ткань шторы, а когда отпускает – она так и остаётся висеть неподвижно, словно став свинцовой и неподъёмной для ветра.
Внезапно Сеймей оборачивается. И Рицка точно знает, что брат видит его. Но сам мальчик не может разглядеть лица Сеймея - в комнате слишком темно. Однако чувство, что на него смотрят и знают, что он не спит, вызывает в груди тугой комок невысказанных слов.
И что-то ещё не так. Что-то не так с Сеймеем. И Рицка вдруг понимает, что не видит его лица не потому, что в комнате темно. А потому, что его просто нет. У Сеймея нет лица. Вместо него чёрная зияющая пустота, обрамленная тёмными волосами. И эта пустота смотрит прямо на него.
И нет сил закричать.
А Сеймей поднимает руку, которая тоже вся чёрная. На ней нет кожи. И эта рука, точнее, то, что было когда-то рукой, рассыпается в пепел, который исчезает, не долетев до пола.
Рицка кричит. Отчаянно, надрывно, зажмурив глаза, подарившие ему столь жуткое видение. И вместе с криком он просыпается в своей влажной и холодной постели, в комнате, где тикают часы, и слушает свои прерывистые вздохи.
Тик-так, вдох-выдох.
Уже два года прошло с той ночи. А сон так и не изменился. В то время как реальность, похоже, изменилась безвозвратно.
- Рицка? Почему ты такой грустный? Не выспался? – Сеймей возник из ниоткуда и взъерошил Рицке волосы на макушке.
Мальчик вывернулся из под его руки, тряхнул головой, так, что несколько чёрных прядей упало на глаза.
- Во сколько придут твои друзья? – спросил Сеймей, так и не дождавшись ответа на первые два вопроса.
Рицка посмотрел в окно на медленно падающие снежные хлопья и вздохнул.
- Они не придут.
- Почему? – Сеймей сел на кровать. – Ты разве не пригласил их?
- Я не хочу отмечать, - ответил мальчик, растягивая слова в лениво-равнодушной манере.
- Это из-за того, что Агацума не придёт?
Рицка порадовался, что Сеймей не видит его лица. Иначе он всё понял бы по тому, как дрогнули его губы и сошлись брови, когда он услышал эту фамилию, произнесённую Сеймеем с такой холодной небрежностью.
- Потому что ты не позволил ему прийти, - ответил Рицка, мысленно приказывая сердцу успокоиться. Он должен вести себя как взрослый. Он должен стать сильным. Должен.
- Рицка. Мы ведь уже сотню раз говорили об этом, – Рицка услышал, как брат поднимается с постели и снова идёт к нему. Хочет завладеть его взглядом. Думает, что ему удастся добиться его расположения, только лишь посмотрев в глаза, поймав улыбку, коснувшись детского ушка. Так было раньше. Но за два года многое может измениться, Сеймей.
И Рицка сжимает подлокотники кресла, ощущая под пальцами шершавость пластмассы, и продолжает смотреть в окно, даже когда Сеймей встает перед ним на колени, развернув его стул к себе.
- Рицка. Раньше ты никогда не сердился на меня, - говорит он.
Рицка молчит, хотя внутри столько невысказанных слов, разрывающих грудь, что трудно дышать. Но все эти слова никак не связаны друг с другом. Совсем не те слова, которые должен говорить взрослый.
- Ну? Посмотри же на меня, - Сеймей теребит его за рукав толстовки, ловит руку, сжимает её крепко, переплетая пальцы. – Мама приготовила всё, что ты так любишь. Её сыновья теперь снова с ней, и она так счастлива! Она старалась для тебя, ты же не хочешь расстраивать её? Утром она сказала, что её Рицка теперь уже совсем большой мальчик. Сказала, что ты можешь позвать своих друзей. Давай же, Рицка, тебе сегодня четырнадцать, это твой день! Твой праздник, и мы с мамой хотим порадовать тебя. У нас снова нормальная полноценная семья, как ты и хотел.
Рицка поморщился, опустил взгляд на Сеймея и сказал:
- Соби тоже мой друг.
И что-то в глазах Сеймея едва заметно изменилось от этих слов. И вроде это был такой же Сеймей, что и секунду назад, а вроде и нет. Как будто он заледенел за это бесконечное мгновение, замёрз на месте, только глаза горели. Наверное, такой же взгляд у него был бы, если бы Рицка дал ему пощёчину.
- Ты ошибаешься, Рицка. Агацума тебе не друг. Он тебе вообще никто, даже не боец! – и снова ударение на фамилии Соби, и губы Сеймея кривятся в презрении, и его прекрасное лицо вмиг становится отвратительным в своей жестокости. – Ты же знаешь, что я запретил ему приходить к нам домой! Ноги его здесь не будет! Каждая собака должна знать своё место, Рицка!
- Соби не собака. И он мой друг, - ещё раз повторил Рицка всё тем же спокойным уверенным тоном.
И снова что-то произошло с Сеймеем. Что-то настолько противное, что Рицка предпочитал бы не знать, что именно, и какие мысли были у Сеймея в тот момент в голове.
- Прежде чем разбрасываться такими громкими заявлениями, тебе следовало бы получше узнать этого… человека, Рицка. Агацума ужасен. Он… Он совершенно беспринципный, извращённый, отвратительный, слабый, никчёмный, жестокий, в конце концов! Я уже успел не раз пожалеть, что оставил его тебе! К сожалению, он очень дурно повлиял на твоё развитие.
Рицка вдруг улыбнулся, и эта улыбка на бледном лице выглядела так болезненно и пугающе в контрасте с ярко-алыми губами, что Сеймей замолчал на полуслове.
- А Соби никогда не говорил плохо о тебе, - сказал мальчик, аккуратно высвобождая свою руку из крепкой хватки Сеймея.
Сеймей осел на пол, ничего не говоря и позволив Рицке подняться со стула.
- Холодно сегодня, да? – Рицка подошёл к балконной двери, словно хотел приоткрыть её, но в последний момент передумал.
- Ты изменился, Рицка, - сказал Сеймей.
- Ты тоже, - ответил тот – А теперь я, пожалуй, спущусь вниз. Не хочу расстраивать маму.
Глаза Сеймея стали похожи на узкие щёлочки, затемнённые сенью ресниц. Рицка знал, что брат ненавидит, когда он поступает так, как будто сам принял решение, как будто никакие уговоры тут значения не имели, а только убеждение самого Рицки: «Не расстраивать маму».
Может, он и меня сейчас ненавидит, подумалось вдруг мальчику, когда он открывал дверь в коридор. Может, он только притворяется, что любит меня. Может, он лжет, когда говорит, что всегда будет заботиться обо мне. Но это ничего. Всё это ничего. Главное, что с ним всё хорошо, и он жив.
- Рицка, - голос Сеймея заставил его остановиться на пороге и замереть. Рицка услышал, как Сеймей поднялся с пола, но не обернулся. – Я только хочу, чтобы ты знал, что я люблю тебя. Ты мой брат. Только мой Рицка. Я всегда буду любить тебя таким, какой ты есть.
Рицка закрыл глаза. В тот момент ему казалось, что если сомкнуть веки, слёзы не смогут пролиться. Но слёзы так и не пришли, и Рицка снова открыл глаза, посмотрел на уходящую вниз лестницу и широкую полоску света из кухни и сказал:
- Я тоже тебя люблю, Сеймей. Ты это и так знаешь. Но…
- Но? Что «но», Рицка? – Сеймей теперь стоял совсем близко, так, что его дыхание едва не касалось шеи.
- Но иногда мне кажется, что у тебя нет лица. Что вместо тебя на меня смотрит чёрная зияющая пустота. Что ты вот-вот рассыплешься в пепел.
- Рицка… О чём ты говоришь?
Испуг. Как редко можно услышать его в твоём голосе, Сеймей.
И Рицка вдруг обернулся к нему, и на губах его заиграла беспечная улыбка, а во взгляде не осталось и тени печали, и он сказал:
- Ничего. Забудь. Это я глупость сказал! Пойдём ужинать! Мама, наверное, уже заждалась нас, - и он поймал Сеймея за рукав и потащил за собой.
Это ничего, повторял про себя Рицка, не переставая улыбаться. Он действительно очень хотел, чтобы у них была нормальная семья, но это ничего, что всё равно всё не так. И не будет так. Никогда уже не будет, как раньше. Это тоже ничего.

