Глава 3
Боль
Боль
читать
1
Моя мама всегда была очень болтливой женщиной, а вот я, похоже, пошла в отца. И слава Богу. В тот вечер после больницы мама говорила особенно много. Рассказывала как одна её подруга на пятом курсе попала в аварию со своим женихом. Жених погиб, а сама подруга пролежала в коме два месяца, а очнулась умственно отсталой.
Да, мама всегда любила драматизировать, но ещё никогда это так меня не раздражало. Возможно, если бы я не устала так сильно, я попросила бы её замолчать и не рассказывать все эти ужасные вещи, без которых я могла бы прекрасно обойтись.
- Я так сочувствую её родителям, бедняжки, - сказала она, когда мы переступили порог дома.
- Ты говоришь так, как будто Маша уже… - я не решилась произнести это слово, но мы обе поняли друг друга.
Мама открыла шкаф и повесила пальто на вешалку. Посмотрела на меня.
- Я понимаю, милая, она ведь была твоей лучшей подругой, да?
- Что значит «была»?!
- Есть, - поспешно поправила мама и растянула губы в нервной усмешке. Она никогда не думала, что говорит. – А что с тем типом, который её сбил? Он наверное был пьян? Его поймали?
- Нет. Он скрылся с места происшествия, - я забросила шапку на полку, вспомнив слова Дианы: «Бог несправедлив, никогда не замечала?». – Но очевидцы запомнили номер его машины, так что, возможно, скоро его найдут.
- Хорошо бы, - вздохнула мама, пройдя на кухню и включив чайник. – Таких подонков нужно сажать на всю жизнь. Наверняка, какой-нибудь наркоман.
Наркоманов моя мама всегда особенно ненавидела и склоняла при каждом удобном случае. Иногда из её слов выходило, что это они и только они виноваты во всех мировых бедах.
Я приложила ладонь к уже начавшему нагреваться чайнику и ощутила еле уловимое тепло.
- Мам?
- Да, милая? Садись за стол, я сейчас подогрею вчерашние макароны.
- Мама… А как ты относишься к лесбиянкам? – спросила я вдруг и сама испугалась своего вопроса.
- К лесбиянкам? – она «нырнула» в холодильник. – Я думаю, что это ужасно. И отвратительно. Мне всегда нравились мужчины, и думаю, я никогда не смогу понять, как можно… А почему ты об этом спрашиваешь? – она вернулась со сковородкой и посмотрела на меня, прежде чем поставить её на плиту.
- Так я и думала…
- Что, прости?
- Ничего… Я не голодная, поем попозже.
- Аня? Ты куда?
- В ванную.
- Аня, я хотела спросить про ту девушку… Она сестра Маши, да? Как её зовут?
Я замерла на пороге и порадовалась, что стою к матери спиной.
- Диана. Её зовут Диана.
- Просто удивительно.
- Что? – я всё-таки повернулась. Мама доставала с полки специи и уже не смотрела на меня.
- Удивительно, как они не похожи. Диана такая красивая, а Маша… Может, они вовсе и не родные сестры? Может, сводные?
- Вряд ли, - отозвалась я, снова ощутив лёгкое раздражение. Мама всегда любила лезть в чужую жизнь.
В ванной я наконец-то смогла согреться, и то не сразу. Еще пару долгих минут после того, как я оказалась в горячей воде, меня колотил озноб. Причем, не уверена, что виной был один только холод. Перед глазами всё плыли какие-то образы, чьи-то случайно брошенные фразы. А внутри чёрной пустотой расползалось отчаяние, и я хваталась за края ванны, словно боясь упасть и утонуть. Мне всё хотелось держаться за что-то, но руки не находили подходящей опоры. И было страшно. Почему так? Почему всё так случилось?
А что именно случилось, я и сама не знала. Мне просто хотелось спросить: «Почему?». И получить ответы сразу на все вопросы, даже на те, о существовании которых в собственном подсознании я и не догадывалась.
И я сжимала руками холодный бетон и слушала, как падает тяжёлыми каплями вода, и одно, по крайней мере одно, я знала точно. Я знала, что уже никогда не будет так, как раньше. И того покоя, безмятежного покоя моей размерено текущей жизни, мне уже никогда не вернуть.
