Бояться глупо (с)
читать дальше
6 месяцев спустя
Говорят, путешествия во времени невозможны. Говорят, что в пространстве существует лишь одна точка, которую принято считать настоящей реальностью. И только в этой точке может находиться человек. А то, что за её пределами, весь остальной мир со всем его многообразием вариантов, может жить лишь в человеческом воображении. Потому что шагнуть за пределы своей точки, своей крохотной клетки, которую ему выделил кто-то высший, человек не может. Все мы чётко разграничиваем свои клетки и чужие, прошлые и будущие. И единственное, что мы можем — это смотреть через прутья, протягивать руки, пытаясь коснуться прошлого или будущего. Но переместиться не можем. Потому что расплата за такой шаг – безумие.
Но иногда бывают дни, когда две клетки стоят друг к другу так близко, что, протянув руку, можно коснуться соседних прутьев. Это особые дни. Дни, когда нам кажется, будто мы попали в прошлое, перенеслись во времени, совершили невозможное.
В комнате было прохладно, и когда Рицка коснулся кончиками пальцев ледяного оконного стекла, по коже побежали мурашки. Но убирать руку не хотелось. Хотелось, чтобы холод завладел телом, проник в каждую клеточку, блокировал нервные окончания, усыпил. Успокоил. Хотелось замёрзнуть как в тот день, до дрожи, и чтобы зубы стучали. И чтобы снова бежать под снегопадом, глотая обжигающе холодный воздух, щекочущий горло. И чтобы волосы намокли от снега и тоже стали холодными, а потом согрелись и высохли в машине от тёплого дыхания Соби. И чтобы снова смеяться как тогда. Лучшее время, беззаботное время. С тобой.
Есть вещи, которые никогда не меняются. И когда глядишь на них, кажется, что и остальное не изменилось. Когда Рицка смотрел на падающий снег из окна своей комнаты, на занесённую улицу и тихий дворик своего дома в свете уличного фонаря, ему казалось, что с того вечера прошло не более пары дней. Но стоило отвернуться или задвинуть шторки, спуститься в гостиную или открыть книгу, как всё тут же возвращалось на свои места. Перемещение во времени действительно невозможно. Как невозможно множество других не менее желаемых вещей. Но от этого нисколько не грустно. К этому привыкаешь.
И Рицка задёрнул шторы и вышел из комнаты, попутно взглянув на часы. Скоро все придут. Сегодня дом Аояги будет полон. Сегодня придут все, кто что-то значит для него. И все они соберутся за одним столом и вспомнят прошлое, пытаясь коснуться прутьев соседней клетки и слегка досадуя из-за того, что руки слишком короткие. И все они будут говорить о Соби или молчать о нём. И все поздравят Рицку с днём рождения, но сделают это тихо и слегка потупив взгляд, потому что в такой день любое поздравление прозвучит слишком громко и вычурно. Потому что это день смерти Соби.
Когда раздался первый звонок в дверь, Рицка уже знал, что это Осаму. Она всегда звонила коротко, нажав на кнопку два раза подряд. Она обещала прийти пораньше, чтобы помочь накрыть на стол для других гостей.
- Ух, ну и холодина, - воскликнула Осаму с порога и улыбнулась, заглядывая Рицке через плечо в гостиную. – Ты один?
- Да, проходи.
И Рицка тоже улыбнулся, глядя на её мокрые и слегка вьющиеся от влаги волосы, на покрасневшие от холода тоненькие пальчики, которые она прятала в карманах коротенького пальтишка, на её смешно торчащие ушки. Он улыбался, а сердце щемило тёплой, надрывной, почти ностальгической тоской по всему тому, что так изменилось теперь. Он даже тосковал немного по своей боли, которая трансформировалась до тёплого воспоминания, всего лишь воспоминания о чём-то, что было так давно, в другой жизни какого-то другого Рицки, а не его самого.
- Сильный снегопад? – спросил он у проходящей на кухню Осаму.
- Ага, - она поставила пакет на стол. – И ветер ещё, так что снег прямо в лицо. Очень неприятно. Я принесла обещанный десерт, - она выложила на стол пару коробок. – Когда все придут?
- В шесть.
- Должны успеть, - она вдруг отвлеклась от содержимого своего пакета и взглянула на Рицку. – Ты как? Нормально себя чувствуешь?
- Вполне.
Она вдруг улыбнулась, но не той улыбкой, которую Рицка привык видеть на её красивом лице. Это была та самая надрывная улыбка – отражение его собственной тоски по чему-то тёплому, далёкому, утерянному.
- Рицка, Рицка, - сказала она тихо. – Иногда я совсем тебя не узнаю.
- Правда? Почему же? – он сел на табурет у стола, посмотрел в окно, где шёл гипнотизирующий его снег.
- Не знаю, - она тоже села, как будто забыв про грядущий ужин, и попыталась поймать взгляд Рицки. – Ты другой какой-то стал.
- Да брось. Все взрослеют. Твоя внешность тоже несколько изменилась.
- Я не о внешности, Рицка. Ты теперь немного напоминаешь мне своего брата, но только немного, наверное, из-за высокого роста. И ты стал таким уверенным. Знаешь, я как будто чувствую это исходящее от тебя спокойствие. Раньше этого не было. Что же так повлияло на тебя, интересно знать? Или кто?
- Да никто, - Рицка улыбался, но глаза его оставались серьёзными. – И хватит уже разбирать меня по косточкам, мне от этого не по себе становится.
- Хорошо. Тогда не будем о серьёзном. Расслабляйся. Тебе сегодня пятнадцать, имеешь право отдохнуть. Я тебя уже поздравляла по телефону, и ты велел ничего не дарить, но… - она снова вернулась к пакету, приклеив к лицу всю ту же беззаботную улыбку. Теперь Рицка знал, что когда она улыбается так, это значит, она пытается скрыть своё огорчение. Он расстроил её своей холодностью, хоть и не хотел. Он знал, что сегодня она ждёт от него чего-то особенного, причём сама даже не знает, чего, и поэтому она надела эту короткую чёрную юбку, хотя Рицка и не думал, что юбка может что-либо изменить в их отношениях. И Осаму тоже это знала, ведь она была не глупой, но всё равно надела, потому что надеялась и сама пугалась и стеснялась своей надежды, что делало её очень милой в глазах Рицки. Но не больше. А Осаму хотела большего. Хотела быть не просто милой, а нравиться ему, и улыбалась потому, что это нравилось ему, даже если несколько секунд назад он неосознанно причинил ей боль.
- Вот, - Осаму протянула ему конверт из плотной жёлтой бумаги. – Это не подарок, но нечто вроде того. Просто на память. Я отобрала свои лучшие снимки за последние несколько месяцев. На каждом из них подписи, мои комментарии и даты. Раньше ты любил такие вещи. Вот я и подумала…
Рицка взял конверт из её чуть подрагивающей руки. Ему было очень приятно и в то же время как-то неловко, потому что он не знал, чем теперь можно отблагодарить её. А отблагодарить нужно. Она так старается. Может, у неё скоро получится. Может, те трогательные чувства, что она вызывает в нём, однажды станут немного похожи на то, что он уже чувствовал однажды.
Времени рассмотреть фотографии у Рицки не было, и он с сожалением отложил конверт на потом.
Первыми пришли Юйко и Яёй и тоже помогли им немного. Рицка рад был их приходу, с ними он сразу почувствовал себя свободнее, потому что оставаться наедине с Осаму после того вечера, когда она почти призналась ему в любви, было по-прежнему тяжело. Рицка никогда не любил натянутость в отношениях и всячески старался избегать её. Он знал, что напряжение между людьми очень часто может перерасти во что-то большее, во что-то, от чего он старался держаться в стороне.
Когда всё уже было готово, в дверь позвонили Шинономе-сенсей и Кио, которые то ли встретились по дороге, то ли пришли вместе, в любом случае, их несколько встрёпанный вид показался Рицке странным. Вместо подарка, который Рицка запретил дарить, Кио принёс картину Соби, упакованную и перетянутую верёвкой. И снова поток смешанных чувств растревожил сердце Рицки. Ему хотелось развернуть картину, погрузиться в эти образы, вдохнуть запах краски, который стал для него теперь запахом прошлого. Ему казалось, что всё это было с ним так давно. Рицу-сенсей сказал ему однажды, что в молодости один год равен десяти годам в старости. Наверное, он был прав. Рицу-сенсей очень часто бывал прав. И часто, слушаясь его советов, Рицка был благодарен ему, и в то же время вся его сущность противилась этому.
Больше Рицка никого не ждал сегодня. Он даже не думал, что Сеймей появится дома этим вечером. Он вообще не думал о сегодняшнем вечере. Не мог и не хотел. Это была всего лишь привычная обязанность, каких много. Один вечер рождения и смерти последней надежды, и снова всё пойдёт своим чередом. Так скорее бы он уже закончился.
Когда все собрались за столом, мобильник у Рицки в кармане запиликал каким-то новым модным рингтоном, к которому мальчик ещё не успел привыкнуть, и сначала даже не понял, что это ему звонят. На дисплее высветилось имя Рицу-сенсея, и Рицка, поспешно извинившись, вышел из комнаты.
- У тебя так шумно, я помешал? – спросил Минами.
- Просто друзья пришли, - Рицка прильнул к окну.
- Ах да. День рождения. Я только хотел сообщить, что завтрашнее занятие отменяется. У меня командировка.
- А помнится, вы говорили, что завязали с командировками и ведёте сидячий образ жизни, - Рицка усмехнулся. Почему-то ему хотелось сейчас поговорить с ним, а не с друзьями.
- Всё-то ты помнишь. Ладно, уличил. Доволен?
Рицка засмеялся. У Рицу явно было хорошее настроение, иначе он не говорил бы с ним таким шутливым тоном. Этот тон Рицка у него совсем недавно заметил. Иногда он даже замечал, что они говорят, как обыкновенные друзья, на равных. А не так давно Рицу-сенсей заявил за чашкой чая: «Общаясь с тобой, я вдруг резко подобрел, Рицка. Не нравится мне всё это. Такое ощущение, что это ты учишь меня, а не наоборот».
- Когда вернётесь?
- На следующей неделе. А ты не расслабляйся. Учи, что я тебе задал. И хорошо учи. Приеду – устрою тебе экзамен.
- Экзамен? Вы же говорили, что проэкзаменуете меня весной?
- Планы изменились. Ты слишком способный, чтобы возиться с тобой до весны. Мы только зря тратим время и топчемся на месте. Пора тебе проявить свою силу, Рицка.
- Хорошо. Я постараюсь оправдать ваши ожидания.
- Ты не постараешься, а оправдаешь. Понял?
- Да, - Рицка снова заулыбался. И почувствовал вдруг, что этот холодный человек, с которым он проводил долгие осенние вечера, улыбается тоже.
- Ну и конечно, чуть не забыл. С днём рождения, Рицка.
Знакомый трепет в груди стал отзвуком этих слов. Рицка не ожидал, что Рицу-сенсей подобрел настолько, чтобы поздравить его с днём рождения.
- Спасибо. За всё, - сказал он. – И за то, что помогаете мне.
- Не надо благодарить, Рицка. Я ведь уже говорил тебе, что все люди эгоистичны. А мы с тобой эгоистичны особенно, потому что оба жертвы. И помогал я тебе только ради себя. Знаешь ли, даже у меня есть совесть, которая мучает меня по ночам. Поэтому, возможно, я затеял всё это, чтобы искупить свою вину перед Соби-куном.
- За то, что отдали его Сеймею?
- Да. Знал бы, ни за что не отдал. Лучше бы ты владел им, Рицка.
- В таком случае, не так уж вы и эгоистичны, как говорите. Раз вы желали Соби добра, значит, любили его.
- Хватит отыскивать во мне хорошие стороны. От этого я чувствую себя сентиментальным стариком со слезящимися глазами.
- Вы не старик.
- Вот и отлично. Потому что, будь так, я бы бросил преподавание, ибо чувствовал бы себя слабее тебя. А учитель должен быть сильнее ученика.
- Значит, как только вы почувствуете себя слабее, наши занятия прекратятся?
- Конечно. И именно поэтому твой экзамен переносится на следующую неделю.