* * *

Иногда Рицка думал о том, какие воспоминания он забрал бы с собой, если бы мог это сделать. Как если бы он спешно собирался в дальнее путешествие, и ему требовалось бы закинуть в рюкзак кое-какие вещи, самые необходимые. А остальное оставить. Навсегда. Выбрать только самые важные моменты своей жизни, а про все прочие забыть, как будто их и не было никогда.
И сегодня за ужином Рицка добавил в свой рюкзак ещё одно воспоминание, которое он обязательно захватил бы с собой в другую жизнь, если бы ему вдруг пришлось умереть или вернуть тело настоящему Рицке. В этом воспоминании Сеймей улыбался точно так же, как сейчас и был так похож на того, другого Сеймея, которого Рицка любил когда-то давно. Два года назад, незадолго до его «смерти».
- Сеймей, я не люблю глупых людей, - сказал тогда мальчик. Его голос был сонным и тихим. Фраза повисла в тёплом неподвижном воздухе. Ни дуновения. "Интересно, если ветер сейчас не дует, почему облака плывут так быстро?", - думал он.
- Правда? Раньше ты никогда не обращал на это внимания, - в той же ленивой манере ответил Сеймей.
- Хм… - Рицка нахмурился. Мысли разбредались в разные стороны. Их нельзя поймать. Нельзя коснуться. Он думал об облаках и ветре, о словах Сеймея и о тех вещах, которые он изо всех сил старался понять. – А какой я был раньше?
- Ну… Я бы не сказал, что ты очень уж изменился, Рицка.
Солнце вышло из-за облака и теперь светило в глаза. Мальчик прищурился и спросил:
- Но ведь изменился же? Каким я всё-таки был? Привередливым в еде? Мама что ни скажет, я всё должен не любить. Безответственным? Почему маме не нравится, если я сам встаю в школу? Или если учу уроки…
- Рицка, ты думаешь о всякой ерунде.
- Неправда! Для меня это очень важно! Я просто хочу понять. Если я чего-то не понимаю, то не могу это просто так оставить! И ещё… скажи… я был глупым?
Сеймей рассмеялся, повернулся к нему лицом. Его волосы очень красиво блестели на солнце, переливаясь множеством оттенков иссиня-чёрного и тёмно-фиолетового. На губах играла лукавая улыбка, глаза прищурились, и Рицке казалось, что в их непроглядной тьме он может увидеть отражение собственного взгляда.
- Ты такой милый, Рицка, - сказал Сеймей.
- Не придуривайся! – хочется злиться, но на него не получается. – Я же серьёзно спрашиваю! Если не ответишь, я буду думать, что как был дураком, так им и остался!
Сеймей продолжает улыбаться, но глаза темнеют, рождая серьёзность, оттенённую напускной снисходительностью.
- Почему ты так стремишься быть умным?
- Потому что… - на секунду Рицка теряется, а потом снова продолжает. – Потому что я хочу быть самостоятельным. И решать сложные задачи, и отвечать на сложные вопросы. Как взрослый.
Сеймей вздыхает и отворачивается.
- А вот мне очень не хочется, чтобы ты взрослел, Рицка. Я бы хотел, чтобы ты всегда оставался для меня таким, как сейчас.
- Но ведь это невозможно. Я всё равно вырасту.
- Да… - задумчиво произносит Сеймей и повторяет едва слышно. – Да.
Лёгкий ветерок приятно холодит разгорячённую кожу.
Рицка думает о том, почему взрослые не хотят, чтобы дети взрослели. Разве это не здорово - быть высоким, сильным, умным и самостоятельным? Наверное, всё-таки не так уж и здорово. Что утрачиваешь, приобретая чувство уверенности и самодостаточности? Что отдаёшь взамен и навсегда?
Они лежат на широком клетчатом покрывале под раскидистыми ветвями вишнёвых деревьев и смотрят на небо. Солнце снова скрывается, и можно разглядеть причудливые очертания пышных белых массивов облаков. В такой хороший день думать о чём-то серьёзном – просто преступление.
Рицка улыбнулся со всей беспечностью, с какой только может улыбаться двенадцатилетний ребёнок, и заявил:
- Вон то большое облако похоже на медведя.
- Ага. На большого белого арктического медведя, - согласился Сеймей с улыбкой.
Рицка вытянул руку, прищурился и указал пальчиком на облако поменьше, рядом с медведем, который уже начал расплываться и терять форму.
- А вот это похоже на маленький игрушечный самолётик.
- М-м-м… А по-моему, оно похожу на птицу, - сказал Сеймей. – На ястреба, который зажал добычу в когтях.
- Сеймей! Какой ужасный образ! Я лучше буду думать, что это самолёт!
- Конечно. Как хочешь, – он снова обезоруживающе улыбнулся.
Когда им надоело валяться, Сеймей предложил сходить за мороженым. Они шли, держась за руки, и смеялись, ощущая на себе взгляды умиляющихся людей. Такой красивый юноша и такой милый ребёнок. Такие похожие черты. Такие разные улыбки. Крепкие нерушимые узы крови. Братья.
Тающее мороженое. Пойманные в объектив улыбки перепачканных губ. Весёлый гомон парка в выходной день. И так просто хочется смеяться.
Сеймей. Сейчас он засмеялся совсем как тогда. И Рицке хотелось, чтобы он смеялся, а то за столом было так тихо, что ему казалось, будто это и не день рождения вовсе.
И Рицка тоже засмеялся, подхватив мамин смех, когда Сеймей рассказал какой-то весёлый случай. Он казался сейчас таким непринуждённым, словно и не было у них никакого важного разговора наверху. Словно это и не он вовсе говорил все эти ужасные вещи про Соби, и не он смотрел на Рицку с тихой затаённой злобой.
Да, Рицка хотел бы помнить именно такого Сеймея, а не того незнакомого страшного человека во сне, рассыпающегося в пепел у него на глазах.
- Мальчики мои, любимые! – воскликнула Мисаки. – Я так рада! У нас получился такой замечательный семейный праздник! Как же я скучала без вас, и как хорошо, что вы наконец-то вернулись к своей маме!
Она остановила взгляд на Рицке, отчего тот сразу замер, сжав в руке палочки.
- Ты стал такой красивый, Рицка! – она заулыбалась в каком-то странном, преувеличенном восхищении. Исступлённом восхищении. – И это даже хорошо, что твои друзья не пришли! Ведь это наш праздник, семейный. И нам так хорошо втроём, что никто больше не нужен.
Рицка заметил, как моментально напрягся от этих слов Сеймей, как напряглась непроизвольно его рука, а глаза сузились. И Рицка поспешил отвернуться, чтобы не видеть этих перемен.
И в тот же миг что-то кольнуло у него в груди, так сильно, неожиданно и больно, что он вздрогнул, и палочки выпали из руки. И сотни маленьких невидимых иголочек пронзили кончики пальцев, в висках застучало, а сердце перешло на галоп. Рицка поморщился, пытаясь прогнать неприятное ощущение. К горлу подкатила тошнота, и от вида остатков еды на тарелке он едва не потерял сознание.
Мама ничего не замечала, она продолжала говорить как будто сама с собой и смеяться, а вот Сеймей не спускал с него пристального напряжённого взгляда. Заметил. Это плохо. Как же это всё-таки плохо.
- Мне… мне нужно отлучиться ненадолго, - сказал Рицка, поднимаясь на нетвёрдые ноги.
- Рицка? Что-то случилось? – Мисаки перестала смеяться и протянула было руку, чтобы коснуться его. – Ты так побледнел! Нехорошо себя чувствуешь?
- Нет, мам. Всё в порядке. Я сейчас вернусь. Налей пока чаю, - ему удалось вымучить улыбку, и Мисаки сразу успокоилась и продолжила свой рассказ неизвестно для кого.
Сеймей проводил Рицку всё тем же сосредоточенным внимательным взглядом. Можно даже сказать, любопытным.
Он всё понял. Всё понял, стучало у мальчика в голове, когда он выбежал в прихожую и приник к запотевшему оконному стеклу.
Так и есть. В сгущающейся тьме вечерней улицы стоял Соби. Стоял, подняв голову, и, очевидно, пытался разглядеть хоть кого-нибудь в тёмных окнах.
- Ты помнишь, - прошептал Рицка, прижимая пальцы к стеклу и улыбаясь, позволяя вырваться искренней радости, позволяя себе улыбаться не для кого-то, а просто потому, что хочется. Соби не забыл про его день рождения!