2
Говорят, что школьные фотографии – это вечная память о светлых и чистых, беззаботных временах нашего детства. И что каждый раз, открывая альбом, мы будем предаваться этой самой светлой печали с улыбкой на лице. Чушь это всё. Для меня школьные фотографии – это то, что причиняет сильную боль, но выкинуть рука не поднимается. И когда я смотрю на своё лицо времён восьмого-девятого класса, мне так и хочется сказать: «Везёт тебе. Ты ещё не знаешь, какая чертовщина должна с тобой случиться!».
Быть может, я мазохистка, но иногда я жалею, что фотографий так мало. А то, что они вообще были – это, можно сказать, целиком заслуга Лены. Маша ненавидела фотографироваться, да и я не особо любила выставляться перед камерой, а вот для Лены это было любимое занятие. Сама она всегда неплохо получалась, хоть и чересчур выпендривалась, как мне теперь кажется. Куда больше мне нравилось, как выходила на снимках Маша. Да, именно Маша. Она всегда получалась очень естественной, как раз такой, какой и была в жизни, может, как раз из-за того, что не любила фотографироваться и позировать. И в то же время она никогда не зажималась, как это частенько случалось со мной.
Сейчас, спустя столько времени, я просто не могу плохо говорить о Маше. Да что там, я и тогда этого не могла. Но иногда я испытываю потребность что-нибудь про неё сказать, особенно когда вспоминаю ту холодную зиму моего девятого класса, когда всё это случилось. Вся эта чертовщина. И эта потребность, как зуд не отпускает меня, пока я не выскажусь. Даже если никто не слушает. Никто кроме призраков на старых пыльных фотографиях.
Маша. Какой она была тогда? Что скрывала она за маской безразличия ко всем и ко всему? Была ли она также холодна внутри, как хотела казаться? Боюсь, этого я уже никогда не узнаю. О чём молилась она каждое воскресенье, когда мы все ещё нежились в своих кроватях и не хотели вставать? О себе? О нас? А может о Диане? Испытывала ли она к своей сестре хоть малую толику тепла или мечтала только о том, чтобы Бог покарал её за все грехи? Я не знаю. И думаю, что никогда не смогу сказать наверняка, что творилось у неё в голове.
У меня сохранилась только одна фотография, на которой Маша улыбалась. Там мы с ней вдвоём на фоне школьных ворот, а Лена снимает нас и пытается рассмешить. Меня развеселить легко, а вот с Машей пришлось потрудиться. Это был солнечный день, солнце было повсюду, оно слепило глаза, отражалось в окнах и стёклах проезжающих машин. Поэтому я даже не уверена, улыбалась ли Маша или просто прищурилась от солнца. Но я думаю, что всё-таки улыбалась. Это был хороший день.
Иногда (не так уж часто, слава Богу) мне очень хочется туда вернуться. Очень хочется, просто до бессильных слёз. Если бы это случилось, я бы обняла Машу прямо у этих школьных ворот и попросила прощения. Я сказала бы, что на самом деле очень сильно люблю её, что она очень дорога мне. Даже если она ненавидит меня (ненавидит нас), просто пусть знает. Пусть знает, что те дни, что мы проводили вместе, когда сидели за одной партой, действительно были самыми чистыми и самыми светлыми, черт бы их побрал.
Сейчас все фотографии с Машей у меня в отдельном пакете, потому что для целого альбома их слишком мало. Иногда, протирая пыль, я достаю его и подолгу смотрю на этот снимок, где мы вдвоём, и где Маша улыбается. Или прищуривается, уже не важно. Иногда я даже разговариваю с этой фотографией. Призраки тех, кого мы любим, призраки нашего детства и всех тех солнечных дней, когда мы были просто счастливы, они никогда не умирают. И не исчезают.
Просто уходят куда-то.
3
На следующее утро в больнице было очень многолюдно. Я нашла Диану на том же месте, где мы вчера расстались, и сначала мне показалось, что она так и не вставала с него всю ночь. Но, приглядевшись, я заметила, что она переоделась из чёрной блузки в тёплый голубой свитер с белыми снежинками, который выглядел так мило, уютно и по-домашнему, что я сразу улыбнулась.
Диана спала, положив расслабленные руки на колени. Её длинные волосы ниспадали на плечи, а лицо было таким спокойным и прекрасным, что я остановилась в паре шагов от неё и боялась вздохнуть. Я никогда не видела её спящей, потому что той ночью сама уснула, едва опустившись на подушку, и сейчас это зрелище настолько потрясло меня, что казалось, я больше уже никогда не смогу сдвинуться с места. Никогда я ещё не видела Диану такой беззащитной и прекрасной в этой своей беззащитности. Даже после. Сейчас я думаю, что всё-таки тот момент был особенным.