- Хотите поскорее закончить? Но ведь не может быть, чтобы я уже стал сильнее вас.
- Разумеется, нет. Но станешь, если прекратишь болтать попусту и устраивать посиделки с друзьями. И вообще, я сегодня уже и так наговорил тебе много лишнего. До встречи.
Они попрощались, и Рицка снова убрал телефон в карман джинсов, и улыбка, вызванная словами Рицу-сенсея, растаяла на губах. И он смотрел во двор и на снег, искрящийся в луче фонаря. И он знал, что ему нужно возвращаться к друзьям. Они ждут его. Но теперь было слишком много ответов, которых не было раньше. И эти ответы останавливали его. Теперь он, наконец избавился от этого непонятного ощущения неопределённости, которая всегда появлялась в нём при общении с друзьями. Раньше он не понимал этого своего состояния, а теперь осознал, насколько всё было просто. Просто до боли. Просто они жили в разных мирах. Только и всего. И как бы Рицка ни хотел присоединиться к их миру спокойной будничной жизни обычных людей с обычными проблемами и заботами, он не мог этого сделать. И уже давно прекратил все попытки. Потому что сам он был частью иного мира с холодным голосом Рицу-сенсея и его холодными руками, с запахом зелёного чая в фарфоровых маленьких чашках, с тишиной его полутёмной комнаты и шелестом перелистываемых книжных страниц. С бойцами и жертвами, с именами и заклинаниями, с приказами и битвами, цепями и оковами. Это был его мир, и Рицка наконец-то свыкся с ним и принимал его таким, какой он есть. Ему даже казалось, что он полюбил его.
Рицка не ждал ничего хорошего от этого вечера, и вскоре ему предстояло убедиться, что интуиция снова не подвела его. Как только последние гости скрылись за дверью, оставив Рицке прощальные пожелания и пустоту в сердце, вернулся Сеймей в прескверном настроении, а вместе с ним Нисей, от которого несло алкоголем и сигаретами. Нисей вёл себя развязно и кажется, тоже был зол.
Осаму, как всегда оставшаяся помочь Рицке с уборкой, растерялась и постоянно поглядывала на мальчика, ища у него поддержки.
- О, Сеймей, они так похожи! – протянул Нисей, заглядывая на кухню и повиснув на дверном косяке. – Эта девчонка случайно не его боец?
- Замолчи, идиот! – не выдержал Сеймей. – Поднимайся в мою комнату, быстро!
Когда Нисей ушёл, Рицка приготовился объяснять Осаму, что значит «боец», и почему вообще ей пришлось стать свидетельницей этой малоприятной сцены, но Осаму ничего не спросила. Она, ничего не говоря, вытерла последнюю тарелку и хотела поставить её на подставку, но рука соскользнула. Рицка вздрогнул. Он давно не слышал звука бьющейся посуды. С тех пор как Сеймей положил маму в клинику, в их доме было тихо.
Осаму тихонько охнула и склонилась над осколками, бормоча какие-то ненужные извинения. Она была так расстроена, что казалось, сейчас заплачет. Снова он виноват. Снова люди страдают по его вине. Как бы сильно он ни любил их, он не может сделать так, чтобы они никогда не знали боли.
- Я помогу, - сказал Рицка, тоже присев на пол. – Осторожно, не поранься, они острые.
И осколки уже были собраны, а они всё сидели на полу, и Рицка слушал сбивчивое дыхание Осаму. Он знал, что своей близостью заставляет её нервничать. Но это не вызывало в нём чувства вины. И он не понимал, почему продолжает смотреть на глубокий вырез её бледно-голубой блузки, если всё равно не чувствует того, на что Осаму надеется. Или чувствует? Что он вообще чувствует? Ему определённо нравится, когда Осаму рядом, несмотря на это напряжение, а скорее даже благодаря ему. Ему нравится слушать её частое дыхание, ловить смущённый румянец на её щеках, её робкую улыбку. Всего этого он не знал в ней раньше, когда они были только друзьями. Он многих мелочей тогда не знал, а сейчас мог распознать любое изменение её настроения. И это ему тоже нравилось.
- Рицка, не смотри так, - прошептала она.
- Как? – Рицка улыбнулся её трогательному смущению. Ему нравилось чувствовать свою силу перед ней и её хрупкость. Нравились её ушки, которых так и хотелось коснуться. Всё в ней нравилось.
- Пристально.
- Хорошо, не буду, - сказал Рицка и тут же отвернулся, собираясь подняться с пола. Его и самого уже начинала нервировать эта неловкая ситуация, как вдруг Осаму схватила его за рукав и потянула к себе. В её огромных глазах застыло отчаяние. Оно потрясало до глубины души.
- Нет! – воскликнула она громким шёпотом. – Посмотри ещё немного! Не уходи!
Сердце упало. Холодно. Не надо. В висках стучало почти забытое волнение, а мысли приятно путались. Может, ему в самом деле стоит попробовать? Начать нормальную жизнь. Забыть, наконец, его прикосновения. Те отношения, что были у них с Соби, вели в никуда, и в будущем не могли оставить после себя ничего, кроме пустоты и сожаления обо всём, что не сбылось. А Осаму могла подарить ему будущее. И это будущее было бы полным до краёв сияющим светом, искупающим грехи, дарующим избавление. А Рицка так хотел его, этого избавления.
Осаму тянулась к его губам, и в это короткое мгновение время снова остановилось для Рицки. Вселенские часы замедлили свой ход. И ему действительно хотелось прижимать её к себе, тёплую, живую, такую милую, целовать её, забывать. Но изнутри против его воли поднималась что-то холодное. Оно проникало в самое сердце и разливалась там, и застывало, превращая ещё бьющееся сердце в бесполезный кусок льда. И это холодное нечто не растопить было ничем, и тепло Осаму, тепло её чистой и наивной первой любви не могло уже согреть его. Потому что он ещё помнил. Помнил, какими горячими были пальцы Соби, какими обжигающими поцелуи, даже если Соби просто слегка прикасался к его губам. Помнил его сильные руки, его смех и волнующий тембр его голоса. И его взгляд, вынимающий душу и играющий с ней, касаясь неведомых струн, и заставляющий их звучать долгой и прекрасной мелодией отчаянного запретного чувства.
И это больше не повторится. Ни с кем. Его призрак тенью стоит за спиной Рицки. Он не пускает. Это его наваждение, его отчаяние, его погибель, его крест.
Мы обречены причинять боль своим любимым.
- Прости, - Рицка отвернулся, чтобы не видеть острые иглы её боли, неумолимо впивающиеся в него вместе с ощущением очередной вечной и бесконечной вины. – Я не могу.
Она вздохнула. И Рицка, хоть и не смотрел на неё, ясно представил, как потух её взгляд. Прости.
- Ничего. Я понимаю, - она встала, отряхнула юбку, и Рицка поднялся вслед за ней. И снова неловкость, к которой теперь примешивалась ещё и вина. И Рицка не знал, куда девать руки и куда смотреть, и ему так хотелось извиниться перед ней, сделать для неё хоть что-нибудь, что он даже готов был помочь ей отряхивать юбку.
- И не надо извиняться. Ты ничего плохого не сделал. Быть может, будь я твоим бойцом, ты любил бы меня чуточку больше.
- Что? Ты… Знаешь? – Рицка побледнел, отступил на шаг.
Осаму попыталась улыбнуться, но только растянула губы в жалком подобии той безмятежной улыбки, которую Рицка так любил, и от которой теперь осталась лишь тень.
- Конечно, знаю. Это вполне естественно – хотеть знать всё о человеке, которого любишь.
Ещё шаг назад. Не надо. Не надо всех этих слов. Они причиняют теперь только боль.
- Он был твоим бойцом, я это тоже знаю. И хоть я и мало что понимаю в этом, одно могу сказать точно. Он гордился бы тобой. Ты умеешь хранить верность, - слёзы блеснули в её глазах, и она поспешила сморгнуть их и спрятать боль за улыбкой, на этот раз вполне искренней.
- Осаму…
- И не смотри на меня с такой жалостью. Я девушка, и у меня есть гордость. Ещё раз с днём рождения. Можешь не провожать меня.
Она ушла, а Рицка ещё долго сидел за кухонным столом и слушал, как из незакрытого крана капает вода. Потом этот звук начал выводить его из себя, и Рицка встал, плотно закрутил вентиль, вздохнул. Он так устал сегодня. Какой длинный вечер. А снег всё идёт.
Взгляд невольно упал на лежащий на подоконнике конверт из жёлтой бумаги. Ну конечно. Он ведь бросил его туда, чтобы не мешал на столе и так и забыл посмотреть фотографии. Была ещё картина, которую принёс Кио, но она лежала в его комнате, а путь туда показался Рицке неимоверно далёким.
Рицка взял конверт и снова уселся за стол, приготовившись немного отдохнуть. Судя по толщине конверта, фотографий там было около тридцати, а если ещё и читать приписки Осаму, удовольствие может растянуться. У неё всегда были не только красивые снимки, но и интересные комментарии к ним.
Рицка не спеша распечатал конверт, стараясь не порвать край, осторожно вынул свежераспечатанные фотографии, ещё хранящие запах краски и фотобумаги. Взглянул на первый снимок, побледнел, губы дрогнули, и вся стопка вдруг выпала из рук, рассыпавшись по столу со звуком рухнувшего карточного домика. Появилась неожиданная слабость во всём теле, так что руки безвольно упали на колени, и если бы Рицка не сидел, он непременно не выдержал бы и опустился на пол. Кончики пальцев снова покалывало, в ушах шумело, тошнота комом застряла в горле. Рицка зажмурился, потому что боялся потерять сознание, но когда он снова открыл глаза, на фотографии по-прежнему был Соби. Его фигура застыла среди других, проходящих мимо на фоне осенних увядающих деревьев и асфальтированной узенькой улочки.
Рицка приказал себе успокоиться. Такое ведь уже было много раз. Очередной похожий на Соби человек. Нужно только присмотреться повнимательнее, и сразу найдётся множество отличий. И Рицка смотрел, впивался взглядом, и чем дольше он вглядывался в эту фигуру, тем больше он находил сходства с Соби, тем больнее кололи крошечные иголочки, в которые превратились его нервные окончания. И когда Рицке удалось разглядеть бинты на шее, сомнений не осталось. Это Соби. Соби.
Разум отказался работать, когда порвалась его последняя зацепка – дата фотографии. Четырнадцатое октября этого года. И Осаму говорила, что собрала лучшие снимки за последние несколько месяцев. В левом уголке фотографии было что-то написано её аккуратными убористыми иероглифами.
«Знаешь, Рицка, мне всегда казалось, что ты ищешь что-то. Ты из тех, кто постоянно задаёт вопросы. Вопросы себе, окружающим, всему миру. И ты всегда получаешь на них ответы, потому что тот, кто ищет, обязательно находит. Я не знаю, то ли это, что ты так стремишься отыскать, но если всё-таки то, надеюсь, ты скажешь хотя бы «спасибо», когда вспомнишь об этом. Потому что я сделала это для тебя, Рицка. Потому что желаю тебе только счастья.
Комидзука Осаму».
Когда Рицка выбегал из кухни, снег за окнами по-прежнему падал, а осколки разбитой тарелки так и лежали на полу, поблёскивая острыми краями в свете лампы.
В мире не так много вещей, которые столь же мучительны, как невозможность вспомнить что-либо. Возникает ощущение, что в этих утерянных воспоминаниях как раз и заключается самая важная часть твоей жизни, а всё, что есть сейчас перед тобой – лишь жалкое подобие того, что ты забыл. И можно сколько угодно цепляться за всплывающие в сознании образы, но они всё равно не дадут полноты и цельности картины, той гармонии, к которой Соби так стремился всегда. И чем сильнее это стремление поймать, тем мучительнее бывает сознавать потом своё бессилие, когда образы расплываются, ускользают, оставляя после себя мир отчаянной, чёрной и всепоглощающей пустоты, так что иногда Соби казалось, будто он стоит на берегу необитаемого острова и смотрит, как где-то на горизонте проплывает мимо корабль – его последняя надежда.