Последний раз они виделись неделю назад. И разговор тогда вышел совсем короткий и какой-то нескладный. Они говорили словно бы украдкой и совсем даже не то, что хотели сказать, потому что сказать хотелось так много, что мысли путались, а Сеймей должен был появиться с минуты на минуту.
Сеймей запретил им видеться. С такой же лёгкостью, с какой он приказал Соби идти к Рицке, любить и защищать его, он теперь велел ему оставить Рицку в покое, потому что теперь он сам будет делать всё вышеперечисленное. И любить, и защищать, и всё что угодно.
- А ты ему никто, - сказал он тогда. – Ты был заменой.
И Рицка протестовал, но никто его не слушал. И Соби тогда улыбнулся и сказал, что Сеймей прав. И Рицка даже обиделся и рассердился на него за это.
А вечером того же дня Сеймей сказал ему, что если связь, точнее её зачатки, начнут проявлять себя, то это скорее пройдет, если он больше не будет видеться и общаться с Соби. И что скоро он вообще забудет о существовании этого бойца, как о досадном недоразумении.
Рицка схватил с вешалки куртку и, засовывая руки в рукава, одновременно пытался влезть в кроссовки.
- Соби… Соби, - шептал он. – Я сейчас.
И перед глазами всё плыло: прихожая, свет из кухни, лестница наверх, ваза с красными цветами, тёмные окна и снег. И было так жарко, что, только надев куртку, он сразу захотел сбросить её и бежать прямо так в холодную темноту.
Наверное, у меня подскочила температура, думал Рицка и тут же снова: «Соби пришел!» Не забыл всё-таки! И радостная улыбка, и яркие пятна румянца на белых щеках, болезненная испарина на лбу, и странный шум в ушах, и ноги как будто чужие.
- Перчатки не забудь.
Мальчик вздрогнул, испугавшись этого неожиданного голоса совсем близко.
Сеймей стоял перед ним, преградив путь. И таким незнакомым показался он сейчас Рицке, что тот невольно отшатнулся, одновременно признавая и не узнавая брата. Сеймей стоял, сложив руки на груди и склонив голову набок, отчего свет из кухни освещал только половину его лица, а другая половина оставалась погруженной во тьму, так что даже глаз не было видно, и трудно было определить, с каким выражением Сеймей смотрит на него. И что-то неестественное было в его казалось бы, непринуждённой позе, какое-то внутреннее напряжение, которое он как будто всеми силами старался замаскировать.
- На улице холодно, - сказал он. – Я советую тебе захватить перчатки, Рицка.
- Ты… дашь мне пройти?
- Действительно так хочешь увидеть Агацуму?
- Ну разумеется! Он же пришел поздравить меня! Нехорошо заставлять человека мёрзнуть на улице!
- Хм, - Сеймей усмехнулся. – Но он не может даже переступить порог, потому что я запретил ему. И стоит сейчас там как побитая собачонка. Неужели он не вызывает у тебя отвращения, Рицка?
- Сеймей! Прекрати говорить все эти ужасные вещи! Это очень плохо с твоей стороны, сказать так о Соби!
- Он не зайдёт сюда. Никогда больше не зайдёт. Но ты можешь выйти к нему. Ненадолго. Мне больно смотреть, как связь мучает тебя. Хотя было бы лучше стерпеть и не поддаваться её зову. И запомни, что это в последний раз. И ещё запомни, что только к тебе я проявляю такое снисхождение.
- Я знаю.
И снова тошнота подкатила к горлу, только на этот раз она была как будто несколько иного рода. Это было отвращение, неприятие того, что говорил Сеймей. Но спорить сейчас – значит потерять последний и единственный шанс увидеть Соби.
- Дай пройти! – не выдержал мальчик.
- Рицка, ты ненавидишь меня? – тонкие губы Сеймея изогнулись в улыбке, которая никак не шла к серьёзности вопроса.
- Что за чушь! Конечно, нет! И пропусти уже меня! – Рицка сорвался на отчаянный крик, потому что с каждой секундой бесполезного стояния в тёмной прихожей ему казалось, что жизнь уходит. Пока он стоит здесь, жизнь проплывает мимо всё быстрее, быстрее, с огромной скоростью и скоро она совсем оставит его.
- Не кричи. Напугаешь маму, - Сеймей вздохнул, и вздох тоже вышел какой-то неестественный, как и сам Сеймей, как и всё в эту минуту. – Ладно, - он отошёл от двери. – Я пока побуду с мамой. Займу её чем-нибудь. Ты же знаешь, её нельзя надолго оставлять одну. А ты не задерживайся. Я буду ждать тебя к чаю.
Рицка ничего не сказал в ответ и кинулся к двери, открыв её одним рывком настежь. Воздух, показавшийся ледяным после духоты прихожей, обдал лицо и грудь. В отрезке тусклого света фонаря кружились снежинки, но, долетев до земли, тут же таяли. И Соби стоял в этом отрезке света, крошечном луче посреди мрака и холода, засунув руки в карманы пальто и опустив голову. Наверное, он уже устал высматривать Рицку в окнах. От всего этого устал.
О чём ты думаешь сейчас, Соби? Тебе тоже больно?
Огни соседних домов, тихая улица, и две встретившиеся друг с другом полоски света: одна от фонаря, другая — из открытой двери дома, искрящийся в этом свете снег. Если бы только можно было сделать сейчас моментальное фото и оставить его в памяти. Запечатлеть этот момент, как Соби поднимает голову и встречается с ним удивлённым взглядом, а потом, как будто весь успокоившись, опускает напряжённые плечи, и тонкая паутина морщин на лбу разглаживается, и в глазах его Рицка видит отражение света, и Соби произносит с облегчением только одно:
- Рицка, - и улыбается.
- Соби! – мальчик с силой захлопнул за собой дверь и побежал к нему. Он никогда не думал, что расстояние в несколько шагов может оказаться таким длинным.
- Ты пришел, Соби! Не забыл! – оказавшись рядом с ним, Рицка резко остановился, как будто споткнулся. Ему хотелось обнять Соби, но вместо этого он только потупился и отвёл взгляд от такой смущающей улыбки и пристального внимания. Соби смотрел на него так, словно хотел запомнить. И он был такой привычный и родной. Запах табака и вместе с тем свежести, тёплые руки и осторожные, внимательные ко всему пальцы, складки одежды, сидящей всегда идеально на тонкой фигуре, белоснежные, будто бы шёлковые бинты, и всё та же улыбка – соскучившийся взгляд отмечает всё, впиваясь в каждую деталь утончённой красоты любимого человека.
- Разве я мог забыть про день рождения Рицки? – усмехнулся Соби.
- Соби.
И больше сказать как будто и нечего. И голова словно всё ещё немного кружится, а ноги так и не обрели твёрдую почву. И Рицка видит, что Соби своим пристальным и одновременно ненавязчивым взглядом замечает в нём все изменения: нездоровую бледность его лица в сочетании с ярким лихорадочным румянцем, прерывистое дыхание, слетающее короткими вздохами с обветренных губ. Соби всё видит, но ничего не говорит и ничего не спрашивает, зная, как Рицка не любит, когда его жалеют. Видит даже его растерянность от незнания, что говорить и делать дальше. И Соби избавляет его от необходимости думать и что-то решать, просто обхватывая крепко обеими руками и прижимая к себе.
И Рицка успел только тихонько вздохнуть, уткнувшись носом ему в грудь и чувствуя его тепло и ровное сердцебиение.
- Я соскучился по тебе, Рицка, - прошептал он в самое ухо. И пряди его волос приятно щекотали кожу.
В ответ Рицка только смял в пальцах его свитер под пальто. Он не мог сказать, не мог выразить, как соскучился. Только надеялся, надеялся глупо и упрямо, что Соби сам всё поймет и никогда его не отпустит. Просто хотелось хоть на одно мгновение поверить, что это возможно. Просто быть с тобой.
Ты не принадлежишь мне, Соби. Никогда не принадлежал и не будешь. И я помню об этом. Ты весь его, Сеймея. Он никогда не отдаст и не отпустит тебя. И об этом я тоже помню. Но это ничего. Это тоже всё ничего, потому что сейчас я могу обнять тебя. И этого никто у меня не отнимет.