Я решила не будить её, но стоять там вечно я тоже не могла, а потому просто тихо села рядом. Готова поклясться, что при этом не раздалось ни единого звука (потому что я действительно даже не дышала), но она всё равно сразу встрепенулась, как будто почувствовала чье-то присутствие рядом с собой. Заметила меня. Улыбнулась. Значит, пока всё хорошо.
- Привет.
- Привет, - я тоже улыбнулась.
- Кажется, я заснула, - её улыбка показалась мне чуть виноватой.
- Это ничего. Поспи ещё.
- Да нет. Я уже выспалась. Даже домой успела съездить.
- Я заметила, - я кивнула на её свитер со снежинками.
- О! – она как будто смутилась и махнула рукой. – Он ужасен, я знаю, можешь ничего не говорить.
- А по-моему он замечательный, - сказала я и тоже смутилась.
- Бабушка подарила. На прошлый Новый год. Спасибо, - и глаза её заблестели.
И разрази меня гром, если после того случая она не стала надевать этот свитер чаще. Я это заметила, но никогда ей не говорила.
А потом я всё-таки спросила:
- Ну как?
Её взгляд померк, и я возненавидела себя за это.
- По-прежнему. Спит беспробудным сном.
- Ты ходила к ней?
- А? – она снова стала рассеянной. – А… Да… Вчера нас пустили к ней в палату. Она… выглядит просто ужасно. Я бы ни за что не узнала её, если бы мне не сказали, что она моя сестра.
- Я бы тоже хотела…
- Нет! – вскрикнула Диана и добавила чуть тише, но не менее твёрдо. – Нет. Не стоит. Поверь, тебе лучше её не видеть. Моя мать вчера так расплакалась от одного её вида, что отец не мог увести её, пришлось вызывать санитаров.
- Господи… - вырвалось у меня вместе с тяжёлым вздохом. – А врачи что говорят?
- Да что они могут говорить… Знаешь, я слышала, что если человек лежит в коме, его душа блуждает где-то в потустороннем мире и никак не может вернуться. Или не хочет, я точно не уверена. Просто человек находится не здесь. Врачи ведь ничего не могут с этим поделать, верно?
- Тогда, может быть, мы можем?
- Мы? – удивилась Диана.
- Ну да. Мы могли бы попробовать позвать её. Вдруг Маша услышит нас и вернётся?
- Услышит… - эхом повторила Диана и тут же с усмешкой махнула рукой. – Нет уж, это опять нечто из разряда молитв. Попробуй сама, боюсь, из меня зазыватель никудышный получится.
Я вздохнула. Казалось, что Диана нарочно выстраивает непреодолимую стену между собой и другими людьми. Почему? Почему она сама же отмахивается от всего светлого, чистого, искреннего и настоящего, что ещё осталось в ней? Почему обращает это в шутку? Чего она боится?
Я не спрашивала. Никогда не спрашивала об этом, потому что боялась стать как моя мама. Сама всего боялась. Боялась оттолкнуть неверным словом, ещё больше замкнуть эту едва начавшую зарождаться связь, которая была такой хрупкой тогда, но даже когда она стала неразрывной, я всё равно не спрашивала. Даже если её сердце навсегда останется закрытым для меня, это будет всё же лучше, чем коснуться незаживающих ран неловким, грубым прикосновением. Так я всегда думала.
- Я вчера всё-таки помолилась за неё, - сказала я.
- Правда? – её взгляд снова просветлел. – Это здорово. Вот спасибо.
Однако в голосе её я не слышала благодарности. По правде говоря, я вообще ничего в нём не слышала. Диана закрыла свою дверь у меня перед носом.
- Знаешь, что я тут подумала? – она повернулась ко мне со своей фирменной заговорщической улыбкой, как будто мы и не упоминали о Маше и всех этих серьёзных вещах минуту назад. Глаза её снова блестели, так, как они всегда впоследствии блестели, когда у Дианы появлялась какая-нибудь идея. Чаще всего её идеи были дурацкими, но я всё равно их очень любила. И та идея не стала исключением. – Я уже порядком устала тут сидеть и ждать, когда появится прекрасный принц, чтобы своим поцелуем разбудить мою сестру. Я могла бы конечно взять роль принца на себя, но боюсь, что тогда очнувшись, Маша отвесила бы мне порядочную оплеуху.