В последнее время Соби всё сильнее мучился от этих то появляющихся, то исчезающих на горизонте образов-воспоминаний, поразительно реальных снов и видений наяву. После того, как выпал снег, что-то изменилось в статичном, застывшем и пустом мире маленькой квартирки Соби на восемнадцатом этаже. Когда несколько дней назад он как обычно открыл окно, чтобы покурить, ветер был особенно сильный, порывами врывающийся в комнату, моментально выстужая её. Но Соби любил холод, ему нравилось ощущать, как леденеют пальцы и запястья, как замедляет свой бег кровь. Ветер свистел в ушах, обжигал кожу, ветер был повсюду. Это особый ветер – ветер высоты. Высота, расстилающийся внизу городок, свистящий ветер в кабинке чёртового колеса – цепочка ассоциаций-образов выстраивалась в его сознании, и Соби замирал, и сигарета затухала в его холодных пальцах, потому что он сам переносился из своей комнатки в тесную кабинку с прозрачными стёклами, с гладкими выкрашенными скамейками, и слышал рядом чистый детский смех.
А вчера он вдруг обнаружил проколы в собственных ушах. Он лежал на кровати и, не думая ни о чём, теребил мочку уха, пока не обратил внимания, что поверхность мочки неровная. Массируя её, Соби чувствовал под пальцами что-то наподобие твёрдого шарика, вроде маленькой бусины. Тогда Соби нашёл иголку и тупой стороной продел её в прокол на коже. И почему-то он нисколько не удивился этому, и когда его пальцы встретили конец иголки с внутренней стороны мочки, ощущение дежа-вю оказалось настолько сильно, что в сознании сразу всплыл образ серёжки-гвоздика в форме синей бабочки. Когда он успел проколоть уши, Соби не помнил. И как только начинал думать об этом, тут же натыкался на глухую стену и уже ничего не мог поделать, кроме как ждать, что однажды сможет вспомнить больше. Он уже привык ждать. Он ко всему быстро привыкал.
Он шёл по тихой улице, слушая, как свистит ветер, ощущал тающие хлопья снега на коже и докуривал последнюю сигарету. Был уже поздний вечер, и Соби направлялся в круглосуточный магазин, как и каждую неделю с тех пор, как Сеймей снова вернул ему ключи. С того же момента Сеймей приказал не выходить на улицу раньше одиннадцати вечера. Он сказал тогда: «Всё равно ты слепой, так не всё ли равно, выйдешь ли ты ночью или днём?» И, конечно, Сеймей был прав, разницы никакой не было. Сеймей всегда был прав. Вот только всякое упоминание об этом физическом изъяне было так болезненно для Соби, что слова Сеймея ещё много раз всплывали в его памяти, растравляя незаживающую рану. Это было единственным, что ещё болело в нём.
Улица, несмотря на поздний час, была полна людскими возгласами, шумом проезжающих машин, шелестом шагов прохожих. Каждый звук был теперь для Соби необычайно громок и резок, его обострённый слух выхватывал каждый крик и каждый шёпот, каждый смех. Иногда Соби казалось, будто он слышит всё.
- Сфоткай меня здесь, Мияги-кун! – раздаётся высокий девчоночий голос с интонациями неприкрытого кокетства.
- Здесь? – хрипловатый голос весёлого и, возможно, нетрезвого подростка.
- Да. Вот так! – звонкий заливистый смех.
Щелчок фотоаппарата, ещё один. И Соби замедляет шаг и останавливается посреди улицы, а в его сознании рождается целая серия таких щелчков и вспышек, а вместе с ними голос того мальчишки из снов: «Соби! Встань вот здесь, я тебя сфоткаю!»
И Соби зажмурился, как будто от сильной боли, и уже не слышал ничего вокруг, сосредоточившись только на этом образе, из последних отчаянных сил стараясь сплести из обрывков воспоминаний цельную нить.
...Соби, я потом распечатаю фотки. Ты только не выбрасывай их...
…Без фоток я всё забуду. Сначала фотки, а потом всё остальное…
… Это странно, что на фотках только ты. Что за коллекция такая...
… Соби! Отстань от моего хвоста...
Рицка. Откуда он знает это имя? От Сеймея? Первый раз он точно слышал его от Сеймея, а потом…
Виски пронзила острая боль, голова закружилась, и Соби едва удержался на ногах. Сигарета выпала из пальцев и зашипев, потухла в снегу. Больше Соби уже ничего не мог вспомнить. Далёкий корабль его надежды снова проплыл мимо.
Он обещал Сеймею, что как только вспомнит что-либо, сразу сообщит об этом. Это был приказ. То, что нельзя нарушить. Тогда почему он до сих пор не рассказал? Ведь то, что происходило с ним, было по меньшей мере странным, но Соби казалось, что этими откровениями он снова разозлит свою жертву. Интуитивно он чувствовал, что Сеймею не понравится это, возможно, он даже накажет его, хотя Соби и сам не понимал, в чём успел провиниться. И эти навязчивые воспоминания, которых он и желал и боялся одновременно, сразу становились чем-то постыдным. Они словно бы тоже были его физическим недостатком, таким же, как окончательная потеря зрения, недостатком, который мучает постоянно, за который стыдно и больно.
И если он скажет Сеймею, тот наверняка сочтёт его совсем бесполезным и бросит. И так почти бросил. А если Сеймей вообще перестанет приходить и звонить, его пустая одинокая жизнь утратит свой последний смысл. Или уже утратила?
Сеймей ведь уже нашёл себе другого. Его звали Нисей, и Соби никогда не видел его, знал только, что тот невысокого роста, хотя Соби и казалось, что они встречались раньше, и имя его было знакомым.
Нисей был сильнее его. Соби осознавал, что, утратив зрение, он лишился важнейшего боевого преимущества, и теперь уже не был так уверен в своих силах, как раньше. Теперь ему казалось, что не было бы ничего удивительного, если бы этот Нисей победил его, а Сеймей, в свою очередь, не уставал напоминать ему об этом, хотя Соби и казалось, что убедить он пытается прежде всего себя самого.
Порыв ледяного ветра снова привёл Соби в чувство, и он вспомнил, что так и стоит посреди улицы, «высматривая» в себе очередные изъяны. Головокружение прошло, а боль отпустила, и Соби мог бы снова попытаться вернуться к воспоминаниям о фотографиях и мальчике по имени Рицка. Ведь Рицка? Кажется, он снова забыл. Но такие вспышки сознания, как несколько минут назад, случались нечасто, и только во время них появлялась возможность вспомнить хоть что-нибудь. Сейчас бесполезно. Бесполезно. Он снова бесполезен. Никчёмный. Никудышный боец. Не удивительно, если Сеймей бросит его.
Сеймей был первым, кого Соби вспомнил, когда очнулся в больнице. Он услышал тогда его голос, и этот голос в памяти сразу накладывался на образ Сеймея, который всегда был смыслом жизни, вечной силой, довлеющей над ним, повелевающей им. Какой-то знакомый врач, к которому Сеймей привёл его на осмотр, сказал, что ему будет сложнее восстановить пробелы в памяти, чем обычному зрячему человеку. Потому что Соби мыслил образами, зрение было центром его мира, и оно, несомненно, помогло бы ему со временем восстановить утраченное, если бы он снова ходил каждый день по знакомым местам. Но теперь в его мире темно. И Сеймей сказал тогда с колкой досадой, когда они уходили от врача: «Ну вот, только зря провозился с тобой. Столько сил вложил, и всё впустую».
Прости, Сеймей. Я так виноват. Ты ведь поэтому запер меня здесь, оторвав от мира? Прости.
В мире не так много вещей, которые были бы столь же мучительны, как невозможность искупить свою вину.
И Соби казалось в тот момент, что он заслужил любое наказание. А впрочем, он и так уже был наказан. Наказан сполна.
И бывают дни, когда время ломается, искажается, замедляется. И тогда тяжёлые замки открываются сами по себе, и двери клеток распахиваются настежь, и можно бежать, пока воздух в лёгких не закончится, падать и снова бежать, потому что надо успеть. Во что бы то ни стало, пока временные границы не сомкнулись снова, ценой жизни, но надо успеть.
И это было единственное, что Рицка знал, единственное, о чём думал, когда бежал в прихожую, сжимая в руках фотографию Осаму. Он не думал уже ни о самой фотографии, ни о Соби, ни о том, что Соби был… жив? Эти мысли как будто уже не умещались у него в голове. А голова была такой тяжёлой, как будто Рицка провёл без сна несколько суток. Он не думал, но взгляд, ставший вдруг цепким как никогда, отмечал все окружающие детали, которые в обычном состоянии Рицка ни за что не заметил бы.
На часах было около одиннадцати, и Рицка вдруг обратил внимание, как медленно ползёт секундная стрелка, и что она не однородного чёрного цвета, а чуть красная на конце. А серебристая дверная ручка отливает зелёным. А у вазы с цветами слегка отбит край, но раньше этого не было видно из-за листьев цветов, которые мама ставила в вазу каждые три дня.
А на полу под дверью сидит Нисей. И Рицка с трудом узнал его, но не потому, что Нисей изменился внешне, а потому, что что-то изменилось внутри самого Рицки, и теперь ему всё казалось другим, ослепительно ярким.
Нисей сидел, уткнувшись лицом в колени, и Рицке сначала показалось, что он плачет. Потом он вспомнил, что Нисей был пьян. И ему хотелось как-то окликнуть его, но Рицка только стоял и смотрел на сидящего на полу Нисея, как на дополнение всеобщей сюрреалистической картины.
А потом Нисей поднял голову, и Рицка окончательно убедился, что он не плачет, потому что взгляд Нисея горел таким яростным огнём бессильной злобы, что невольно захотелось сделать шаг назад. Но Рицка остался стоять на месте и выдержал этот взгляд. А Нисей вдруг заулыбался, даже оскалился, и поднялся на ноги.
- Куда спешишь, Рит-тян?
- Не твоё дело. И где Сеймей, почему ты сидишь здесь один?
- Он прогнал меня, - Нисей изобразил печальный вздох. А Рицка впервые подумал, что своими театральными ужимками Нисей лишь пытается скрыть настоящие чувства. На самом деле он бы ни за что не признал свою боль от того, что Сеймей в очередной раз проявил безразличие к нему. – У тебя такой жестокий брат, Рит-тян. Закрылся в комнате, меня не пускает. Может, хоть ты повеселишь меня?
- Лучше уйди с дороги, Нисей.
- Торопишься? Куда это ты на ночь глядя? Любимый старший братик будет волноваться. О, а что это такое интересное я вижу у тебя в руке?
Рицка сжал фотографию, так что она смялась по краям, и завёл руку за спину.
- Ну-ка, ну-ка! Что это ты там прячешь, Рит-тян? – Нисей пьяно хихикнул. Даже в нескольких шагах от него Рицка чувствовал сильный запах дешёвого алкоголя. Он отступил назад, готовясь к бегству, готовясь защищать фото любой ценой.
Но Нисей, несмотря на своё состояние, оказался необычайно быстр. Судя по всему, он не был настроен играть в догонялки и предпочитал действовать решительно и сразу, прыгнув на Рицку и повалив его на пол.
Рицка только охнул, больно ударившись завёрнутой за спину рукой. Нисей был сильнее, и сколько бы они ни катались по полу, Рицка всё равно сдастся первым. Он знал это, так же как знал и то, что мог бы закричать, позвать Сеймея, который был всего этажом выше. Но кричать было нельзя. Нельзя, чтобы Сеймей узнал обо всём. Потому что, если это случится…. Рицка не знал, что будет, если это случится. Знал только, что тогда всё закончится. Навсегда.
Когда, наконец, измятая, с оторванным уголком фотография оказалась в руках Нисея, Рицка уже окончательно потерял силы к сопротивлению и лежал, раскинув руки и тяжело дыша. Он так устал сегодня, что на какой-то миг снова стало всё равно. Снова вернулось привычное равнодушие.
- Ох… - Нисей сделал короткий вдох, прищурился и поднёс снимок поближе к глазам, перевернул, прочёл дату. – Откуда это у тебя?
- Да какая разница?! Может, ты уже слезешь с меня?!
Нисей даже ухом не повёл и вставать, похоже, не собирался. Он вдруг рассмеялся и ещё долго не мог остановиться, размахивая фотографией в воздухе.