Соби запустил пальцы ему в волосы, перебирая пряди и осторожно массируя кожу. И то ли от этого, то ли от его тепла, то ли ещё от чего-то дрожь в ногах, боль в груди и слабость вдруг оставили Рицку, и он начал обретать утраченную на какой-то миг способность мыслить.
- Соби, ты что-то делаешь, да? – спросил он, шумно выдохнув.
- Ничего особенного.
- Нет, ты что-то делаешь, - с уверенностью повторил Рицка. – Мне вдруг стало легче.
- Вот и хорошо. Я счастлив.
И Рицка подумал, как же это здорово – стоять вот так, обнявшись, здесь, на этом самом месте, когда кажется, что нет ничего приятнее, чем простые лёгкие прикосновения его пальцев. И мысль о том, что ему придётся вернуться домой и снова улыбаться Сеймею, который сказал с такой холодной и непоколебимой уверенностью, что это последний раз, когда ему можно увидеться с Соби, сказал, что Соби ужасен и дурно повлиял на него, эта мысль наполнила его сердце таким глухим отчаянием и яростью, что он смял свитер Соби так сильно, что молодой человек невольно вздрогнул и испустил короткий вздох то ли удивления, то ли волнения.
- Рицка, я ведь принес тебе подарок, - сказал Соби тут же поспешно, как будто желая отвлечь его.
- Правда? – Рицка отстранился и посмотрел на него с некоторым недоумением, словно вспомнив, что причина, по которой пришёл Соби – это его день рождения.
- Ага, - Соби улыбнулся, как он всегда улыбался, когда хотел сказать что-то вроде: «Всё будет хорошо, Рицка. Даже если всё очень плохо, как сейчас, это всё равно хорошо!» – Вот только… - Соби полез в карман и вытащил оттуда маленькую красную коробочку, перевязанную золотой ленточкой с надписью: «Рицке». – Только открой её, когда останешься один, хорошо?
- Соби! – возмутился было Рицка. – Что это ещё за секреты такие?! – но коробочку взял, повертел в руках, разглядывая со всех сторон. – Похоже на обручальное кольцо.
Соби засмеялся.
- Вроде того. Но только открой, когда будешь совсем один, ладно?
- Хорошо, - Рицка понял, на что Соби намекает. Сеймею нельзя это видеть. И от мысли, что у них с Соби есть секреты от брата, ему стало как-то неприятно весело, а искры отчаяния вспыхнули с новой силой. – Спасибо, - сказал он наконец. – Что бы это ни было, спасибо. И за то, что пришел, тоже, - Рицка вздохнул и сразу смутился.
- Не за что, - ответил Соби, и от Рицки не укрылась тревога, которую он пытался спрятать за улыбкой, когда бросил беглый взгляд на окна. – Я должен сказать тебе кое-что.
- А? – Рицка убрал подарок во внутренний карман куртки. Он не ждал от Соби ничего серьёзного, думал, что тот собирается ляпнуть очередную глупость. Во всяком случае, он надеялся, что так и будет, но что-то в этой последней фразе заставило его насторожиться. «Должен сказать тебе кое-что». Звучит устрашающе даже от Соби.
- Рицка… - Соби снова взглянул в окна, чем встревожил мальчика ещё сильней, сглотнул, облизнул губы.
Рицка смотрел на него во все глаза. Неужели всё так плохо?
- Мне придется уехать, - сказал Соби и тут же снова отвёл взгляд. Сказал таким тоном, как будто отвечал занудный вызубренный урок.
- Уехать? – медленно, чётко проговаривая каждый слог, повторил Рицка.
- Да. Уехать. Сеймей сказал, что я должен держаться от тебя подальше. Хотя бы какое-то время, пока ты… - он говорил так быстро, как только мог, но вдруг запнулся, не находя подходящего слова. – Пока ты не привыкнешь. Он приказал мне уехать за границу, даже купил билет, так что какое-то время мне придётся пожить в Китае. Я не думаю, что уеду надолго, но кто знает. И… Прости меня. Я снова тебя предаю и бросаю, и… Мне так жаль… Рицка. Можешь ударить меня, если хочешь.
- Смешной ты, - ответил Рицка тихо. – Сначала даришь подарок, а потом просишь тебя ударить, - он вздохнул. – Что ж. Теперь всё понятно.
- Что понятно?
- Когда я собирался выйти к тебе, Сеймей сказал, что последний раз позволяет мне это.
Соби снова смотрел на окна, как будто всё боялся, что Сеймей увидит их, а Рицка вздохнул ещё раз и убрал руки в карманы. Странно было слышать эту новость от Соби, а не от брата, но зато теперь он понимал, что Сеймей отпустил его не потому, что вид Рицки, страдающего от сильнейшей душевной и физической боли, разжалобил его, а только лишь потому, что он хотел, чтобы Соби сам рассказал ему о своём отъезде. Чтобы Соби выказал степень своего послушания, силу своего подчинения хозяину. Выполнил приказ.
Рицка сжал замёрзшие руки в кулаки, отчего кровь сразу побежала быстрее, наполняя теплом, жаром всё его тело.
Что ж, Сеймей. Ты ошибся. Ты рассчитывал, что я рассержусь на безвольного Соби за его «слабость», как ты это назвал. Именно поэтому ты и подчеркнул, что Соби стоит на улице как побитая собачонка и не смеет войти в дом, потому что ты запретил ему.
- Что случилось, Рицка? Так сильно злишься на меня? – в его голосе было столько участливой и извиняющейся боли, что Рицка удержался и ответил спокойно:
- Не на тебя, - и тут же добавил: – Могу я попросить тебя кое о чём, Соби? Последнее одолжение?
- Конечно. Всё что угодно, Рицка, - отозвался Соби с нескрываемым облегчением.
Рицка покосился на окна своего дома и ответил с решительным жаром:
- Твоя машина, которую ты купил недавно… Как она?
- Как? Нормально. Мы же на ней катались неделю назад.
- Так вот. Я хочу покататься на ней снова. Прямо сейчас.
- А-а-а. Э-э-э… Покататься, говоришь? – кажется, Соби был готов к любой просьбе, но только не к этой.
- Да. Я хочу уехать отсюда куда-нибудь! Не сбежать, но… Просто. Ненадолго. Последняя ночь. Я ведь имею на это право, в конце-то концов! Как твоя временная жертва.
- Временная, - повторил Соби в задумчивости. – Конечно, ты имеешь на это право, Рицка.
Как это просто. За улыбками можно спрятать всё что угодно. Любую боль, даже если она вот-вот разорвёт тебя на части.
- Только, - Соби помолчал. – Не думаю, что Сеймей одобрит эту идею.
Рицка подмигнул ему.
- А он ничего не узнает! Мы ему не скажем! Просто уедем.
- Рицка… - Соби как будто силился высказать какую-то мысль, но она никак не складывалась в слова, или слова эти казались ему настолько страшными, что он не мог облечь их в звуки. – Может… Может, он прав? Может, нам действительно лучше больше не видеться? Обрубить все связи сразу? Может, тебе так будет легче? Ты так скорее привыкнешь и…
- Нет!
- И всё наладится…
- Нет! - выкрикнул Рицка, и сам испугался своего истеричного крика. И добавил с подчёркнутым спокойствием. – Не наладится. Не легче. И прекрати говорить его словами. Ты же знаешь, я это ненавижу. Говори за себя, если речь идёт о нас с тобой. А не то, что тебе внушили.
- Хорошо, - Соби тут же как-то притих, коснулся его щеки, и Рицка закрыл глаза, переводя дыхание. – Прости. Я и правда был нечестен, когда говорил это.
- Ничего, - Рицка сделал последний глубокий вдох и снова посмотрел на него. – У нас мало времени. Если мы хотим бежать, нужно делать это прямо сейчас.
- Но я пришёл пешком. Машина дома.
- И это ничего. Прогуляемся. Ну, или пробежимся! – Рицка с опаской оглянулся на дверь, попытался разглядеть что-нибудь в окнах и ничего не обнаружив, взял Соби за руку и потянул за собой. – Идём же! А то так и проторчим здесь до скончания века!
Соби усмехнулся, и Рицка неуверенно улыбнулся в ответ. От сердца как будто отлегло, и мысль о том, что у них есть ещё время, внушала надежду. Так много времени – целая ночь – это же просто целая вечность! И только для них одних. И этого у них тоже никто не отнимет.