Я рассмеялась, и Диана засмеялась следом. Быть может, кому-то её речи могли показаться кощунственными, но только не мне. Потому что я видела, какое лицо было у Дианы вчера, когда она узнала обо всём этом. Видела, как дрожали её руки, а рассеянный взгляд скользил по пустынным коридорам больницы, словно ища поддержки. В её глазах я видела и страх, и настоящую боль. И слёзы. Просто Диана из тех, кто отчаянно пытается улыбаться, даже если корабль тонет. Да, именно такой она была. Моя любимая обманщица. Сколько раз ей удалось надуть меня своей улыбкой?
Но видит бог, она действительно очень любила свою сестру. Даже если многолетняя обида и заставляла её порой говорить ужасные вещи, она всё равно любила. Я думаю, она могла бы сделать для Маши что угодно, даже стать принцем. Вот только помолиться она не могла.
- Я подумала… То есть я хотела попросить тебя кое о чём, - она наклонилась за стоящей на полу сумкой и достала свой фотоаппарат. – Я захватила его сегодня из дома. Ты не против, если я сделаю несколько твоих снимков?
Ну как, скажите на милость, я могла быть против?! Да я чуть от счастья не умерла и всё улыбалась, как последняя дура. Да я и была дурой, маленькой и глупой девочкой, и очень счастливой. К тому же я никогда не умела отказывать ей. Что бы она ни попросила, я всегда говорила «да». Иногда я даже думаю, что скажи она мне: «Проваливай! Убирайся ко всем чертям! И чтобы я больше никогда тебя не видела!», я так и сделала бы без лишних вопросов.
Но она не прогоняла меня. Она протягивала мне руку.
4
Чёрно-белые фото. Чёрно-белые фильмы. Чёрно-белые мысли и сны. Каково это, видеть всё в чёрно-белых красках через объектив фотоаппарата? Какой она видела меня тогда? Я не знаю, но после того, как она посмотрела на меня через объектив своего чёрного «Кэнона», что-то в её отношении ко мне определённо изменилось. Она стала смотреть на меня по-другому. Смотреть так, что сердце замирало, и на меня находило какое-то приятное оцепенение.
Начали мы в больничном дворе. В ту зиму было очень много снега, и пустой двор больницы с одинокими тропинками, елями, занесёнными снегом, и забытой беседкой, выглядели чарующе.
Большая часть снимков из той «фотосессии» были как раз в этой самой беседке. Там было своеобразное затишье от ветра, и я всё порывалась снять шапку, но Диана мне не разрешала, говоря, что так лучше.
- Что значит «лучше»? – ругалась я. – А без шапки плохо, что ли?
- О, нет, не в смысле лучше… Я не то хотела сказать, - и она улыбалась, и я уже не хотела возмущаться, думая, что готова сниматься и в шапке, и в валенках, и хоть в чём, только чтобы видеть, как её изящные пальцы щелкают по кнопке.
- Попробуй прислониться к колонне, - говорила она.
- Вот так? – чем дольше она смотрела на меня через объектив, тем более зажатой я себя чувствовала.
- Расслабь плечи. Ты очень напряжена, - сказала Диана, словно вторя моим мыслям и ощущениям.
Я попробовала расслабить плечи, но они как будто одеревенели, и я почувствовала себя ещё хуже.
- Нет, всё-таки модель из меня никудышная, - простонала я, опираясь о колонну и прикрывая глаза ладонью. В тот же миг раздался щелчок. – Эй, ты что без предупреждения?!
- Хорошо, вот тебе предупреждение: сейчас отсюда вылетит птичка! – и прежде, чем я успела испугаться, она щёлкнула снова. Диана всегда всё делала быстро, раньше, чем я успевала что-нибудь сообразить и предпринять. И это хорошо. И мне так было легче. И я всегда буду благодарна ей за это.
- И где же птичка? – улыбнулась я, и она тут же поймала мою улыбку.
- А она такая же пугливая, как ты. Я сказала ей вылететь, и она застеснялась.
Я засмеялась, не замечая уже, как плечи расслабляются сами собой. Она поймала мой смех и оторвалась от объектива, посмотрев на меня. И вот тут я впервые и заметила это изменение в её взгляде. На секунду мне показалось, что она как будто смотрит на меня в первый раз. И я не знала, что сказать. И мы просто смотрели друг на друга.
Шёл снег.
- У тебя здорово получается, - сказала Диана, и голос её тоже показался мне немного другим.