- Ну Сеймей и попал! – хохотал он. – А ведь я предупреждал!
- О чём ты? – прошептал Рицка. Мысли снова спутались в тугой колючий клубок. Люстра светила в глаза, комната плыла перед ним, а Нисей, навалившийся сверху, мешал сделать нормальный глубокий вдох.
Нисей отсмеялся, и тут же стал серьёзен. Он вдруг отбросил фото в сторону и вцепился обеими руками Рицке в горло. Его пальцы были сильными и холодными, и надави он чуть сильнее, Рицка бы точно задохнулся, а пока только закашлялся.
- Ты хоть знаешь, как я ненавижу тебя, Рит-тян?! – шипел Нисей в самое ухо. – Уверен, ты даже представить этого не можешь, чёртов святоша. И тебя, и этого Агацуму. Обоих ненавижу.
- Пусти, - выдохнул Рицка. Глаза слезились, пересохшие губы отчаянно хватали воздух.
- Я бы так хотел убить вас обоих…
Глаза Рицки широко распахнулись.
- Соби…. Соби правда жив? – он думал только, что если Нисей его сейчас задушит, он умрёт спокойно, если получит ответ на свой вопрос.
- А ты ещё сам не понял этого, тупица?! Такое ощущение, что это ты ослеп, а не он, - руки Нисея чуть разжались, позволяя Рицке вдохнуть спасительный воздух. – Жив, почти здоров. Только память слегка подводит. Видать, сильно башкой стукнулся тогда в машине. Так сильно, что о тебе вообще понятия не имеет. И живёт себе спокойненько. Ну, ещё ослеп малость. Но это так, пустяки. Всё пустяки, пока он ещё жив. Какая жалость, что он не сдох тогда. Он до сих пор стоит на моём пути. Так же, как и ты.
- Где… он? – шепчет Рицка. Комната плывёт, стены нагромождаются одна на другую, а потолок то уходит в сторону, то словно опускается на него, неумолимо опускается, чтобы раздавить, уничтожить.
- Хочешь знать? – Нисей хихикает. – Конечно, хочешь. Бежать к нему, увидеть его. В это сложно поверить, да? Ты ведь хочешь?
И снова слёзы, только на этот раз от другой боли, почти забытой, и снова рвущей, терзающей, невыносимой. Такой сильной, что невольно начинаешь молиться, только чтобы всё кончилось поскорее.
- Я знаю его адрес. Я могу сказать тебе его. Но это будет стоить тебе кое-чего. Согласен на любое условие, Рит-тян?
- Да… Да.
Нисей ухмыляется, довольный победой.
- Тогда тебе придётся убрать Агацуму с моего пути. И самому исчезнуть. Признаюсь, мне уже порядком поднадоела эта ситуация с двумя бойцами. Надоело, что чуть что, Сеймей бежит к этому ублюдку. А если не к нему, так к тебе. «Ути-пути, мой маленький сладенький Рицка»! – передразнил Нисей Сеймея хриплым, звенящим на высоких нотах голосом. – Бесит! Я мечтаю только, чтобы вас обоих не было. Только вы ещё стоите у меня на пути. А потому укради у Сеймея Агацуму. Забери себе эту марионетку, и проваливайте, чтобы я больше никогда вас не видел. Сможешь? – его глаза сверкнули, и тут же, не дожидаясь ответа, он продолжил. – Это не так просто, как тебе может показаться, Рит-тян. Потому что я – это зло. И твой братик тоже зло. Самое чистое, аристократическое зло с голубой долбаной кровью. А ты святоша. Настолько правильный, что аж тошнит. И ты так просто не сдашься, я ведь знаю. Ты захочешь помешать, остановить. Правда ведь? А ради Агацумы тебе придётся уйти в сторону раз и навсегда. Засунуть свою жажду справедливости куда подальше. Короче, убраться с нашей дороги, понял?
- Да.
- Да?! И ты пойдёшь на это? Зло будет торжествовать в нашем с Сеймеем лице, мы будем, так сказать, бить и грабить, а ты просто уйдёшь? И будут гибнуть невинные люди, но ты уже ничего не сможешь с этим сделать, даже если станешь в десятки раз сильнее нас. Ты не сможешь остановить зло, потому что выбрал Агацуму. Тебя действительно устраивает такой вариант?
- Да! Да! – тихонько вскрикнул Рицка, и слёзы снова застилали ему глаза. Да, согласен. Да, на всё. Только покажите мне его. Только позвольте взглянуть на него ещё хоть раз. Пожалуйста.
- Отлично, - Нисей слез с мальчика и потянулся за брошеной фотографией. – Сеймей ещё спасибо мне потом скажет, что я убрал таких серьёзных противников с его дороги. Хотя делал я это исключительно для себя. Мы так похожи с твоим братом. Два эгоистичных подонка. В любом случае, мне терять уже нечего.
Он что-то накарябал на обратной стороне фотографии и протянул её Рицке. Адрес. Адрес, по которому живёт Соби.
- Смотри, Рит-тян, если забудешь, о чём мы тут с тобой договорились, и сунешь нос не в своё дело, я уже не стану щадить тебя и просто придушу.
- Я не забуду.
- Вот и правильно. Будь умницей.
Рицка с трудом поднялся на нетвёрдые ноги. Голова тут же закружилась, и Рицка снова чуть не упал.
- Эй, ты поосторожнее. А то и до Агацумы не добежишь, сдохнешь где-нибудь в пути! Мы так не договаривались!
Рицка сделал пару глубоких вдохов, прикрыв глаза, и когда он снова открыл их, комната больше не расплывалась.
- Если Сеймей хватится меня, не говори ничего, - сказал он, направляясь к двери, обуваясь, натягивая неожиданно тяжёлую куртку.
- Конечно. Я ещё не совсем рехнулся, чтобы себя же продавать. И ещё.
Рицка обернулся.
- Считай, что я вернул тебе должок, - сказал Нисей. – Тогда ты перевязал мои раны, а я даже не сказал «спасибо». Ведь так, кажется, делают все порядочные люди? – он усмехнулся. – Когда найдёшь Агацуму и свалишь с ним далеко и надолго, не забудь прислать открытку с благодарностью. Мне этого будет вполне достаточно. Я не жадный, знаешь ли.
Рицка ничего не сказал в ответ и выбежал в ледяную ночь, такую же снежную и тёмную как в тот день, год назад. Только в эту ночь он вдруг увидел на небе звёзды.
Такси неслось по дорогам ночного города, и Рицка провожал взглядом тысячи огней, горящих в окнах. Он по-прежнему не мог ни о чём думать, хотя езда в машине и успокоила его немного. Он только смотрел на чужие окна и молился, чтобы все эти незнакомые люди были счастливы в своих домах, чтобы они любили и берегли своих близких, чтобы им всем было тепло, и чтобы никогда не приходилось плакать. В эту ночь Рицка за всех хотел молиться.
И слёзы застывали в глазах. И мальчик с трудом понимал, что с ним происходит. Ему хотелось то улыбаться и смеяться, а то вдруг ледяной страх пронзал сознание, так что только сердце колотилось, и даже шевельнуться было страшно. Иногда перед глазами вставал Сеймей, тот, другой Сеймей, которого Рицка уже начал забывать. Но думать о нём было слишком больно, и Рицка отмахивался от этих мыслей. Ему всё казалось, что Сеймей не мог так обмануть его. И хотелось продлить это неверие как можно дольше. И тут же он думал, что лучше бы Сеймей лгал. Лгал, умышленно обманывал, умалчивал, всё что угодно, только бы Соби бы жив на самом деле. Потому что Рицке казалось, что если Соби действительно жив, то он снова сможет простить брату всё. И даже сможет ещё раз поверить ему.
И он доставал из кармана куртки мятую фотографию, но в такси было слишком темно, чтобы разглядеть что-либо. А Рицке было достаточно уже того, что он может держать фотографию в руках.
Когда такси остановилось, водитель заявил:
- Дальше дорога слишком узкая, мне там не проехать. Дойдёте сами? Нужный вам дом вон там, - он указал пальцем на высокую серую многоэтажку.
- Да, конечно, дойду. Спасибо.
После тёплого, даже душного салона автомобиля, ночной воздух показался по-настоящему морозным. Улицы здесь и правда были узкие, занесённые вечерним снегопадом. Подождав, пока такси уедет, Рицка побежал. Он просто не мог идти шагом. Запнувшись, он упал на колени, и голые руки потонули в снегу. Но Рицка не чувствовал их.
На щеках его снова зарделся пятнами тот болезненный румянец, с которым его не раз госпитализировали. И снова тошнота, и странный шум в ушах, непохожий на свист ветра. Он чувствовал также лёгкую боль и першение в горле от быстрого бега, а потом вообще вдруг перестал что-либо чувствовать. И сознание куда-то уплыло.
Очнулся Рицка, когда уже стоял перед дверью квартиры с номером 187, а он сам совершенно не помнил, как здесь оказался, как поднимался на восемнадцатый этаж, ехал в лифте. Но теперь сознание вернулось, и снова было трудно дышать, а в висках стучало, и снова вернулся страх. Ему ведь нужно только нажать на кнопку звонка. И всё? Не может быть. А вдруг ему откроют чужие люди и начнут кричать на него за то, что он ходит здесь ночью? С каких это пор сведения, предоставленные Нисеем, можно считать истиной в последней инстанции?
Если его обманули снова, в этом нет ничего удивительного. И тогда он просто уйдёт отсюда, вернётся домой и ляжет спать. А утром проснётся и будет жить дальше, как будто ничего и не было. Но как он вернётся домой, если такси уехало? Уже так поздно. Если не получится поймать попутку, он может переночевать прямо здесь, а утром уехать на первом же автобусе.
И только после того, как его воспалённый мозг прокрутил все возможные безумные сценарии развития событий, Рицка нажал кнопку звонка. Он заметил, как дрожали при этом его покрасневшие пальцы, заметил тоненький слой пыли на кнопке, как будто ею уже очень давно не пользовались.
Сначала ему казалось, что у него просто закончилось терпение, и сейчас обязательно кто-нибудь откроет. Ему казалось, что просто для него время течёт слишком медленно. Но когда никто не открыл ещё после нескольких звонков, Рицка испытал нечто среднее между безысходным отчаянием и облегчением. Вот и всё. Он может возвращаться домой, представляя, что видел всё это во сне.
Только он мог купиться на пьяные россказни Нисея, отправившего его на другой конец города к пустой квартире шутки ради. А на фотографии наверняка был кто-то другой, просто он как всегда обознался. В очередной раз позволил себе поверить в чудо, позволил себе увлечься бесполезной надеждой, приносящей только боль. Теперь это точно последний раз. Ему казалось, что он наконец повзрослел, но видимо, ещё нет, раз примчался сюда посреди ночи. Рицу-сенсей бы долго смеялся, если бы узнал.
И он вызвал лифт и зашёл в тесную кабинку с затхлым запахом дешёвого одеколона. И всё старался убедить себя, что это даже к лучшему. И что он сможет жить, как будто этого не случилось. И идти дальше к своей цели. Стать сильным, взрослым… и… Только почему тогда так больно?
И Рицка вышел из подъезда, не замечая, что слёзы снова застилают глаза. Ему казалось, что в этом доме он оставляет последнюю живую часть себя. И всё, что ждёт его за порогом - очередное бездумное существование во мраке, называемом реальной жизнью.
На улице снова шёл снег. И от холода сразу защипало в слезящихся глазах. И Рицка заметил, что коленки у него мокрые и холодные, но уже не помнил, что падал в снег. И куртка тоже намокла, и он долго возился с молнией, пытаясь застегнуть её.
А когда поднял глаза, кто-то шёл ему навстречу. Он был одет в длинное тёмное пальто, отороченное чёрным мехом. Его длинные, намокшие от снега волосы трепал ветер. Он был призраком, несущим в руке белый пакет с красной эмблемой супермаркета. Он был Соби.
продолжение следует...
Глава 6
Освобождение
Освобождение
"You're my obsession
My fetish, my religion
My confusion, my obsession
The one I want tonight
You're my obsession
The question and conclusion
You are, you are, you are
My fetish you are."