* * *

- Сеймей, дорогой, тебе не кажется, что Рицка задерживается? – спросила Мисаки, поставив чашку и маленький круглый чайник на стол. – И почему он говорит с друзьями на улице? Раз они всё-таки пришли, может, пустить их в дом?
Сеймей подавил приступ раздражения, поджав губы и сжимая свою чашку с такой силой, что она вот-вот могла треснуть. Чай уже остыл, лёгкий пар больше не поднимался от носика чайника, а в его чашке была только неприятная на вид мутноватая жидкость.
- Нет! – сказал он. – Мы не пустим его в дом. А Рицка уже сейчас придёт.
- Его? Так к нему пришёл один друг? Но ты говорил, что их несколько?
Чашка с громким стуком опустилась на стол. Мисаки от неожиданности вздрогнула, а Сеймей бросил на неё презрительный взгляд. Его сейчас всё раздражало в этой женщине: её вопросительное выражение лица, дрогнувшие губы, взволнованный и озабоченный тон голоса, которым она произносила это слово «друг». Произносила так, что хотелось сразу забить ей его обратно в глотку.
- Что-то случилось? Сеймей?
Эти испуганные глаза. Хотелось закричать, чтобы она прекратила смотреть на него, как добыча на хищника.
- Нет! – сказал он, поднимаясь из-за стола. – Ничего не случилось. Я сейчас схожу за Рицкой и приведу его.
- А? Сходишь? Хорошо.
Когда Сеймей вышел из кухни, в лице его смешались все краски гнева. Глаза сузились и совсем потемнели, в них не было ни отблеска, ни мимолётного отсвета жалости, сострадания или любви. Ничего в них не было.
Этот Агацума слишком много себе позволяет, стучало у него в голове. Он должен был только сказать, что уезжает, неужели на это нужно так много времени?!
Сеймей всё представлял себе, как они ругаются там, на улице, как Рицка кричит и выплёвывает слова ненависти. Сеймею казалось, что ради того, чтобы заставить Рицку ненавидеть Агацуму, он способен был на всё. Хотя почему «казалось»? Он действительно был способен. На всё.
Наконец Рицка поймёт, что Агацума всего лишь пешка в его умелых руках. Что он полное ничтожество и не стоит даже волоса с твоей прекрасной головы, Рицка. И ты обязательно это поймешь, думал он, кривя губы в холодной усмешке.
А что, если нет?
Сеймей вдруг замер на полпути к двери. А что, если нет? А если они не поругаются? Что, если Агацума снова пустит в ход свои грязные штучки? А Рицка такой доверчивый, его легко подкупить.
- Чёрт! - выкрикнул он, дав внезапную волю фантазии, рождающей всё новые и новые болезненные образы.
Как он только смел касаться его своими мерзкими грязными руками? Наверняка он даже трогал его ушки!
Сеймея передёрнуло от накатившей волны отвращения. А Соби в тот момент представлялся ему каким-то диковинным насекомым, которое надо бы раздавить, но противно.
Он быстро обулся и, не накинув верхней одежды, открыл дверь резким нервным движением, мысленно прокручивая в голове всё, что скажет сейчас этому ублюдку, вздумавшему отобрать у него самое дорогое его сокровище. И тут же на пороге он чуть не врезался в кого-то, и в первую секунду ему показалось, что вернулся Рицка, но это оказался тот, кого он меньше всего ожидал сегодня увидеть.
- Нисей! Какого дьявола ты тут стоишь?!
Нисей, казалось, и сам был несколько озадачен и так и стоял с занесённой рукой, видимо, собираясь нажать кнопку звонка. Впрочем, он тут же опомнился и расплылся в хитрой улыбке:
- Да вот, решил в гости зайти! У Рит-тяна сегодня день рождения, вот я и подумал, что мне тоже обломится кусок праздничного пирога!
- Ты что, спятил?!! – завопил Сеймей. – Кто тебе разрешил появляться здесь?!
- Никто! – Нисей улыбнулся ещё шире и хихикнул. – Я пришёл, чтобы ты покричал на меня! Мне так нравится, когда ты кричишь! Ну же, кричи на меня!
В его голосе было столько неприкрытой издёвки, что в другой день и в другой раз Сеймей уступил бы себе в желании наорать на него, но сегодня и сейчас он был слишком озабочен другим, а потому сказал только:
- Убирайся!
- Ох, как грубо! Неужели так жалко пирога?
- Я занят!
- Да? И чем же? Ищешь Рит-тяна? – Нисей изобразил лукавый прищур и напустил на себя знающий вид.
- Что? Ты видел его? – Сеймей сразу как-то притих.
- Ага! – заявил Нисей с оттенком самодовольства. – Когда я шёл сюда, он уходил куда-то с Агацумой. Поспешно так, как будто убегал. Я даже думал окликнуть их и поздороваться, но потом передумал и решил не мешать, - он захлопал ресницами. – Похоже, Рит-тян не очень-то хочет отмечать праздник в твоей компании, да?
Сеймей испустил короткий отчаянный вопль и прошипел что-то нечленораздельное. Нисей ухмылялся и похихикивал, довольный произведённым эффектом.
- Черт! Куда они пошли?! – Сеймей вышел из дома, захлопнув за собой дверь. – Быстрее же, шевелись! Мы должны их догнать!
- Туда, - Нисей махнул рукой в неопределённом направлении. – Но я, знаешь ли, совсем не расположен сегодня к бегу!
- Да шевелись же ты! – вне себя от ярости кричал Сеймей. – И дай мне свой плащ!
- Что? Вот ещё! Я же замерзну!
- Давай сюда, кому говорю! – Сеймей на бегу вытащил из кармана сотовый и начал набирать номер Рицки.
Нисей нехотя разделся и с такой же показной неохотой ускорил шаг.
- Всё равно мы их не догоним! Может, ты расслабишься уже?! Они бежали быстро и ещё, знаешь, они просто ухохатывались! Я тогда сразу подумал, что ржут они по твоей части! Обманули дурака!
- Заткнись! – в его крике было столько истерической боли и даже безумия, что Нисей предпочёл закрыть рот.
Сеймей прижимал телефон к уху, то и дело останавливаясь, когда ему казалось, что длинные гудки сменились долгожданным ответом Рицки. Нисей плёлся следом, так и неся плащ на вытянутой руке, потому что Сеймей словно бы забыл о своём приказе.
Шёл снег.