- Да куда там…
- Пройдись… Сделай несколько шагов в мою сторону. Да… Вот так. Отлично.
- Покажешь мне потом, что получилось?
- Конечно, обязательно…
- А можно сейчас посмотреть? Я уже устала. И замерзла, - я не любила ныть да и не хотела, но это было чистой правдой. Мне казалось, что этот фотоаппарат высасывает из меня душу, а пальцы и ноги уже окоченели.
- Ещё чуть-чуть. Потерпи ещё немного. Я буду должна тебе горячий чай с печеньем. Или ещё с чем захочешь… - зато Диана как будто ещё больше входила во вкус. Никогда ещё я не видела её такой увлечённой, даже когда она рассказывала той ночью про свою любимую Одри. И мне действительно очень нравилось наблюдать за ней. Она была красивой. С этим фотоаппаратом особенно. Но с каждой вспышкой я чувствовала себя всё более разбитой и нервной.
- А можно мне тогда какао? – спросила я, прекрасно отдавая себе отчёт, что наглею и напрашиваюсь в гости.
- Конечно. Для тебя сколько угодно какао.
- И ты сама сваришь?
- Угу. Сама.
- И вообще я хочу есть! – заявила я, уже не чувствуя никакой неловкости. Мне было хорошо и весело.
- Что тебе приготовить?
- А что ты умеешь?
- Всё, - она улыбалась.
- Врёшь!
- Конечно вру. Но для тебя я готова даже научиться готовить.
А вот тут мне стало уже не до смеха. Что мы делаем? Что же мы делаем…
- Да ладно, - я вздохнула. У меня вдруг закружилась голова, и я остановилась. – Я не хочу тебя утруждать. Давай лучше зайдём в магазин по дороге и купим чего-нибудь.
- Как скажешь, - она отняла фотоаппарат от лица. – С тобой всё нормально?
- Что-то не очень, - я снова вздохнула и попыталась улыбнуться. Вышло наверное жалко.
Диана тут же подбежала ко мне, на ходу убирая цифровик в сумку, и положила руку мне на плечо.
- Прости. Я совсем тебя замучила.
- Ничего. Будешь должна мне много пирожных, - на этот раз у меня получилось улыбнуться, причем искренне.
- Конечно. Как хочешь, - и она тоже улыбнулась. Её улыбка. Была теплой.
И она вдруг взяла меня за руку, и я помню, как подумала тогда, что грохнусь в обморок. Но мне было уже всё равно. Было уже поздно что-либо менять.
- У тебя руки как лёд, - сказала Диана взволнованным, чуть хрипловатым голосом. – Пойдём скорее на автобус.
- Да нормально всё, - ответила я. – Вот подожди, как наемся пирожных, так сразу захочу ещё тебе позировать.
- Правда? – её глаза вспыхнули. – Ты согласна ещё? У меня дома?
- Да почему бы и нет… Хоть без шапки можно будет. Но это только после пирожных.
Диана расхохоталась. Она по-прежнему не разжимала моей руки.
- Ты так любишь сладкое?
- Люблю. Особенно корзиночки с кремом. И с клубникой.
- А я, хоть и не люблю, но своими рассказами ты меня уже раздразнила. Пойдём же.
И мы пошли к ней домой. Не сговариваясь, безо всяких приглашений, мы как будто с самого начала знали, что всё так и будет. И да, мы шли, держась за руки. Но я не чувствовала за собой никакой вины. Я точно знала, что не делала ничего плохого.
5
В тот день, когда мы ехали к ней домой в холодном автобусе с замёрзшими стёклами, я вдруг задумалась: «А чувствовала бы я то же волнение от её близости, будь Диана мальчиком?». Просто мальчиком, из параллельного класса например, вроде Коростылёва? Я старательно убеждала себя, что никаких «странных» наклонностей у меня нет. Ведь я раньше не замечала их, правильно? Правильно. Значит, нет? Или ещё не значит?
Но я точно знала, что не хочу, чтобы на месте Дианы сейчас оказался Коростылёв. Да что там Коростылёв, я вообще не хотела видеть на её месте никакого мальчика.