Cinema Bizarre “My obsession”
My fetish, my religion
My confusion, my obsession
The one I want tonight
You're my obsession
The question and conclusion
You are, you are, you are
My fetish you are."
Cinema Bizarre “My obsession”
6 месяцев спустя
Говорят, путешествия во времени невозможны. Говорят, что в пространстве существует лишь одна точка, которую принято считать настоящей реальностью. И только в этой точке может находиться человек. А то, что за её пределами, весь остальной мир со всем его многообразием вариантов, может жить лишь в человеческом воображении. Потому что шагнуть за пределы своей точки, своей крохотной клетки, которую ему выделил кто-то высший, человек не может. Все мы чётко разграничиваем свои клетки и чужие, прошлые и будущие. И единственное, что мы можем — это смотреть через прутья, протягивать руки, пытаясь коснуться прошлого или будущего. Но переместиться не можем. Потому что расплата за такой шаг – безумие.
Но иногда бывают дни, когда две клетки стоят друг к другу так близко, что, протянув руку, можно коснуться соседних прутьев. Это особые дни. Дни, когда нам кажется, будто мы попали в прошлое, перенеслись во времени, совершили невозможное.
В комнате было прохладно, и когда Рицка коснулся кончиками пальцев ледяного оконного стекла, по коже побежали мурашки. Но убирать руку не хотелось. Хотелось, чтобы холод завладел телом, проник в каждую клеточку, блокировал нервные окончания, усыпил. Успокоил. Хотелось замёрзнуть как в тот день, до дрожи, и чтобы зубы стучали. И чтобы снова бежать под снегопадом, глотая обжигающе холодный воздух, щекочущий горло. И чтобы волосы намокли от снега и тоже стали холодными, а потом согрелись и высохли в машине от тёплого дыхания Соби. И чтобы снова смеяться как тогда. Лучшее время, беззаботное время. С тобой.
Есть вещи, которые никогда не меняются. И когда глядишь на них, кажется, что и остальное не изменилось. Когда Рицка смотрел на падающий снег из окна своей комнаты, на занесённую улицу и тихий дворик своего дома в свете уличного фонаря, ему казалось, что с того вечера прошло не более пары дней. Но стоило отвернуться или задвинуть шторки, спуститься в гостиную или открыть книгу, как всё тут же возвращалось на свои места. Перемещение во времени действительно невозможно. Как невозможно множество других не менее желаемых вещей. Но от этого нисколько не грустно. К этому привыкаешь.
И Рицка задёрнул шторы и вышел из комнаты, попутно взглянув на часы. Скоро все придут. Сегодня дом Аояги будет полон. Сегодня придут все, кто что-то значит для него. И все они соберутся за одним столом и вспомнят прошлое, пытаясь коснуться прутьев соседней клетки и слегка досадуя из-за того, что руки слишком короткие. И все они будут говорить о Соби или молчать о нём. И все поздравят Рицку с днём рождения, но сделают это тихо и слегка потупив взгляд, потому что в такой день любое поздравление прозвучит слишком громко и вычурно. Потому что это день смерти Соби.
Когда раздался первый звонок в дверь, Рицка уже знал, что это Осаму. Она всегда звонила коротко, нажав на кнопку два раза подряд. Она обещала прийти пораньше, чтобы помочь накрыть на стол для других гостей.
- Ух, ну и холодина, - воскликнула Осаму с порога и улыбнулась, заглядывая Рицке через плечо в гостиную. – Ты один?
- Да, проходи.
И Рицка тоже улыбнулся, глядя на её мокрые и слегка вьющиеся от влаги волосы, на покрасневшие от холода тоненькие пальчики, которые она прятала в карманах коротенького пальтишка, на её смешно торчащие ушки. Он улыбался, а сердце щемило тёплой, надрывной, почти ностальгической тоской по всему тому, что так изменилось теперь. Он даже тосковал немного по своей боли, которая трансформировалась до тёплого воспоминания, всего лишь воспоминания о чём-то, что было так давно, в другой жизни какого-то другого Рицки, а не его самого.
- Сильный снегопад? – спросил он у проходящей на кухню Осаму.
- Ага, - она поставила пакет на стол. – И ветер ещё, так что снег прямо в лицо. Очень неприятно. Я принесла обещанный десерт, - она выложила на стол пару коробок. – Когда все придут?
- В шесть.
- Должны успеть, - она вдруг отвлеклась от содержимого своего пакета и взглянула на Рицку. – Ты как? Нормально себя чувствуешь?
- Вполне.
Она вдруг улыбнулась, но не той улыбкой, которую Рицка привык видеть на её красивом лице. Это была та самая надрывная улыбка – отражение его собственной тоски по чему-то тёплому, далёкому, утерянному.
- Рицка, Рицка, - сказала она тихо. – Иногда я совсем тебя не узнаю.
- Правда? Почему же? – он сел на табурет у стола, посмотрел в окно, где шёл гипнотизирующий его снег.
- Не знаю, - она тоже села, как будто забыв про грядущий ужин, и попыталась поймать взгляд Рицки. – Ты другой какой-то стал.
- Да брось. Все взрослеют. Твоя внешность тоже несколько изменилась.
- Я не о внешности, Рицка. Ты теперь немного напоминаешь мне своего брата, но только немного, наверное, из-за высокого роста. И ты стал таким уверенным. Знаешь, я как будто чувствую это исходящее от тебя спокойствие. Раньше этого не было. Что же так повлияло на тебя, интересно знать? Или кто?
- Да никто, - Рицка улыбался, но глаза его оставались серьёзными. – И хватит уже разбирать меня по косточкам, мне от этого не по себе становится.
- Хорошо. Тогда не будем о серьёзном. Расслабляйся. Тебе сегодня пятнадцать, имеешь право отдохнуть. Я тебя уже поздравляла по телефону, и ты велел ничего не дарить, но… - она снова вернулась к пакету, приклеив к лицу всю ту же беззаботную улыбку. Теперь Рицка знал, что когда она улыбается так, это значит, она пытается скрыть своё огорчение. Он расстроил её своей холодностью, хоть и не хотел. Он знал, что сегодня она ждёт от него чего-то особенного, причём сама даже не знает, чего, и поэтому она надела эту короткую чёрную юбку, хотя Рицка и не думал, что юбка может что-либо изменить в их отношениях. И Осаму тоже это знала, ведь она была не глупой, но всё равно надела, потому что надеялась и сама пугалась и стеснялась своей надежды, что делало её очень милой в глазах Рицки. Но не больше. А Осаму хотела большего. Хотела быть не просто милой, а нравиться ему, и улыбалась потому, что это нравилось ему, даже если несколько секунд назад он неосознанно причинил ей боль.
- Вот, - Осаму протянула ему конверт из плотной жёлтой бумаги. – Это не подарок, но нечто вроде того. Просто на память. Я отобрала свои лучшие снимки за последние несколько месяцев. На каждом из них подписи, мои комментарии и даты. Раньше ты любил такие вещи. Вот я и подумала…
Рицка взял конверт из её чуть подрагивающей руки. Ему было очень приятно и в то же время как-то неловко, потому что он не знал, чем теперь можно отблагодарить её. А отблагодарить нужно. Она так старается. Может, у неё скоро получится. Может, те трогательные чувства, что она вызывает в нём, однажды станут немного похожи на то, что он уже чувствовал однажды.
Времени рассмотреть фотографии у Рицки не было, и он с сожалением отложил конверт на потом.
Первыми пришли Юйко и Яёй и тоже помогли им немного. Рицка рад был их приходу, с ними он сразу почувствовал себя свободнее, потому что оставаться наедине с Осаму после того вечера, когда она почти призналась ему в любви, было по-прежнему тяжело. Рицка никогда не любил натянутость в отношениях и всячески старался избегать её. Он знал, что напряжение между людьми очень часто может перерасти во что-то большее, во что-то, от чего он старался держаться в стороне.
Когда всё уже было готово, в дверь позвонили Шинономе-сенсей и Кио, которые то ли встретились по дороге, то ли пришли вместе, в любом случае, их несколько встрёпанный вид показался Рицке странным. Вместо подарка, который Рицка запретил дарить, Кио принёс картину Соби, упакованную и перетянутую верёвкой. И снова поток смешанных чувств растревожил сердце Рицки. Ему хотелось развернуть картину, погрузиться в эти образы, вдохнуть запах краски, который стал для него теперь запахом прошлого. Ему казалось, что всё это было с ним так давно. Рицу-сенсей сказал ему однажды, что в молодости один год равен десяти годам в старости. Наверное, он был прав. Рицу-сенсей очень часто бывал прав. И часто, слушаясь его советов, Рицка был благодарен ему, и в то же время вся его сущность противилась этому.
Больше Рицка никого не ждал сегодня. Он даже не думал, что Сеймей появится дома этим вечером. Он вообще не думал о сегодняшнем вечере. Не мог и не хотел. Это была всего лишь привычная обязанность, каких много. Один вечер рождения и смерти последней надежды, и снова всё пойдёт своим чередом. Так скорее бы он уже закончился.
Когда все собрались за столом, мобильник у Рицки в кармане запиликал каким-то новым модным рингтоном, к которому мальчик ещё не успел привыкнуть, и сначала даже не понял, что это ему звонят. На дисплее высветилось имя Рицу-сенсея, и Рицка, поспешно извинившись, вышел из комнаты.
- У тебя так шумно, я помешал? – спросил Минами.
- Просто друзья пришли, - Рицка прильнул к окну.
- Ах да. День рождения. Я только хотел сообщить, что завтрашнее занятие отменяется. У меня командировка.
- А помнится, вы говорили, что завязали с командировками и ведёте сидячий образ жизни, - Рицка усмехнулся. Почему-то ему хотелось сейчас поговорить с ним, а не с друзьями.
- Всё-то ты помнишь. Ладно, уличил. Доволен?
Рицка засмеялся. У Рицу явно было хорошее настроение, иначе он не говорил бы с ним таким шутливым тоном. Этот тон Рицка у него совсем недавно заметил. Иногда он даже замечал, что они говорят, как обыкновенные друзья, на равных. А не так давно Рицу-сенсей заявил за чашкой чая: «Общаясь с тобой, я вдруг резко подобрел, Рицка. Не нравится мне всё это. Такое ощущение, что это ты учишь меня, а не наоборот».
- Когда вернётесь?
- На следующей неделе. А ты не расслабляйся. Учи, что я тебе задал. И хорошо учи. Приеду – устрою тебе экзамен.
- Экзамен? Вы же говорили, что проэкзаменуете меня весной?
- Планы изменились. Ты слишком способный, чтобы возиться с тобой до весны. Мы только зря тратим время и топчемся на месте. Пора тебе проявить свою силу, Рицка.
- Хорошо. Я постараюсь оправдать ваши ожидания.
- Ты не постараешься, а оправдаешь. Понял?
- Да, - Рицка снова заулыбался. И почувствовал вдруг, что этот холодный человек, с которым он проводил долгие осенние вечера, улыбается тоже.
- Ну и конечно, чуть не забыл. С днём рождения, Рицка.
Знакомый трепет в груди стал отзвуком этих слов. Рицка не ожидал, что Рицу-сенсей подобрел настолько, чтобы поздравить его с днём рождения.
- Спасибо. За всё, - сказал он. – И за то, что помогаете мне.
- Не надо благодарить, Рицка. Я ведь уже говорил тебе, что все люди эгоистичны. А мы с тобой эгоистичны особенно, потому что оба жертвы. И помогал я тебе только ради себя. Знаешь ли, даже у меня есть совесть, которая мучает меня по ночам. Поэтому, возможно, я затеял всё это, чтобы искупить свою вину перед Соби-куном.
- За то, что отдали его Сеймею?
- Да. Знал бы, ни за что не отдал. Лучше бы ты владел им, Рицка.
- В таком случае, не так уж вы и эгоистичны, как говорите. Раз вы желали Соби добра, значит, любили его.
- Хватит отыскивать во мне хорошие стороны. От этого я чувствую себя сентиментальным стариком со слезящимися глазами.
- Вы не старик.
- Вот и отлично. Потому что, будь так, я бы бросил преподавание, ибо чувствовал бы себя слабее тебя. А учитель должен быть сильнее ученика.
- Значит, как только вы почувствуете себя слабее, наши занятия прекратятся?