* * *

Они бежали, и огни домов мелькали, вспыхивали и гасли, и ветер шумел в ушах. И снова просто хотелось смеяться и держаться за руки, как будто стоит им только разжать пальцы, и они потеряют друг друга, и улица уплывёт из-под ног.
- В следующий раз приедешь за мной на машине! – заявил Рицка, как будто этот следующий раз будет уже завтра. Как будто он вообще будет.
- Обязательно. И мы сразу поедем кататься, и все будут нам завидовать, - улыбнулся Соби. И голос его был ласковым и обнадёживающим.
Они остановились отдышаться перед домом, глядя друг на друга и смеясь без конца и без повода. Тут вдруг Рицка вздрогнул, и улыбка его сразу померкла, а рука потянулась к карману, вытащив мобильник. Лампочка на корпусе мигала зелёным.
- Это Сеймей, - выдохнул мальчик. Зелёный – это брат, красный – Соби. Красный. Какой важнее? Зелёный или красный? Красный.
- Ответишь? – спросил Соби.
Рицка стряхнул глупые мысли о цветовой гамме и покачал головой, убирая телефон обратно.
- Нет. Давай, поехали скорей! Нужно торопиться! И если тебе позвонит, ты тоже не отвечай!
- Но…
- Пожалуйста!
- Хорошо, - сказал Соби почти шёпотом. В его взгляде на миг промелькнуло удивление от этого незнакомого, непривычного слова «пожалуйста». Незнакомое. Непривычное, не его слово, не для него. Сам он редко просил, а его не просили никогда.
- И ещё… - Рицка вдруг покраснел, и это милое смущение очень шло ему, смягчая всю прошлую серьёзность. – Захвати что-нибудь поесть.
- Ты голодный? – теперь Соби уже не скрывал удивления. – А я-то думал, что раз у тебя день рождения, ты должен был съесть кучу вкусных вещей.
- Я неважно себя чувствовал, - Рицка объяснял как будто нехотя. – А теперь всё отлично, и я проголодался!
- Хорошо! – Соби снова улыбнулся. – Я быстро.
Они действительно очень торопились, а беспрерывно звонящий телефон подгонял их. Рицке всё казалось, что вот-вот где-нибудь над ухом прозвучит голос Сеймея, тихий, вкрадчивый. Страшный. И отнимет у него то последнее, что ещё было, что ещё билось в его сердце. И всё закончится.
А Соби скрывал страх за пустыми улыбками, за короткими усмешками, его бегающий взгляд ни на чём не задерживался и скользил по улице, будто высматривая что-то, а связка ключей выпала из торопливых рук, когда он открывал дверь.
В доме они задержались не дольше минуты. Рицка стоял у порога, а Соби кидал в пакет что-то из холодильника и шкафа. После чего проверил наличие ключей от машины в кармане и шепнул:
- Пойдём.
Бегом они спустились с крыльца, молча, боясь потревожить ночную тишину, укрывающую их преступное бегство. И всё так же шел снег, и Рицка прятал озябшие руки в карманы, поминутно обнаруживая, что в голове нет ни одной мысли.
И только оказавшись в салоне чёрного «Мицубиси», рядом с Соби, который подмигнул ему и посмотрел на дорогу спокойным сосредоточенным взглядом, Рицка наконец успокоился, чувствуя, как по телу разливается приятное тепло.
- Возьми в пакете грушевые кексы и кунжутные лепёшки, - сказал Соби, когда они поехали. – Это всё, что было. Они холодные, и готовил их не я. Так что тебе может не понравиться.
- Соби! Ты думаешь, мне нравится только то, что ты готовишь?! Если бы было так, я давно бы умер с голоду!
- Но признайся, что я готовлю лучше всех.
Рицка хмыкнул и полез в пакет.
- Не дождёшься ты от меня таких признаний! И смотри на дорогу, пока мы не врезались во что-нибудь!
Лепёшки оказались поджаристыми и с румяной корочкой, а кексы – сладкими, рассыпчатыми и очень вкусно пахли грушами. Рицка как раз доедал один из них и спрашивал, не голодный ли Соби, а то он сам всё съест, как телефон зазвонил снова.
- Щёрт! Надо отфетить фсё-таки, - пробубнил мальчик с набитым ртом и достал сотовый. Зелёная лампочка ритмично мигала, и Рицка вздохнул. Не хотелось портить настроение этим разговором. И в то же время здесь он чувствовал себя в безопасности. Тёмное пустынное шоссе, мелькающие огни сонного города, скорость и свистящий за окнами ветер, бесконечная дорога впереди, тёплый уютный салон и Соби. А Сеймей где-то там, далеко, не может до них дотянуться, и от этого Рицка сразу успокаивался, хоть и чувствовал себя виноватым, что брат вызывает у него такие эмоции. Но сейчас он выбрал красную лампочку. Запретный свет. И ему было уже всё равно.
- Алло, - шепнул он в трубку. Первые несколько секунд не было ничего кроме тишины, а потом Сеймей ответил, как будто опомнившись, не веря, что слышит голос Рицки.
- Рицка?
- Да, это я.
- Рицка, где ты? Что за шум? – Сеймей кричал, и ещё где-то на заднем фоне Рицка различил голос Нисея. – Ты у Агацумы? Мы долбим в дверь, но никто не открывает. Куда ты делся, Рицка?
- Я… - Рицка даже растерялся. Он не знал, как назвать эту ночную поездку. – Мы… поехали кататься. На машине Соби.
- Что?! Кататься? – казалось, это было самое дикое слово, которое Сеймей когда-либо слышал, и его это поразило настолько, что даже голос сел.
Мда, неудачно подобрал, подумал Рицка.
- Что это значит? Куда?!
- Не волнуйся. Я вернусь ещё до рассвета.
- Что?! Слышать ничего не хочу! Возвращайся немедленно! И я прощу тебе эту выходку, потому что люблю тебя.
- Нет, - ответил Рицка спокойно и повторил ещё раз. – Нет. Я вернусь утром. Иди домой.
- Чёртов Агацума! Придётся мне проучить его раз и навсегда. Что он тебе наговорил?!
Рицка покосился на Соби в надежде, что тот этого не услышал. Но Соби, даже если и слышал, виду не подал.
Мальчик вздохнул.
- Нет. Ты его не тронешь. Потому что я сам попросил его. Он уезжает завтра, и я хочу попрощаться.
- Всю ночь?!
Рицка поморщился. Он никогда не знал Сеймея таким злым.
- Я имею на это полное право, Сеймей, - сказал он наконец. – Хоть всю ночь. Но я попрощаюсь с ним по-человечески. Если ты не пускаешь его в дом, мы уедем туда, где… - он хотел сказать «где ты не найдешь нас», но так и не смог этого произнести. Слишком дикими показались ему эти слова, обращённые к Сеймею.
- Решил сбежать от меня, Рицка? – спросил Сеймей, вдруг неожиданно успокоившись.
- Нет. Я никогда не сбегаю, Сеймей. Я только хочу попрощаться. А утром вернусь к тебе. И не вини Соби. Ладно… Пока, - и не дождавшись ответа, он нажал отбой. И сразу в машине стало как-то тихо, пусто и холодно. Соби молчал.
И Рицка молчал тоже.
И было так много огней, таких маленьких и далёких, находящихся по ту сторону их крошечного мира, в который они не пожелали никого впустить. И хотелось открыть окно и чувствовать, как ледяной ветер хлещет по щекам. И ни о чём не думать.
Как же всё-таки красиво. Даже мурашки по коже.
Рицка улыбнулся, и столько умиротворения и покоя было в его расслабленном лице, что Соби тоже не удержал улыбки, искренней и такой же спокойной, и спросил:
- Вкусно было?
Рицка только что доел-таки несчастный грушевый кекс, который ему помешал съесть Сеймей и облизал пальцы.
- Очень вкусно! – и улыбнулся ещё шире. – Спасибо, Соби!
- Ох… теперь мне тоже хочется попробовать, - Соби вздохнул с такой тоской, что Рицка даже не понял, что он шутит.
- Что ж ты раньше-то не сказал?! Я ведь спрашивал, оставить тебе или нет! – Рицка пришёл в ещё большую тоску, видимо, оттого, что объел Соби. А тот вдруг резко свернул к обочине и затормозил.
Мальчика вжало в спинку сидения, и он заверещал:
- Ты чего?! Соби! Зачем ты…
Руки Соби медленно сползли с руля и потянулись к Рицке.
- Хочу попробовать сладкий грушевый кекс, - сказал Соби, улыбаясь.
- Но он закончился! – чуть не плача воскликнул мальчик.
Соби наклонился к нему, близко-близко, так, что глаза его стали такими большими, что Рицка отчётливо видел в них своё отражение. И сразу догадался, каким образом Соби будет пробовать кекс, и сердце сразу подпрыгнуло, и стало так страшно, что он заговорил быстро и беспорядочно:
- Соби, что ты… зачем ты… я же… Соби, ты… - и губы его вдруг сами собой приоткрылись, а в глазах потемнело. И хотелось только, чтобы Соби был ещё ближе.
Его губы были тёплые, и шёл снег. И мимо с шумом пролетали машины. Его пальцы… горячие. И не хватает воздуха.
И Рицка вдруг подумал, что солгал, называя Соби другом. То есть… он, конечно, друг, но… разве друзья так целуют? Наверное, всё-таки нет. Или целуют? Рицка совсем запутался и больше ни о чём не думал, запустив пальцы Соби в волосы.
Жарко, тесно, опасно, бессмысленный взгляд ловит лучи фар, прорезающие тьму. И тут же снова становится темно, и уже не хочется света. Неужели последний раз?
Быстро, жадно. И ногти впиваются в нежную кожу. Последний раз, но Рицка решил, что не будет плакать. Если он заплачет, Соби будет больно. А Рицке не хотелось, чтобы он уезжал с тяжёлым сердцем.
Пусть тебе будет легче, чем мне, Соби. Пожалуйста, пусть тебе будет легче.
Так неужели всё-таки последний? Не хочу.
- Соби… - отчаянный полу-вскрик. Последний? Нет, нет, нет! И не скрыть свою боль, свою жадность, и даже, если слёз нет, только по одному этому крику Соби поймёт, что внутри у него всё разрывается.
Прости. Я так хотел, чтобы тебе было легче. Прости мою слабость, мою боль, мой эгоизм. Прости, Соби. Я отпущу тебя.
Он не плакал. В домах гасли последние огни, а улицы побелели от холодного искрящегося снега. Он не плакал.