Тогда я уже могла, хоть и смутно и так сяк, но могла представить себе секс с женщиной. Эти мысли мне хоть и не нравились и заставляли меня мучительно краснеть, но отвращения не вызывали. Я не видела в этом ничего плохого, но и хорошего тоже не видела. Не думаю, что тогда, в свои пятнадцать лет я вообще способна была до конца понять это дело. Я просто думала, что с Дианой это не было бы ни отвратительно, ни плохо. И я не могла представить на её месте любую другую женщину. Н-да, невесёлые мысли, что и говорить. В конце концов я окончательно запуталась в своих внутренних рассуждениях и притихла, спрятав раскрасневшиеся щёки в пушистый шарф.
- Что с тобой? – она наклонилась ко мне с улыбкой. – Никак не оттаешь?
- Ничего! – я подпрыгнула на сидении и снова по-идиотски замахала руками. – Всё нормально!
Она с любопытством смотрела на меня. А мне вдруг стало невыносимо стыдно от того, о чём я только что думала. Я смотрела на Диану, а в мозгу всё ещё плыли эти «нехорошие» картинки, и сердце моё застучало где-то в животе.
- Смотри, какие узоры на окнах, - сказала Диана, кивнув в сторону окна, у которого я сидела.
- О, узоры! Да! – я думала, что если сейчас же не успокоюсь, начну как всегда нести какую-нибудь чушь. Диана ведь спокойная, а я чего в самом деле?!
- Похожи на цветы, - сказала она тихо, откинувшись на спинку. – На много белых замёрзших цветов. Удивительно, правда?
- Да. Удивительно.
Это действительно было удивительно. То, что происходило с нами тогда. А может, мы просто сами наделяли всё это каким-то волшебством. Да это и не важно. Важно не это.
- Когда я вижу эти узоры, я сразу вспоминаю свою сестру.
- Машу? – удивилась я. И сразу почему-то стало ещё холоднее.
- Да, кого же ещё. Слава Богу, у меня нет больше сестёр.
Я усмехнулась.
- Когда Маша была маленькой, она спросила у меня: «Если всё создаёт Бог, то эти узоры тоже сделал Он?». Она всегда задавала много вопросов. И часто я даже не знала, что на них ответить.
Я тоже не знала, что ответить. Но я поняла тогда, что Диана и Маша всё-таки похожи. Они сёстры, они родные, и они обе удивительные. Неповторимые, как эти узоры на стекле, уникальные каждая по-своему, но обе способные лишать меня дара речи.
А потом мы приехали. Потом был магазин и витрина с самыми разными пирожными, и я никак не могла выбрать. Я так хотела есть, что мне казалось, я всё могу попробовать. И трубочки, и корзиночки, и бисквитные с кремовыми розочками.
- Так что тебе купить? – Диана склонилась ко мне.
От этого вопроса я только ещё больше растерялась.
- А можно два пирожных? – спросила я тихонько.
- Да хоть десять.
- Тогда можно трубочку и корзиночку с клубникой?
Уже стоя на кассе, мы неизвестно зачем набрали ещё каких-то сладостей в ярких блестящих упаковках, и Диана всё шутила, что если я съем это, то не смогу потом разлепить зубы. Она говорила со мной совсем как с маленькой, и мне это очень нравилось. Такой нежности и заботы в голосе я не слышала даже от родителей. Откуда в ней всё это? Откуда в её холодном, закрытом для всех сердце, нашлось столько участливой и искренней теплоты?
А когда мы стояли перед дверью подъезда, и Диана искала в сумке ключи, я вдруг подумала, что первый раз пришла сюда не к Маше. Я пришла к Диане. Страх и волнение смешивались во мне, рождая всё новые и новые грани этого переливающегося, искрящегося чувства.
Лестничные пролёты, тесная кабинка лифта, холод в пальцах и жар в сердце. Звон ключей в торопливых пальцах. Если и есть в этом мире счастье, то оно было прямо сейчас, здесь, в этих нервных движениях, случайных фразах, громком смехе, в этом тепле человека, случайно оказавшегося рядом. Никогда не знаешь, где найдёшь, не так ли?
Прошло уже действительно немало времени. Для меня это время тянулось долгими месяцами и годами боли, то горячими и вязкими, как кровь, то ледяными, как проточная вода. Но в конце концов всё забывается. В конце концов мы живём дальше. Но тот вечер мне до сих пор очень тяжело вспоминать. Как будто я погружаюсь в битое стекло.
Диана сварила какао. Без преувеличений, это было самое вкусное какао, что я когда-либо пробовала. Чёрт возьми, да с Дианой у меня было всё лучшее, что со мной когда-либо случалось.
- А по-моему, я всё-таки передержала его, - вздыхала она, пробуя какао из своей чашки.