- Конечно. И именно поэтому твой экзамен переносится на следующую неделю.
- Хотите поскорее закончить? Но ведь не может быть, чтобы я уже стал сильнее вас.
- Разумеется, нет. Но станешь, если прекратишь болтать попусту и устраивать посиделки с друзьями. И вообще, я сегодня уже и так наговорил тебе много лишнего. До встречи.
Они попрощались, и Рицка снова убрал телефон в карман джинсов, и улыбка, вызванная словами Рицу-сенсея, растаяла на губах. И он смотрел во двор и на снег, искрящийся в луче фонаря. И он знал, что ему нужно возвращаться к друзьям. Они ждут его. Но теперь было слишком много ответов, которых не было раньше. И эти ответы останавливали его. Теперь он, наконец избавился от этого непонятного ощущения неопределённости, которая всегда появлялась в нём при общении с друзьями. Раньше он не понимал этого своего состояния, а теперь осознал, насколько всё было просто. Просто до боли. Просто они жили в разных мирах. Только и всего. И как бы Рицка ни хотел присоединиться к их миру спокойной будничной жизни обычных людей с обычными проблемами и заботами, он не мог этого сделать. И уже давно прекратил все попытки. Потому что сам он был частью иного мира с холодным голосом Рицу-сенсея и его холодными руками, с запахом зелёного чая в фарфоровых маленьких чашках, с тишиной его полутёмной комнаты и шелестом перелистываемых книжных страниц. С бойцами и жертвами, с именами и заклинаниями, с приказами и битвами, цепями и оковами. Это был его мир, и Рицка наконец-то свыкся с ним и принимал его таким, какой он есть. Ему даже казалось, что он полюбил его.
* * *
Рицка не ждал ничего хорошего от этого вечера, и вскоре ему предстояло убедиться, что интуиция снова не подвела его. Как только последние гости скрылись за дверью, оставив Рицке прощальные пожелания и пустоту в сердце, вернулся Сеймей в прескверном настроении, а вместе с ним Нисей, от которого несло алкоголем и сигаретами. Нисей вёл себя развязно и кажется, тоже был зол.
Осаму, как всегда оставшаяся помочь Рицке с уборкой, растерялась и постоянно поглядывала на мальчика, ища у него поддержки.
- О, Сеймей, они так похожи! – протянул Нисей, заглядывая на кухню и повиснув на дверном косяке. – Эта девчонка случайно не его боец?
- Замолчи, идиот! – не выдержал Сеймей. – Поднимайся в мою комнату, быстро!
Когда Нисей ушёл, Рицка приготовился объяснять Осаму, что значит «боец», и почему вообще ей пришлось стать свидетельницей этой малоприятной сцены, но Осаму ничего не спросила. Она, ничего не говоря, вытерла последнюю тарелку и хотела поставить её на подставку, но рука соскользнула. Рицка вздрогнул. Он давно не слышал звука бьющейся посуды. С тех пор как Сеймей положил маму в клинику, в их доме было тихо.
Осаму тихонько охнула и склонилась над осколками, бормоча какие-то ненужные извинения. Она была так расстроена, что казалось, сейчас заплачет. Снова он виноват. Снова люди страдают по его вине. Как бы сильно он ни любил их, он не может сделать так, чтобы они никогда не знали боли.
- Я помогу, - сказал Рицка, тоже присев на пол. – Осторожно, не поранься, они острые.
И осколки уже были собраны, а они всё сидели на полу, и Рицка слушал сбивчивое дыхание Осаму. Он знал, что своей близостью заставляет её нервничать. Но это не вызывало в нём чувства вины. И он не понимал, почему продолжает смотреть на глубокий вырез её бледно-голубой блузки, если всё равно не чувствует того, на что Осаму надеется. Или чувствует? Что он вообще чувствует? Ему определённо нравится, когда Осаму рядом, несмотря на это напряжение, а скорее даже благодаря ему. Ему нравится слушать её частое дыхание, ловить смущённый румянец на её щеках, её робкую улыбку. Всего этого он не знал в ней раньше, когда они были только друзьями. Он многих мелочей тогда не знал, а сейчас мог распознать любое изменение её настроения. И это ему тоже нравилось.
- Рицка, не смотри так, - прошептала она.
- Как? – Рицка улыбнулся её трогательному смущению. Ему нравилось чувствовать свою силу перед ней и её хрупкость. Нравились её ушки, которых так и хотелось коснуться. Всё в ней нравилось.
- Пристально.
- Хорошо, не буду, - сказал Рицка и тут же отвернулся, собираясь подняться с пола. Его и самого уже начинала нервировать эта неловкая ситуация, как вдруг Осаму схватила его за рукав и потянула к себе. В её огромных глазах застыло отчаяние. Оно потрясало до глубины души.
- Нет! – воскликнула она громким шёпотом. – Посмотри ещё немного! Не уходи!
Сердце упало. Холодно. Не надо. В висках стучало почти забытое волнение, а мысли приятно путались. Может, ему в самом деле стоит попробовать? Начать нормальную жизнь. Забыть, наконец, его прикосновения. Те отношения, что были у них с Соби, вели в никуда, и в будущем не могли оставить после себя ничего, кроме пустоты и сожаления обо всём, что не сбылось. А Осаму могла подарить ему будущее. И это будущее было бы полным до краёв сияющим светом, искупающим грехи, дарующим избавление. А Рицка так хотел его, этого избавления.
Осаму тянулась к его губам, и в это короткое мгновение время снова остановилось для Рицки. Вселенские часы замедлили свой ход. И ему действительно хотелось прижимать её к себе, тёплую, живую, такую милую, целовать её, забывать. Но изнутри против его воли поднималась что-то холодное. Оно проникало в самое сердце и разливалась там, и застывало, превращая ещё бьющееся сердце в бесполезный кусок льда. И это холодное нечто не растопить было ничем, и тепло Осаму, тепло её чистой и наивной первой любви не могло уже согреть его. Потому что он ещё помнил. Помнил, какими горячими были пальцы Соби, какими обжигающими поцелуи, даже если Соби просто слегка прикасался к его губам. Помнил его сильные руки, его смех и волнующий тембр его голоса. И его взгляд, вынимающий душу и играющий с ней, касаясь неведомых струн, и заставляющий их звучать долгой и прекрасной мелодией отчаянного запретного чувства.
И это больше не повторится. Ни с кем. Его призрак тенью стоит за спиной Рицки. Он не пускает. Это его наваждение, его отчаяние, его погибель, его крест.
Мы обречены причинять боль своим любимым.
- Прости, - Рицка отвернулся, чтобы не видеть острые иглы её боли, неумолимо впивающиеся в него вместе с ощущением очередной вечной и бесконечной вины. – Я не могу.
Она вздохнула. И Рицка, хоть и не смотрел на неё, ясно представил, как потух её взгляд. Прости.
- Ничего. Я понимаю, - она встала, отряхнула юбку, и Рицка поднялся вслед за ней. И снова неловкость, к которой теперь примешивалась ещё и вина. И Рицка не знал, куда девать руки и куда смотреть, и ему так хотелось извиниться перед ней, сделать для неё хоть что-нибудь, что он даже готов был помочь ей отряхивать юбку.
- И не надо извиняться. Ты ничего плохого не сделал. Быть может, будь я твоим бойцом, ты любил бы меня чуточку больше.
- Что? Ты… Знаешь? – Рицка побледнел, отступил на шаг.
Осаму попыталась улыбнуться, но только растянула губы в жалком подобии той безмятежной улыбки, которую Рицка так любил, и от которой теперь осталась лишь тень.
- Конечно, знаю. Это вполне естественно – хотеть знать всё о человеке, которого любишь.
Ещё шаг назад. Не надо. Не надо всех этих слов. Они причиняют теперь только боль.
- Он был твоим бойцом, я это тоже знаю. И хоть я и мало что понимаю в этом, одно могу сказать точно. Он гордился бы тобой. Ты умеешь хранить верность, - слёзы блеснули в её глазах, и она поспешила сморгнуть их и спрятать боль за улыбкой, на этот раз вполне искренней.
- Осаму…
- И не смотри на меня с такой жалостью. Я девушка, и у меня есть гордость. Ещё раз с днём рождения. Можешь не провожать меня.
Она ушла, а Рицка ещё долго сидел за кухонным столом и слушал, как из незакрытого крана капает вода. Потом этот звук начал выводить его из себя, и Рицка встал, плотно закрутил вентиль, вздохнул. Он так устал сегодня. Какой длинный вечер. А снег всё идёт.
Взгляд невольно упал на лежащий на подоконнике конверт из жёлтой бумаги. Ну конечно. Он ведь бросил его туда, чтобы не мешал на столе и так и забыл посмотреть фотографии. Была ещё картина, которую принёс Кио, но она лежала в его комнате, а путь туда показался Рицке неимоверно далёким.
Рицка взял конверт и снова уселся за стол, приготовившись немного отдохнуть. Судя по толщине конверта, фотографий там было около тридцати, а если ещё и читать приписки Осаму, удовольствие может растянуться. У неё всегда были не только красивые снимки, но и интересные комментарии к ним.
Рицка не спеша распечатал конверт, стараясь не порвать край, осторожно вынул свежераспечатанные фотографии, ещё хранящие запах краски и фотобумаги. Взглянул на первый снимок, побледнел, губы дрогнули, и вся стопка вдруг выпала из рук, рассыпавшись по столу со звуком рухнувшего карточного домика. Появилась неожиданная слабость во всём теле, так что руки безвольно упали на колени, и если бы Рицка не сидел, он непременно не выдержал бы и опустился на пол. Кончики пальцев снова покалывало, в ушах шумело, тошнота комом застряла в горле. Рицка зажмурился, потому что боялся потерять сознание, но когда он снова открыл глаза, на фотографии по-прежнему был Соби. Его фигура застыла среди других, проходящих мимо на фоне осенних увядающих деревьев и асфальтированной узенькой улочки.
Рицка приказал себе успокоиться. Такое ведь уже было много раз. Очередной похожий на Соби человек. Нужно только присмотреться повнимательнее, и сразу найдётся множество отличий. И Рицка смотрел, впивался взглядом, и чем дольше он вглядывался в эту фигуру, тем больше он находил сходства с Соби, тем больнее кололи крошечные иголочки, в которые превратились его нервные окончания. И когда Рицке удалось разглядеть бинты на шее, сомнений не осталось. Это Соби. Соби.
Разум отказался работать, когда порвалась его последняя зацепка – дата фотографии. Четырнадцатое октября этого года. И Осаму говорила, что собрала лучшие снимки за последние несколько месяцев. В левом уголке фотографии было что-то написано её аккуратными убористыми иероглифами.
«Знаешь, Рицка, мне всегда казалось, что ты ищешь что-то. Ты из тех, кто постоянно задаёт вопросы. Вопросы себе, окружающим, всему миру. И ты всегда получаешь на них ответы, потому что тот, кто ищет, обязательно находит. Я не знаю, то ли это, что ты так стремишься отыскать, но если всё-таки то, надеюсь, ты скажешь хотя бы «спасибо», когда вспомнишь об этом. Потому что я сделала это для тебя, Рицка. Потому что желаю тебе только счастья.
Комидзука Осаму».
Когда Рицка выбегал из кухни, снег за окнами по-прежнему падал, а осколки разбитой тарелки так и лежали на полу, поблёскивая острыми краями в свете лампы.
* * *
В мире не так много вещей, которые столь же мучительны, как невозможность вспомнить что-либо. Возникает ощущение, что в этих утерянных воспоминаниях как раз и заключается самая важная часть твоей жизни, а всё, что есть сейчас перед тобой – лишь жалкое подобие того, что ты забыл. И можно сколько угодно цепляться за всплывающие в сознании образы, но они всё равно не дадут полноты и цельности картины, той гармонии, к которой Соби так стремился всегда. И чем сильнее это стремление поймать, тем мучительнее бывает сознавать потом своё бессилие, когда образы расплываются, ускользают, оставляя после себя мир отчаянной, чёрной и всепоглощающей пустоты, так что иногда Соби казалось, будто он стоит на берегу необитаемого острова и смотрит, как где-то на горизонте проплывает мимо корабль – его последняя надежда.