* * *

Так тихо, как будто они вдруг оказались на самом краю мира, где-нибудь в заснеженной Арктике, например. Только разве что медведи вокруг не ходят. И даже последние запоздавшие автомобили уже скрылись где-то за горизонтом, в этой малюсенькой точке, где заканчивается дорога. А дальше как будто и нет ничего, всё тает, останавливается, замирает в туманной снежной дымке. Покой и абсолютная красота.
- Соби, если мы и дальше будем тут сидеть, машина превратится в большой сугроб, - сказал Рицка.
- М-м-м?
- Я говорю, надо ехать! Мы всё-таки покататься хотели!
- Погода плохая. И видимость почти нулевая, - вздохнул Соби. – Лучше будет повернуть назад.
- Но… - Рицка осёкся. В сердце образовалась вдруг странная пустота от мысли, что он так и не побывает там, где заканчивается дорога. – А если Сеймей ещё… то есть… я… - он снова осёкся, потому что хотел бы остаться у Соби, но боялся выразить это открыто, поэтому предположение о том, что Сеймей ещё может быть у его дома, так и осталось невысказанным.
- Не волнуйся. Я уверен, что Сеймей уже ушёл. Но, если ты всё-таки боишься, мы можем остановиться на ночь где-нибудь ещё, - улыбнулся Соби, как всегда прочитав его мысли, которые, наверное, не так уж и сложно было прочитать.
Рицка отвернулся к окну и сказал:
- Я всё-таки хотел бы остаться здесь. Здесь так хорошо, в этой машине.
- Но ты скоро устанешь и захочешь спать. А спать в машине очень неудобно.
- Да, наверное, - Рицка затих. Возражения Соби всегда были разумны. И хоть он и говорил постоянно глупости, также постоянно он поражал Рицку своей взрослостью и присущей взрослым способностью позаботиться о ком-то. Соби. Ты ведь не шутишь даже когда я почти верю, что это шутка, купившись на твою улыбку. Но ты серьёзен чаще, чем это может показаться. Давай, продолжай в том же духе. И может, своими взрослыми разумными доводами тебе даже удастся убедить меня, что без тебя мне будет хорошо. И не больно.
- Рицка. Посмотри на меня, пожалуйста.
Рицка вздрогнул и повернулся к нему. В его глазах отражение моей боли и тоски, подумал он, встретившись с Соби взглядом.
- Прости, - одно только это слово в ответ на все надежды Рицки. Но действительно становится легче. – Мы поедем туда, куда ты скажешь. Куда захочешь. Даже если это далеко-далеко. Мы можем уехать куда угодно, Рицка. А можем остаться здесь и превратиться в сугроб, как ты и сказал. Так чего же ты хочешь?
Рицка засмеялся.
- Уж сугробом я точно быть не хочу! Поехали куда-нибудь! Мне всё равно, только чтобы ехать! – сказал мальчик. Он бы ещё хотел добавить, что «только бы с тобой», но, конечно, он не мог произнести это вслух. Было очень много вещей, которые Рицка никогда не сможет сказать ему. Как будто внутри него был неподъёмный ржавый рычаг, повернуть который не хватало сил. Прости и за это, Соби. Прости, что ты так никогда и узнаешь, как много значишь для меня.
Они поехали, наконец. Поехали вперёд, и Рицка улыбался.
- Расскажи мне про Китай, - попросил он, устраиваясь на сидении поудобней.
- Зачем тебе? – удивился Соби.
- Просто. Мне хочется знать всё о том месте, где ты будешь жить. В какой город поедешь?
- Пекин, - и снова взгляд его предельно сосредоточен. В то время как Рицка полностью расслабился. Он только никак не мог решить, на что ему больше хочется смотреть – на дорогу или на Соби.
- Ну, тогда расскажи мне про Пекин.
- Пекин очень старый и красивый город, – начал Соби, а Рицка окончательно определился с тем, что хочет смотреть на него. Ему очень нравилось наблюдать, как медленно двигаются его губы, как убирает он спадающие на глаза пряди волос, а взгляд не отрывается от расстилающейся впереди дороги, и взгляд этот такой одухотворённый, словно Соби видит перед собой не заснеженное шоссе, а этот самый Пекин, про который с таким увлечением рассказывает. – Там есть на что посмотреть, очень много исторических достопримечательностей, и единственным недостатком является, пожалуй, не слишком чистый воздух. У нас и природа, и воздух намного лучше.
- А еда?
- Ты опять о еде? – засмеялся Соби.
- Да нет же! – выкрикнул Рицка, смутившись и тут же вспомнив, чем закончился прошлый разговор на эту тему. – Просто… ты этим интересуешься вроде. Китайская кухня… и…
- Я понял, - Соби бросил на него короткий тёплый взгляд. – Я слышал только, что утка по-пекински очень вкусная, а ещё неплохи местные красные вина. Обещаю приехать с новыми интересными рецептами и приготовить что-нибудь для тебя.
Рицка заулыбался так же тепло, и взгляд его засиял чистым безмятежным восторгом.
- Это было бы здорово! Только не забудь!
- Как я могу забыть об этом? – удивился Соби.
- А ещё… - Рицка отвернулся и посмотрел на дорогу. Так было легче говорить. – Не забывай, как ты пришёл ко мне и сказал, что любишь, и пообещал быть моим. Ну и пусть, что это обещание невыполнимо. Это ничего. Просто я не хочу, чтобы ты забыл все эти дни, когда мы были вместе, - он говорил быстро и сбивчиво, и как будто и сам пугался того, что говорил.
- Я не забуду, - откликнулся Соби. Рицка не решался посмотреть в его сторону. Щёки его пылали. Никогда ему не приходилось говорить ничего подобного.
- И помни ещё, что это я проколол тебе уши. А ты сказал, что теперь, всякий раз глядя в зеркало, будешь вспоминать меня.
- Я помню.
- И помни, как мы вместе гуляли в парке с фотоаппаратом. Как много замечательных воспоминаний мы сделали тогда! Фотки ведь ещё у тебя?
- Да. Я возьму их с собой. Я не забуду.
Глаза снова предательски защипало, и Рицка сморгнул слёзы. Он ведь хотел быть сильным. Он пообещал себе, что будет.
- Рицка, ты любишь меня?
Рицка сначала даже не понял от неожиданности, а потом посмотрел на него в испуге:
- Что?! Ты чего это вдруг?!
- Ничего. Ты никогда этого не говорил. А мне хотелось бы и это тоже помнить. Любишь всё-таки?
Сердце у мальчика заколотилось, как когда Соби полез к нему целоваться. Ну вот зачем он так? Ведь можно же и без этого! Зачем, Соби?! Сказать «Я люблю тебя» взрослому мужчине стоило слишком больших усилий, и, вообще, это стоило усилий, а «рычаг» был такой тяжёлый. Да и вообще, то, что он чувствует, называется любовью? Или как?! Должно же это как-то называться, в самом деле! Если не дружба, то…. Эти чувства совсем не похожи на те, которые он испытывает к своим друзьям Юйко или Яёю, не похожи даже на любовь к Сеймею или маме. И снова трудно дышать.
- Молчишь? – спросил Соби без тени укора или обиды. Но лучше бы он обиделся, чем произнёс это с таким равнодушием. Теперь Рицка уже совсем ничего не мог сказать, даже если и почти решился секунду назад.
И как же теперь быть, спрашивал он себя, уже готовый всё-таки расплакаться. И только от мысли, что лишь девчонки ревут и распускают сопли, когда дело касается любви, он сдержался. В груди поселилось какое-то неприятное тянущее ощущение, которое Рицка назвал бы «упущенным шансом», если бы имел больше опыта. Но он раньше ничего подобного не испытывал, не знал, что есть такие моменты, в которые появляется исключительная возможность сказать или сделать что-то. Моменты, вспыхивающие среди хаоса и темноты и затухающие надолго, если не навсегда. Но Рицка не знал о них. И не мог дать никакого определения этому ужасному чувству, и расстраивался ещё больше от этого.
Он чувствовал, что всё-таки должен что-то сказать, но не знал, что именно и совсем потерялся, и смотреть на Соби уже не мог, и даже на дорогу не мог. Только на свои колени, с пристальным вниманием изучая шов на джинсах.
«Чёрт, вечно я умудряюсь всё испортить!», - подумал он вдруг со жгучей досадой.
Соби, да не молчи же ты!
Но Соби, по всей видимости, не хотел выручать его. Рицка всё-таки поднял голову, потому что боялся, что слёзы вытекут, если он будет сидеть с опущенным лицом. И почему всё так скверно складывается? Он ведь хотел нормально попрощаться с Соби, но всё вышло как-то нескладно и по-дурацки.
В боковом стекле всё мелькали деревья с голыми сухими ветвями, простирающимися к чёрному небу, маленькие домики и садики. Так быстро. Эта скорость…
- Соби, ты что-то разогнался! – сказал Рицка, радуясь, что у него появилась возможность хоть что-то сказать.
- Разве? Тебе кажется.
Но Рицке не казалось. Он был уверен, что они едут с каждой минутой всё быстрее. В такой снегопад, когда впереди почти ничего не видно, это было слишком опасно.
- Может, нам действительно лучше повернуть назад? – спросил Рицка.
Соби пожал плечами и ничего не ответил. Рицка сглотнул. Я его обидел. Ну и дела. Всё становится только хуже! Не надо было им вообще никуда ехать! В этих прощаниях всё равно нет ни малейшего смысла, и легче от них не станет! Они стараются вести себя как обычно, но это всё пустое. В этом ничего нет, и то, что они хотят сказать на самом деле, они всё равно никогда не скажут.
- Соби, поворачивай! – закричал он вдруг.
Соби даже не дрогнул от этого неожиданного, разорвавшего тишину крика.
- Рицка, успокойся, - только и сказал он в ответ.
- Это тебе надо успокоиться! Чего так гонишь?! Поворачивай, я сказал!
Брови Соби сошлись на переносице, как будто он разозлился, или испытывал сильное раздражение. Руки резко крутанули руль. И в тот же миг Рицку ослепил неизвестно откуда взявшийся белый свет фар. Им навстречу, оглушительно сигналя, летел грузовик. Соби попытался развернуться назад, но было уже поздно. Они оказались на встречной полосе.
Рицка успел только коротко выдохнуть. Даже вскрикнуть он не смог. Взгляд приковала молниеносно надвигающаяся груда металла. Он ни о чём не успел подумать. А потом вдруг стало темно и больно. Очень больно.