- Нисколько. Оно восхитительное.
- Серьёзно?
- Ага. Особенно в сравнении с тем, что варит моя мама.
- Спасибо, - говорила она и смеялась. Она много смеялась в тот день.
Когда какао было выпито, и я сообщила, что наконец-то наелась, Диана молча, но довольно красноречиво посмотрела на меня.
- Ну ладно! Ладно. Тащи свой фотик.
- Ур-ра! – воскликнула она, сорвавшись с места. – Пойдём в мою комнату!
И, конечно, мне ничего не оставалось, кроме как с усталой улыбкой плестись за ней. И наверное, нужно сразу сказать, что дома было легче. Может, уже потому что тепло. Может, потому что на мне не было всей этой мешающейся верхней одежды, которую я всегда терпеть не могла. Но в какой-то степени было и труднее. Может, потому что дома мы были одни и на вопрос: «А что я здесь делаю?» у меня не находилось внятного ответа. А ответ очень скоро потребовался.
Она фотографировала меня в основном у окна. И получалось очень красиво. Даже я сама себе нравилась. Несколько снимков было на полу. Несколько - на её кровати, но совсем немного, потому что ей было неловко просить меня об этом. Если честно, я вообще не помню каких-либо пошлых намёков от Дианы. Вообще никаких намёков от неё не помню. Она всегда относилась ко мне очень осторожно. Иногда даже слишком.
Но те немногие фотографии, что были на кровати, оказались самыми лучшими. Самыми нежными. Волшебными.
- Знаешь, тогда на Машином дне рождения, - Диана вдруг опустила фотоаппарат и посмотрела на меня сверху вниз. – Тогда, когда ты уснула в этой самой кровати, я еле удержалась от того, чтобы сфотографировать тебя. Ты была такой милой. Но я подумала, что нехорошо делать это без твоего разрешения. Всё равно что украсть что-нибудь у человека, который тебе доверяет. И я решила, что если это Судьба, то случай ещё обязательно представится. Можно сказать, я просто заболела этой идеей. И вот. Случай представился, - она улыбнулась моей растерянности. – Можешь притвориться спящей?
- Попробую, - прошептала я и закрыла глаза. Я пыталась расслабиться, как если бы действительно спала, но не уверена, что у меня до конца это получилось. Диана была где-то совсем рядом, но я её не видела, только слышала, и было немного странно ощущать это. И мне казалось, что я сама куда-то плыву, как будто лежу на надувном матрасе, качающемся на волнах. Но страшно не было. Просто странно. Я не боялась очутиться в открытом море, я полностью доверяла человеку, которого видела третий раз в своей жизни. Даже после всего, что говорила о ней собственная сестра, я продолжала доверять Диане и просто лежала на спине с закрытыми глазами в чужой квартире, в чужой постели. Я доверяла, просто знала, что этот человек никогда не воспользуется моим доверием. Тогда я думала, что она просто не способна причинить мне боль. И в какой-то мере я оказалась права. Диана действительно никогда не причиняла мне боль. Сознательно.
А потом кто-то позвонил в дверь, и мой надувной матрас сильно покачнулся. Думаю, он попал в шторм. Я подскочила и в ту же секунду встала с кровати.
- Кто это может быть?
Но Диана растерялась не меньше меня. Она действительно не знала.
- Без понятия. У родителей ключи, они бы сами открыли, а друзья сначала позвонили бы в домофон, если только… - и тут она запнулась.
Я хотела спросить: «Если только что?», но не спросила. Диана уже что-то поняла, и я сразу увидела это в её глазах. И надо сказать, мне не понравилось то, что я увидела. Я помню, тогда мне захотелось закричать: «Не открывай! Не надо! Кто бы там ни был, пожалуйста, не открывай!». Но в большинстве случаев мы оставляем без внимания или просто подавляем те самые первые порывы, которые, так или иначе, оказываются самыми верными.
Диана положила цифровик на кровать и пошла открывать дверь, а я пошла за ней, хотя единственным моим желанием было спрятаться в шкаф. Но мы ведь храбрые девочки, мы не прячемся. Я просто сейчас пойду домой, подумала я.
Диана посмотрела в глазок, и её плечи вдруг как-то сразу опустились.
- Чего ты хотела, Вик? – спросила она, привалившись к стене, как будто ноги её подкашивались.
- Открой дверь, - ответил спокойный женский голос.