В последнее время Соби всё сильнее мучился от этих то появляющихся, то исчезающих на горизонте образов-воспоминаний, поразительно реальных снов и видений наяву. После того, как выпал снег, что-то изменилось в статичном, застывшем и пустом мире маленькой квартирки Соби на восемнадцатом этаже. Когда несколько дней назад он как обычно открыл окно, чтобы покурить, ветер был особенно сильный, порывами врывающийся в комнату, моментально выстужая её. Но Соби любил холод, ему нравилось ощущать, как леденеют пальцы и запястья, как замедляет свой бег кровь. Ветер свистел в ушах, обжигал кожу, ветер был повсюду. Это особый ветер – ветер высоты. Высота, расстилающийся внизу городок, свистящий ветер в кабинке чёртового колеса – цепочка ассоциаций-образов выстраивалась в его сознании, и Соби замирал, и сигарета затухала в его холодных пальцах, потому что он сам переносился из своей комнатки в тесную кабинку с прозрачными стёклами, с гладкими выкрашенными скамейками, и слышал рядом чистый детский смех.
А вчера он вдруг обнаружил проколы в собственных ушах. Он лежал на кровати и, не думая ни о чём, теребил мочку уха, пока не обратил внимания, что поверхность мочки неровная. Массируя её, Соби чувствовал под пальцами что-то наподобие твёрдого шарика, вроде маленькой бусины. Тогда Соби нашёл иголку и тупой стороной продел её в прокол на коже. И почему-то он нисколько не удивился этому, и когда его пальцы встретили конец иголки с внутренней стороны мочки, ощущение дежа-вю оказалось настолько сильно, что в сознании сразу всплыл образ серёжки-гвоздика в форме синей бабочки. Когда он успел проколоть уши, Соби не помнил. И как только начинал думать об этом, тут же натыкался на глухую стену и уже ничего не мог поделать, кроме как ждать, что однажды сможет вспомнить больше. Он уже привык ждать. Он ко всему быстро привыкал.
Он шёл по тихой улице, слушая, как свистит ветер, ощущал тающие хлопья снега на коже и докуривал последнюю сигарету. Был уже поздний вечер, и Соби направлялся в круглосуточный магазин, как и каждую неделю с тех пор, как Сеймей снова вернул ему ключи. С того же момента Сеймей приказал не выходить на улицу раньше одиннадцати вечера. Он сказал тогда: «Всё равно ты слепой, так не всё ли равно, выйдешь ли ты ночью или днём?» И, конечно, Сеймей был прав, разницы никакой не было. Сеймей всегда был прав. Вот только всякое упоминание об этом физическом изъяне было так болезненно для Соби, что слова Сеймея ещё много раз всплывали в его памяти, растравляя незаживающую рану. Это было единственным, что ещё болело в нём.
Улица, несмотря на поздний час, была полна людскими возгласами, шумом проезжающих машин, шелестом шагов прохожих. Каждый звук был теперь для Соби необычайно громок и резок, его обострённый слух выхватывал каждый крик и каждый шёпот, каждый смех. Иногда Соби казалось, будто он слышит всё.
- Сфоткай меня здесь, Мияги-кун! – раздаётся высокий девчоночий голос с интонациями неприкрытого кокетства.
- Здесь? – хрипловатый голос весёлого и, возможно, нетрезвого подростка.
- Да. Вот так! – звонкий заливистый смех.
Щелчок фотоаппарата, ещё один. И Соби замедляет шаг и останавливается посреди улицы, а в его сознании рождается целая серия таких щелчков и вспышек, а вместе с ними голос того мальчишки из снов: «Соби! Встань вот здесь, я тебя сфоткаю!»
И Соби зажмурился, как будто от сильной боли, и уже не слышал ничего вокруг, сосредоточившись только на этом образе, из последних отчаянных сил стараясь сплести из обрывков воспоминаний цельную нить.
...Соби, я потом распечатаю фотки. Ты только не выбрасывай их...
…Без фоток я всё забуду. Сначала фотки, а потом всё остальное…
… Это странно, что на фотках только ты. Что за коллекция такая...
… Соби! Отстань от моего хвоста...
Рицка. Откуда он знает это имя? От Сеймея? Первый раз он точно слышал его от Сеймея, а потом…
Виски пронзила острая боль, голова закружилась, и Соби едва удержался на ногах. Сигарета выпала из пальцев и зашипев, потухла в снегу. Больше Соби уже ничего не мог вспомнить. Далёкий корабль его надежды снова проплыл мимо.
Он обещал Сеймею, что как только вспомнит что-либо, сразу сообщит об этом. Это был приказ. То, что нельзя нарушить. Тогда почему он до сих пор не рассказал? Ведь то, что происходило с ним, было по меньшей мере странным, но Соби казалось, что этими откровениями он снова разозлит свою жертву. Интуитивно он чувствовал, что Сеймею не понравится это, возможно, он даже накажет его, хотя Соби и сам не понимал, в чём успел провиниться. И эти навязчивые воспоминания, которых он и желал и боялся одновременно, сразу становились чем-то постыдным. Они словно бы тоже были его физическим недостатком, таким же, как окончательная потеря зрения, недостатком, который мучает постоянно, за который стыдно и больно.
И если он скажет Сеймею, тот наверняка сочтёт его совсем бесполезным и бросит. И так почти бросил. А если Сеймей вообще перестанет приходить и звонить, его пустая одинокая жизнь утратит свой последний смысл. Или уже утратила?
Сеймей ведь уже нашёл себе другого. Его звали Нисей, и Соби никогда не видел его, знал только, что тот невысокого роста, хотя Соби и казалось, что они встречались раньше, и имя его было знакомым.
Нисей был сильнее его. Соби осознавал, что, утратив зрение, он лишился важнейшего боевого преимущества, и теперь уже не был так уверен в своих силах, как раньше. Теперь ему казалось, что не было бы ничего удивительного, если бы этот Нисей победил его, а Сеймей, в свою очередь, не уставал напоминать ему об этом, хотя Соби и казалось, что убедить он пытается прежде всего себя самого.
Порыв ледяного ветра снова привёл Соби в чувство, и он вспомнил, что так и стоит посреди улицы, «высматривая» в себе очередные изъяны. Головокружение прошло, а боль отпустила, и Соби мог бы снова попытаться вернуться к воспоминаниям о фотографиях и мальчике по имени Рицка. Ведь Рицка? Кажется, он снова забыл. Но такие вспышки сознания, как несколько минут назад, случались нечасто, и только во время них появлялась возможность вспомнить хоть что-нибудь. Сейчас бесполезно. Бесполезно. Он снова бесполезен. Никчёмный. Никудышный боец. Не удивительно, если Сеймей бросит его.
Сеймей был первым, кого Соби вспомнил, когда очнулся в больнице. Он услышал тогда его голос, и этот голос в памяти сразу накладывался на образ Сеймея, который всегда был смыслом жизни, вечной силой, довлеющей над ним, повелевающей им. Какой-то знакомый врач, к которому Сеймей привёл его на осмотр, сказал, что ему будет сложнее восстановить пробелы в памяти, чем обычному зрячему человеку. Потому что Соби мыслил образами, зрение было центром его мира, и оно, несомненно, помогло бы ему со временем восстановить утраченное, если бы он снова ходил каждый день по знакомым местам. Но теперь в его мире темно. И Сеймей сказал тогда с колкой досадой, когда они уходили от врача: «Ну вот, только зря провозился с тобой. Столько сил вложил, и всё впустую».
Прости, Сеймей. Я так виноват. Ты ведь поэтому запер меня здесь, оторвав от мира? Прости.
В мире не так много вещей, которые были бы столь же мучительны, как невозможность искупить свою вину.
И Соби казалось в тот момент, что он заслужил любое наказание. А впрочем, он и так уже был наказан. Наказан сполна.
* * *
И бывают дни, когда время ломается, искажается, замедляется. И тогда тяжёлые замки открываются сами по себе, и двери клеток распахиваются настежь, и можно бежать, пока воздух в лёгких не закончится, падать и снова бежать, потому что надо успеть. Во что бы то ни стало, пока временные границы не сомкнулись снова, ценой жизни, но надо успеть.
И это было единственное, что Рицка знал, единственное, о чём думал, когда бежал в прихожую, сжимая в руках фотографию Осаму. Он не думал уже ни о самой фотографии, ни о Соби, ни о том, что Соби был… жив? Эти мысли как будто уже не умещались у него в голове. А голова была такой тяжёлой, как будто Рицка провёл без сна несколько суток. Он не думал, но взгляд, ставший вдруг цепким как никогда, отмечал все окружающие детали, которые в обычном состоянии Рицка ни за что не заметил бы.
На часах было около одиннадцати, и Рицка вдруг обратил внимание, как медленно ползёт секундная стрелка, и что она не однородного чёрного цвета, а чуть красная на конце. А серебристая дверная ручка отливает зелёным. А у вазы с цветами слегка отбит край, но раньше этого не было видно из-за листьев цветов, которые мама ставила в вазу каждые три дня.
А на полу под дверью сидит Нисей. И Рицка с трудом узнал его, но не потому, что Нисей изменился внешне, а потому, что что-то изменилось внутри самого Рицки, и теперь ему всё казалось другим, ослепительно ярким.
Нисей сидел, уткнувшись лицом в колени, и Рицке сначала показалось, что он плачет. Потом он вспомнил, что Нисей был пьян. И ему хотелось как-то окликнуть его, но Рицка только стоял и смотрел на сидящего на полу Нисея, как на дополнение всеобщей сюрреалистической картины.
А потом Нисей поднял голову, и Рицка окончательно убедился, что он не плачет, потому что взгляд Нисея горел таким яростным огнём бессильной злобы, что невольно захотелось сделать шаг назад. Но Рицка остался стоять на месте и выдержал этот взгляд. А Нисей вдруг заулыбался, даже оскалился, и поднялся на ноги.
- Куда спешишь, Рит-тян?
- Не твоё дело. И где Сеймей, почему ты сидишь здесь один?
- Он прогнал меня, - Нисей изобразил печальный вздох. А Рицка впервые подумал, что своими театральными ужимками Нисей лишь пытается скрыть настоящие чувства. На самом деле он бы ни за что не признал свою боль от того, что Сеймей в очередной раз проявил безразличие к нему. – У тебя такой жестокий брат, Рит-тян. Закрылся в комнате, меня не пускает. Может, хоть ты повеселишь меня?
- Лучше уйди с дороги, Нисей.
- Торопишься? Куда это ты на ночь глядя? Любимый старший братик будет волноваться. О, а что это такое интересное я вижу у тебя в руке?
Рицка сжал фотографию, так что она смялась по краям, и завёл руку за спину.
- Ну-ка, ну-ка! Что это ты там прячешь, Рит-тян? – Нисей пьяно хихикнул. Даже в нескольких шагах от него Рицка чувствовал сильный запах дешёвого алкоголя. Он отступил назад, готовясь к бегству, готовясь защищать фото любой ценой.
Но Нисей, несмотря на своё состояние, оказался необычайно быстр. Судя по всему, он не был настроен играть в догонялки и предпочитал действовать решительно и сразу, прыгнув на Рицку и повалив его на пол.
Рицка только охнул, больно ударившись завёрнутой за спину рукой. Нисей был сильнее, и сколько бы они ни катались по полу, Рицка всё равно сдастся первым. Он знал это, так же как знал и то, что мог бы закричать, позвать Сеймея, который был всего этажом выше. Но кричать было нельзя. Нельзя, чтобы Сеймей узнал обо всём. Потому что, если это случится…. Рицка не знал, что будет, если это случится. Знал только, что тогда всё закончится. Навсегда.
Когда, наконец, измятая, с оторванным уголком фотография оказалась в руках Нисея, Рицка уже окончательно потерял силы к сопротивлению и лежал, раскинув руки и тяжело дыша. Он так устал сегодня, что на какой-то миг снова стало всё равно. Снова вернулось привычное равнодушие.
- Ох… - Нисей сделал короткий вдох, прищурился и поднёс снимок поближе к глазам, перевернул, прочёл дату. – Откуда это у тебя?
- Да какая разница?! Может, ты уже слезешь с меня?!