 

@музыка: Negative "The Moment Of Our Love"

@настроение: ...

@темы: творчество, loveless

---

"Паприка"

Просто слов нет. Такое словами описать нельзя! После просмотра долго соображала, где я, и кто я, вообще. Я просто обожаю мозговыносящие вещи, но такого давно не смотрела! Оценила сей шедевр по достоинству. Аниме снято по книге японского писателя, имя которого... эх, вспомнить бы... А, вот! Ясутака Цуцуй. По его же книге снято аниме "Девочка, покорившая время", от которого я тоже была в восторге. Потому, собственно, и соблазнилась на "Паприку"))) Теперь на очереди знакомство с самими книгами этого гениального перса)))



Описание: отсюда
Мир сновидений – загадочный, смутный, не поддающийся объяснениям. Это мир сюрреализма и зеркального отображения реальности, способный окунуть нас либо в сказку, либо в кошмар... либо и в то, и в другое одновременно. Состояние, когда мозг полностью предоставлен сам себе, существуя отдельно от тела и повинуясь любому проявлению душевных переживаний. Что мы знаем о снах – кроме того, что это мир, который мы не в состоянии контролировать?..
А что, если контроль над сновидениями вдруг станет самой настоящей реальностью? Что же начнётся тогда?...

В ближайшем будущем психотерапия проводится в мире сноведений. С помощью устройства "ДС мини" Dr. Atsuko Chiba способна проникать в подсознание пациента во время сна и, действовуя как "детектив снов", изучать подсознательные монивы и стремления. Но прежде чем министерство одобрило применение этой технологии в глобальных масштабах, три прототипа украдены из лаборатории. Исследовательская лаборатория в панике - с помощью этого прибора возможно полностью уничтожить личность человека, подключенного к нему. Для того чтобы найти украденные прототипы Dr. Atsuko входит в мир сноведений...

@темы: философия, аниме, псих

---

Почеркушка)))

Я наконец-то закончила фикус по ЛЛ, так что он в ближайшем будущем появится и тут. На радостях даже захотелось Собирицку нарисовать))) Рисовала быстро, так что прошу прощения за корявости ^^"" Получилась абстракция какая-то))

смотреть

@темы: творчество, loveless

---

Картинка)))

Эту штуку я рисовала в подарок, так что на моей стеночке она висеть не будет))) Зато я могу повесить её тут))

картинка дес)))

@темы: творчество

---

Привет-привет! ^________^

 _Senta,  [=~Natsuo~=], вот вам по картиночке в подарок:

тык

Чувствуйте себя как дома!

@темы: ПЧ

---

Осенние аватарки)))

Для меня осень - это готика. Вот и захотелось сделать авики в таком мрачноватом готишном стиле. Некоторые вообще жутковатые вышли... В общем, если кого зацепят, забирайте на здоровье)))

01. 02. 03. 04. 05. 06. 07

ещё)))

08. 09. 10. 11. 12. 13. 14. 15. 16. 17. 18. 19. 20.

@музыка: Imogen Heap "The Walk"

@настроение: готишное)))

@темы: творчество, аватарки

---

Понравившиеся клипы по Нане))

А этот грустный...



А этот немного АУшный, но сделан хорошо.



Здесь мои любимые моменты из манги)) Опять грустно.



И последнее: хорошая коллекция картинок)))

@музыка: тишина

@настроение: всё, ушёл в депрессняк...

@темы: аниме

---

Paradise Kiss

Посмотрела. Осталось ощущение какой-то пустоты. Конечно, всё в жизни так и бывает и прочее. Только всё равно грустно. Но это Ядзава Ай, и за всю эту реалистичность человеческих чувств я её и лублу))) А вообще аниме очень красивое: все эти голубые розы и бабочки, ммм... И смотреть его стоит хотя бы ради Джорджа))) Своим шармом он мне Собика напомнил.

Кому интересно, вот о чём там речь:



Описание отсюда:
«Есть такое место… Туда ведёт небольшая лестница; там витает запах китайских конфет. За дверью пронзительно-розового цвета слышны звуки сумасшедшей музыки. Это место похоже на подвал. Они называют его своим ателье.»
Всю свою жизнь – от раннего младенчества до нынешних 18-ти – Юкари была «хорошей девочкой». Она прекрасно учится. Она готовится поступить в престижный вуз. Она влюблена (робко и тайно, разумеется) в своего одноклассника. И вдруг (за какие грехи, спрашивается?), в один прекрасный день на улице к ней подходит парень с устрашающим пирсингом и просит (вернее, требует), чтобы она стала манекенщицей для «Paradise kiss»а – новой марки одежды от молодых, амбициозных и очень альтернативных дизайнеров…

И несколько красивых артов в придачу

Paradise kiss by ~fabyoletta on deviantART


It's paradise... by ~amirisdepaula on deviantART


Georges Paradise kiss by ~NANAOSAKI-CHAN on deviantART


Yukari and George by ~Isis0053 on deviantART


Colo George et Yukari by ~TomoJie on deviantART


george and yukari by ~emiri-sensei on deviantART


ParaKiss by ~Cyreene on deviantART


ParaKiss - Romance by ~heartbreakdi on deviantART

@темы: эстетическое, аниме