- А если я не хочу? – боль. Вот она та боль, что была в ней, когда мы столкнулись вчера в дверях.
- Не упрямься. Открывай.
Ещё какую-то долю секунды Диана колебалась, а потом повернула задвижку. И тогда я впервые увидела Вику. Но её голос, говорящий «открой дверь», запомнился мне почему-то лучше, чем она сама. Возможно потому, что этот голос, чуть шутливый, но неизменно спокойный, всегда заставлял Диану срываться с места и бежать на край света. От меня. От себя.
Вика была красивой молодой женщиной. Постарше Дианы. Она выглядела уверенной и взрослой. И конечно, я сразу разглядела сходство с Одри Хепберн. Причёска, макияж, тонкая изящная шея, открытая, несмотря на мороз, и расстёгнутое чёрное пальто, под которым были такая же чёрная трикотажная блузка и крупные бусы из жемчуга. На тонких пальцах крупные кольца. Создавалось впечатление, что эта женщина только что сошла с чёрно-белого плаката в комнате Дианы.
- Капризничаешь? – она улыбалась. – Только не говори, что не рада меня видеть, всё равно не поверю.
- Вот ещё. Я вообще-то занята, - буркнула Диана, не глядя а неё. А я вдруг подумала, что они даже чем-то похожи внешне. И знают друг друга уже давно. И очень хорошо знают.
- Занята? И чем же? Неужели уже наряжаешь ёлку? Не рановато ли? Я между прочим видела по дороге обалденные ёлочные шары чёрного цвета… - и тут она наконец-то заметила меня. В её спокойном взгляде при этом ничего не изменилось. – Что же ты не говоришь, что у тебя гости?
- Ты всё равно не слушаешь.
- Так познакомь же меня с этой девочкой.
Диана молчала и смотрела в пол. А мне вдруг стало дурно.
- Я… я уже ухожу! – заявила я, схватив с полки шарф и наматывая его на шею. – Я просто Машина подруга, забыла здесь кое-что и вот заскочила, чтобы забрать. А теперь мне пора бежать домой!
- Всё нормально, Аня, - отозвалась Диана совсем тихо. – Не обязательно тебе врать ради меня.
Я залилась краской.
- Да ладно, - Вика вдруг улыбнулась. – Мне всё равно, чем вы тут, ребята занимались. Не против, если я заскочу в ванную?
И не дождавшись разрешения Дианы, она сбросила сапоги и с хозяйским видом пошла по коридору. Диана одарила её спину колким взглядом. Мне показалось, слова Вики, что ей всё равно, задели Диану.
Я потянулась за пуховиком. Всё. Хватит с меня, думала я. Жила себе в своём скучном мирке и дальше жить буду.
- Прости, - сказала Диана. Она даже не пыталась меня задержать. И это так жутко злило меня, что я еле выдавила из себя:
- Да всё нормально. Это я не должна была приходить. Увидимся ещё в больнице. И не забудь про фотки, - я смогла улыбнуться. Тогда я уже научилась изображать улыбку. – Спасибо за какао и пирожные.
Она вздохнула. Так тяжело, даже не пытаясь скрывать свою боль, что я тут же показалась себе самой бесчувственной эгоисткой. Я ненавидела себя, но мне не за что было злиться на Диану. Так мне и надо, повторяла я про себя. Дура.
Я обулась, задержалась на секунду в дверях и сказала:
- Пока.
- Пока, - ответила она, избегая моего взгляда. И я вдруг подумала, что та Диана, с которой я познакомилась, которая была со мной всё это время, вдруг куда-то исчезла. Она совсем закрылась от меня. Стала другой. Чужой, холодной. Потерянной.
И я тоже была потерянной. Я прислонилось к стене лифта и хотела падать на нём вечно. Просто падать и чтобы двери никогда не открывались. И слёзы щипали глаза, а я всё никак не могла понять, почему плачу. Почему мне так плохо?
Я так и не сделала тот реферат по биологии про геном человека. И на следующий день получила свою первую законную двойку, но это не вызвало во мне никаких эмоций. Я еле смогла отсидеть шесть уроков и переполненная страхом, волнением и сожалением, а ещё какой-то болезненной радостью, поехала в больницу. Я так хотела увидеть её. Я думала мы сможем снова говорить и смеяться, как будто вчера ничего не было. Я готова была на всё. Но в тот день Диана не пришла в больницу.
Не пришла она и на следующий день. Моя жизнь превратилась в дорожку из битого стекла.
Продолжение следует