Нисей даже ухом не повёл и вставать, похоже, не собирался. Он вдруг рассмеялся и ещё долго не мог остановиться, размахивая фотографией в воздухе.
- Ну Сеймей и попал! – хохотал он. – А ведь я предупреждал!
- О чём ты? – прошептал Рицка. Мысли снова спутались в тугой колючий клубок. Люстра светила в глаза, комната плыла перед ним, а Нисей, навалившийся сверху, мешал сделать нормальный глубокий вдох.
Нисей отсмеялся, и тут же стал серьёзен. Он вдруг отбросил фото в сторону и вцепился обеими руками Рицке в горло. Его пальцы были сильными и холодными, и надави он чуть сильнее, Рицка бы точно задохнулся, а пока только закашлялся.
- Ты хоть знаешь, как я ненавижу тебя, Рит-тян?! – шипел Нисей в самое ухо. – Уверен, ты даже представить этого не можешь, чёртов святоша. И тебя, и этого Агацуму. Обоих ненавижу.
- Пусти, - выдохнул Рицка. Глаза слезились, пересохшие губы отчаянно хватали воздух.
- Я бы так хотел убить вас обоих…
Глаза Рицки широко распахнулись.
- Соби…. Соби правда жив? – он думал только, что если Нисей его сейчас задушит, он умрёт спокойно, если получит ответ на свой вопрос.
- А ты ещё сам не понял этого, тупица?! Такое ощущение, что это ты ослеп, а не он, - руки Нисея чуть разжались, позволяя Рицке вдохнуть спасительный воздух. – Жив, почти здоров. Только память слегка подводит. Видать, сильно башкой стукнулся тогда в машине. Так сильно, что о тебе вообще понятия не имеет. И живёт себе спокойненько. Ну, ещё ослеп малость. Но это так, пустяки. Всё пустяки, пока он ещё жив. Какая жалость, что он не сдох тогда. Он до сих пор стоит на моём пути. Так же, как и ты.
- Где… он? – шепчет Рицка. Комната плывёт, стены нагромождаются одна на другую, а потолок то уходит в сторону, то словно опускается на него, неумолимо опускается, чтобы раздавить, уничтожить.
- Хочешь знать? – Нисей хихикает. – Конечно, хочешь. Бежать к нему, увидеть его. В это сложно поверить, да? Ты ведь хочешь?
И снова слёзы, только на этот раз от другой боли, почти забытой, и снова рвущей, терзающей, невыносимой. Такой сильной, что невольно начинаешь молиться, только чтобы всё кончилось поскорее.
- Я знаю его адрес. Я могу сказать тебе его. Но это будет стоить тебе кое-чего. Согласен на любое условие, Рит-тян?
- Да… Да.
Нисей ухмыляется, довольный победой.
- Тогда тебе придётся убрать Агацуму с моего пути. И самому исчезнуть. Признаюсь, мне уже порядком поднадоела эта ситуация с двумя бойцами. Надоело, что чуть что, Сеймей бежит к этому ублюдку. А если не к нему, так к тебе. «Ути-пути, мой маленький сладенький Рицка»! – передразнил Нисей Сеймея хриплым, звенящим на высоких нотах голосом. – Бесит! Я мечтаю только, чтобы вас обоих не было. Только вы ещё стоите у меня на пути. А потому укради у Сеймея Агацуму. Забери себе эту марионетку, и проваливайте, чтобы я больше никогда вас не видел. Сможешь? – его глаза сверкнули, и тут же, не дожидаясь ответа, он продолжил. – Это не так просто, как тебе может показаться, Рит-тян. Потому что я – это зло. И твой братик тоже зло. Самое чистое, аристократическое зло с голубой долбаной кровью. А ты святоша. Настолько правильный, что аж тошнит. И ты так просто не сдашься, я ведь знаю. Ты захочешь помешать, остановить. Правда ведь? А ради Агацумы тебе придётся уйти в сторону раз и навсегда. Засунуть свою жажду справедливости куда подальше. Короче, убраться с нашей дороги, понял?
- Да.
- Да?! И ты пойдёшь на это? Зло будет торжествовать в нашем с Сеймеем лице, мы будем, так сказать, бить и грабить, а ты просто уйдёшь? И будут гибнуть невинные люди, но ты уже ничего не сможешь с этим сделать, даже если станешь в десятки раз сильнее нас. Ты не сможешь остановить зло, потому что выбрал Агацуму. Тебя действительно устраивает такой вариант?
- Да! Да! – тихонько вскрикнул Рицка, и слёзы снова застилали ему глаза. Да, согласен. Да, на всё. Только покажите мне его. Только позвольте взглянуть на него ещё хоть раз. Пожалуйста.
- Отлично, - Нисей слез с мальчика и потянулся за брошеной фотографией. – Сеймей ещё спасибо мне потом скажет, что я убрал таких серьёзных противников с его дороги. Хотя делал я это исключительно для себя. Мы так похожи с твоим братом. Два эгоистичных подонка. В любом случае, мне терять уже нечего.
Он что-то накарябал на обратной стороне фотографии и протянул её Рицке. Адрес. Адрес, по которому живёт Соби.
- Смотри, Рит-тян, если забудешь, о чём мы тут с тобой договорились, и сунешь нос не в своё дело, я уже не стану щадить тебя и просто придушу.
- Я не забуду.
- Вот и правильно. Будь умницей.
Рицка с трудом поднялся на нетвёрдые ноги. Голова тут же закружилась, и Рицка снова чуть не упал.
- Эй, ты поосторожнее. А то и до Агацумы не добежишь, сдохнешь где-нибудь в пути! Мы так не договаривались!
Рицка сделал пару глубоких вдохов, прикрыв глаза, и когда он снова открыл их, комната больше не расплывалась.
- Если Сеймей хватится меня, не говори ничего, - сказал он, направляясь к двери, обуваясь, натягивая неожиданно тяжёлую куртку.
- Конечно. Я ещё не совсем рехнулся, чтобы себя же продавать. И ещё.
Рицка обернулся.
- Считай, что я вернул тебе должок, - сказал Нисей. – Тогда ты перевязал мои раны, а я даже не сказал «спасибо». Ведь так, кажется, делают все порядочные люди? – он усмехнулся. – Когда найдёшь Агацуму и свалишь с ним далеко и надолго, не забудь прислать открытку с благодарностью. Мне этого будет вполне достаточно. Я не жадный, знаешь ли.
Рицка ничего не сказал в ответ и выбежал в ледяную ночь, такую же снежную и тёмную как в тот день, год назад. Только в эту ночь он вдруг увидел на небе звёзды.
* * *
Такси неслось по дорогам ночного города, и Рицка провожал взглядом тысячи огней, горящих в окнах. Он по-прежнему не мог ни о чём думать, хотя езда в машине и успокоила его немного. Он только смотрел на чужие окна и молился, чтобы все эти незнакомые люди были счастливы в своих домах, чтобы они любили и берегли своих близких, чтобы им всем было тепло, и чтобы никогда не приходилось плакать. В эту ночь Рицка за всех хотел молиться.
И слёзы застывали в глазах. И мальчик с трудом понимал, что с ним происходит. Ему хотелось то улыбаться и смеяться, а то вдруг ледяной страх пронзал сознание, так что только сердце колотилось, и даже шевельнуться было страшно. Иногда перед глазами вставал Сеймей, тот, другой Сеймей, которого Рицка уже начал забывать. Но думать о нём было слишком больно, и Рицка отмахивался от этих мыслей. Ему всё казалось, что Сеймей не мог так обмануть его. И хотелось продлить это неверие как можно дольше. И тут же он думал, что лучше бы Сеймей лгал. Лгал, умышленно обманывал, умалчивал, всё что угодно, только бы Соби бы жив на самом деле. Потому что Рицке казалось, что если Соби действительно жив, то он снова сможет простить брату всё. И даже сможет ещё раз поверить ему.
И он доставал из кармана куртки мятую фотографию, но в такси было слишком темно, чтобы разглядеть что-либо. А Рицке было достаточно уже того, что он может держать фотографию в руках.
Когда такси остановилось, водитель заявил:
- Дальше дорога слишком узкая, мне там не проехать. Дойдёте сами? Нужный вам дом вон там, - он указал пальцем на высокую серую многоэтажку.
- Да, конечно, дойду. Спасибо.
После тёплого, даже душного салона автомобиля, ночной воздух показался по-настоящему морозным. Улицы здесь и правда были узкие, занесённые вечерним снегопадом. Подождав, пока такси уедет, Рицка побежал. Он просто не мог идти шагом. Запнувшись, он упал на колени, и голые руки потонули в снегу. Но Рицка не чувствовал их.
На щеках его снова зарделся пятнами тот болезненный румянец, с которым его не раз госпитализировали. И снова тошнота, и странный шум в ушах, непохожий на свист ветра. Он чувствовал также лёгкую боль и першение в горле от быстрого бега, а потом вообще вдруг перестал что-либо чувствовать. И сознание куда-то уплыло.
Очнулся Рицка, когда уже стоял перед дверью квартиры с номером 187, а он сам совершенно не помнил, как здесь оказался, как поднимался на восемнадцатый этаж, ехал в лифте. Но теперь сознание вернулось, и снова было трудно дышать, а в висках стучало, и снова вернулся страх. Ему ведь нужно только нажать на кнопку звонка. И всё? Не может быть. А вдруг ему откроют чужие люди и начнут кричать на него за то, что он ходит здесь ночью? С каких это пор сведения, предоставленные Нисеем, можно считать истиной в последней инстанции?
Если его обманули снова, в этом нет ничего удивительного. И тогда он просто уйдёт отсюда, вернётся домой и ляжет спать. А утром проснётся и будет жить дальше, как будто ничего и не было. Но как он вернётся домой, если такси уехало? Уже так поздно. Если не получится поймать попутку, он может переночевать прямо здесь, а утром уехать на первом же автобусе.
И только после того, как его воспалённый мозг прокрутил все возможные безумные сценарии развития событий, Рицка нажал кнопку звонка. Он заметил, как дрожали при этом его покрасневшие пальцы, заметил тоненький слой пыли на кнопке, как будто ею уже очень давно не пользовались.
Сначала ему казалось, что у него просто закончилось терпение, и сейчас обязательно кто-нибудь откроет. Ему казалось, что просто для него время течёт слишком медленно. Но когда никто не открыл ещё после нескольких звонков, Рицка испытал нечто среднее между безысходным отчаянием и облегчением. Вот и всё. Он может возвращаться домой, представляя, что видел всё это во сне.
Только он мог купиться на пьяные россказни Нисея, отправившего его на другой конец города к пустой квартире шутки ради. А на фотографии наверняка был кто-то другой, просто он как всегда обознался. В очередной раз позволил себе поверить в чудо, позволил себе увлечься бесполезной надеждой, приносящей только боль. Теперь это точно последний раз. Ему казалось, что он наконец повзрослел, но видимо, ещё нет, раз примчался сюда посреди ночи. Рицу-сенсей бы долго смеялся, если бы узнал.
И он вызвал лифт и зашёл в тесную кабинку с затхлым запахом дешёвого одеколона. И всё старался убедить себя, что это даже к лучшему. И что он сможет жить, как будто этого не случилось. И идти дальше к своей цели. Стать сильным, взрослым… и… Только почему тогда так больно?
И Рицка вышел из подъезда, не замечая, что слёзы снова застилают глаза. Ему казалось, что в этом доме он оставляет последнюю живую часть себя. И всё, что ждёт его за порогом - очередное бездумное существование во мраке, называемом реальной жизнью.
На улице снова шёл снег. И от холода сразу защипало в слезящихся глазах. И Рицка заметил, что коленки у него мокрые и холодные, но уже не помнил, что падал в снег. И куртка тоже намокла, и он долго возился с молнией, пытаясь застегнуть её.
А когда поднял глаза, кто-то шёл ему навстречу. Он был одет в длинное тёмное пальто, отороченное чёрным мехом. Его длинные, намокшие от снега волосы трепал ветер. Он был призраком, несущим в руке белый пакет с красной эмблемой супермаркета. Он был Соби.
продолжение следует...
@темы: творчество, loveless
-
-
11.11.2013 в 23:37-
-
14.11.2013 в 10:13